Спросили Вы и о том, как я отношусь к телевидению. Что ж, Уинклер, ящик у меня есть, но я его редко включаю. Мне удалось найти на радио одну станцию, которая передает музыку, большей частью — оперную, и я предпочитаю проводить вечер за книгой, слушая ее. Вы назовете меня старомодным, тихим домоседом, но если в пятницу покажут матч, поверьте, я буду жадно смотреть, как боксеры тузят друг друга. В остальном телевидение не касается моей жизни.

Конечно, я достаточно о нем знаю, чтобы толковать специальные термины, к примеру:

«Посмеемся вместе» — юмористическая, но не смешная программа.

«Житейские истории» — программа, повторяющая один и тот же сюжет.

«Сатирическое ревю» — программа не смешная, но злобная.

«Старые шутки» — очень старые шутки, которые преподносит молодой кретин.

«…литературно-юмористическая» — то же самое, но молодой кретин — в очках.

«Мастер вокала» — певец.

«Прославленный мастер вокала» — певец.

«Мастер» (вар. «Артист») — плохой певец.

«Долговременный контракт» — контракт.

«Контракт на семь лет» — контракт на семь недель.

«…10 000 в неделю» — 500 д. в неделю.

Все остальное для меня тайна, и навряд ли я попытаюсь ее открыть (исключение — бокс по пятницам).

Друзья говорят мне, что я много теряю. Например, вчера очень милая барышня демонстрировала новый матрас. Представили ее как «Мисс Мягкую Америку» 1957 года. Теперь каждая девушка просто обязана быть какой-то «Мисс». Приятель моего приятеля знаком с девушкой, которая кладет апельсиновые косточки в сок из банки, чтобы создать ощущение, что его только что выдавили. Она их кладет, и надеется стать Мисс Поддельный Сок.

Иногда мне кажется, что я легче вынес бы телевизор, если бы они меньше смеялись. Помню, прочитаешь газеты, включишь ящик — и ты словно вышел из тени на палящие лучи.

Собственно, тень достаточно мрачна. Никогда не видел таких безрадостных людей, как нынешние журналисты. Поистине, видят только темную сторону! Если кто-то не сулит краха цивилизации в следующую среду, 3.30 по местному времени, значит, он перенес его на будущий вторник, 2.45. Но включите ящик, и вы попадаете в край детской радости.

По меньшей мере, там притворяются детьми, судя по умственному уровню — шестилетними. Они все время смеются. Зрители смеялись всегда, только им палец покажи, и зараза перекинулась на исполнителей.

Скажем, не далее как вчера Джон Кросби (не путать с Бингом! Тот поет, а этот пишет о телевидении. Ну и работка, однако! Сперва его надо смотреть). Да, так о чем я? А, Джон Кросби! Его огорчила беседа У-Ну с сенатором Маргарет Чейз Смит. Этот У-Ну просто корчился от смеха. Получилось примерно так:

«Если — ха-ха-ха! — на кого-то нападают враги — хо-хо-хо! — ООН выносит резолюцию — ха-ха! осуждающую их — ой, не могу! — а если нападают друзья — о-хо-хо-хо! — им все сходит — ой, сейчас лопну! — Это несправедливо — ха-ха-ха-ха…»

Смеялись и те, кто сидел в студии. Что же удивляться, если Джон Кросби визжит и воет, а если тронуть его за плечо, подскакивает к потолку? Совсем извелся, истинный неврастеник.

Мало того, «смех в студии» бывает поддельным. Они хранят запись, иногда — очень старую, так что нам преподносят мумифицированный хохот. Печальная мысль, правда? «Тот голос слышали в былые дни и повелители, и скоморохи», — говаривал Ките, выключая юмористическую программу.

И этого мало, кто-то изобрел машину, производящую искусственный смех. Специальный служитель нажимает, когда надо, кнопку. Очень удобно для актеров.

Настоящий «смех в студии», видимо, подчиняется каким-то правилам, скорее всего — неписаным, поскольку профессиональные зрители вряд ли умеют читать. Правила эти меняют без предупреждения, что приводит к занятным кви про кво. Скажем, раньше полагалось смеяться при упоминании Бруклина, было в этом районе что-то комическое. Теперь его место занял Техас.

Почему? Неизвестно. Спустили указание — и вот, можете сидеть тихо, что бы вы ни услышали, но если не засмеетесь тому, что техасец спутал шампиньоны с шампанским, вас немедленно уволят. Тайная полиция бдительна.

