Человек состоятельный, он жил в то время на сущие гроши. Довольно много уходило на мячи для гольфа, но львиную долю дохода он тратил на поиски жены. Мортимер давал объявления во все газеты. Он нанял частных сыщиков. Он даже, переборов отвращение, побывал на всех крокетных матчах страны. Среди игроков ее не было. Думаю, это в какой-то мере его утешило: значит, где бы она ни была и что бы ни делала, она не пала еще ниже.

Прошло лето, миновала осень. Настала зима. Дни стали мрачными и холодными, выпал необычно ранний и обильный снег, и про гольф пришлось забыть. Мортимер проводил все время дома, мрачно глядя в окно на укрывшее землю белое покрывало.

Наступил канун Рождества.

Молодой человек беспокойно заерзал в кресле. Его лицо вытянулось и помрачнело.

— Душераздирающая история, — сказал он.

— Еще бы, — согласился старейшина.

— Послушайте, — твердо произнес молодой человек, — скажите честно, как мужчина мужчине. Мортимер нашел ее мертвой и занесенной снегом, а на ее лице застыла еле заметная, такая знакомая ему милая улыбка? Если так, то я пойду домой.

— Ничего подобного, — возразил старейшина.

— Правда? Вы не огорошите меня такой концовкой?

— Нет-нет!

Молодой человек облегченно вздохнул.

— Вы сами начали про белое покрывало, вот я и заподозрил неладное.

Мудрый Наставник продолжил:

— Был Рождественский сочельник. Весь день валил снег, и к вечеру землю устлал глубокий белый покров. Мортимер Стерджис, скромно поужинав (потеряв жену, и к тому же не имея возможности играть в гольф, он лишился аппетита), сидел в гостиной и уныло полировал свой джиггер. Вскоре, устав от этого привычного занятия, он отложил клюшку в сторону и подошел к двери посмотреть, не ожидается ли оттепель. Увы, нет. Морозило; снег громко скрипел под ногами; черное небо блестело холодными звездами. Надо скорее собираться и ехать на юг Франции, подумал Мортимер, и уже хотел закрыть дверь, как вдруг ему послышался слабый и далекий голос:

— Мортимер! Неужели показалось?

— Мортимер!

Он затрепетал с головы до пят. Это не ошибка. Он слышал голос; такой знакомый голос жены доносился откуда-то от садовой калитки. По голосу всегда непросто определить расстояние, но Мортмер оценил его как два удара: короткий мэши-нибликом и совсем легкий патт.

В следующий миг он уже со всех ног бежал по заснеженной тропинке. Вдруг его сердце замерло. Что это там, темное, на земле у калитки? Мортимер приблизился и протянул руки. Это было тело человека. Дрожащими пальцами он зажег спичку, но она тут же потухла, зажег