Однако все не так плохо. Счастлив сообщить, что недавно кто-то выстрелил в телевизор. А на прошлой неделе… Но разрешите мне по всей форме ввести в зал славы Ричарда Уилтона.

В тот день, который станет национальным праздником, Р.У. 29 лет, проживающий на Бейкер-авеню, 103, вошел в студию Си-Би-Си, пока они отдыхали. Держал он огромный нож.

— Нет, какая пакость! — сказал он. — И передачи. И комментатор. И все вообще. Сейчас я убью оператора.

После чего, ткнув ножом в человека у камеры, он дал режиссеру графином по голове. Должно быть, вы поджали губы или подняли брови. «В чем дело? — спросили вы. — А где же нож?» «Сломался», — отвечу я. Нож был дешевый (59 центов), а дешевые вещи намного хуже дорогих. Если хотите убить оператора, потратьте хотя бы доллар.

Когда герой подбирался к самому главному начальнику, явилась полиция. По-видимому, нельзя бить режиссеров графином. Странный закон, их вообще слишком много.

Ошибся Ричард в том, что пришел на репетицию, упустив тем самым студийную аудиторию. Надо бы подождать, пока соберется эта шайка. Все на телевидении плохо, но уж эти хуже всего. Сидели бы тихо — Бог с ними. Нет, гогочут, словно гиены! Не далее как вчера девица сказала какому-то типу:

— Ах, вы эгоист! А он переспросил:

— Как кто-кто? Глист?

И аудитория закатилась хохотом, а по всей Америке сильные мужчины, скрипя зубами, бормотали:

— Где ты, Уилтон?

Ничего, они дождутся. Через три месяца он выйдет. Удачи тебе, Ричард! Только не скупись. Спросят 2 доллара — плати.

У вас могло сложиться впечатление, что я не люблю телевидение. Ну, нет. Конечно, это редкостная мерзопакость (кроме бокса по пятницам), но я бы ее вынес, если (я говорю: «если»!) мне не приходилось бы выступать самому.

О, как часто это бывает! Выпустишь новую книгу — и пожалуйста. Звонят из издательства и коротко сообщают, что передача — в понедельник, в 8.30 (программа «Только для слабоумных»), во вторник, 9.15 («Оставь мозги на вешалке»), а также в четверг, 7.35 («Жизнь среди кретинов»).

Казалось бы, Америка любит Вудхауза больше, чем Эйзенхауэра; но это не так. Издательство старается, чтобы лучше продать книгу, не понимая, что вид автора — верный способ ее прикончить.

Писатели, как правило, некрасивы. Чтобы в этом убедиться, пойдите на литературный банкет. Там будут высокие творцы, маленькие, толстые, тонкие; но всех без исключения брезгливо отверг бы самый неприхотливый стервятник. Редко, очень редко встретишь самое отдаленное сходство с человекообразными.

Радио — дело другое. Голос у меня приятный, мелодичный, а то и глубокий. Не захочешь, а потратишь на книгу 3 доллара 50 центов. Но не дай Господь меня увидеть.

Я слабоумен с детства, а потому пишу книги, которые, по мнению читателей, мог бы написать веселый, хотя и несколько отсталый юнец. «Посмотрим, — говорят они, — посмотрим на молодое поколение!» И что же? На экране появляется старик. Лысина припудрена мукой для оладьев, чтобы не слишком блестела. Ноги-руки дергаются, словно у гальванизированной лягушки. Надо ли удивляться, если через месяц-другой я узнаю, что книга не очень хорошо расходится? Американские покупатели все, как один, решают не тратить деньги зря, и я их понимаю. Я бы пенсом не рискнул ради субъекта, который так выглядит на телеэкране.

Просто не понимаю, зачем на писателей смотреть. Каждый день, в каждой газетной колонке помещают фотографию автора. Заметьте, Уолтер Уинчел, прекрасный журналист, этого не допускал, хотя именно он приятен с виду (как и я в молодости).

То-то и плохо, что меня поздно поймали. Какой-то поэт сказал: «О, Господи, замедли мирозданье / и удержи мои младые лета!» Нет, не совсем младые, а года с 1906-го. Я был вполне ничего, стройный такой, с волосами. Вот и показывали бы миллионам зрителей, тем более, что я бы только радовался. Теперь — дело другое, я уже не тот; и потому мгновенно отвечаю субъекту из издательства: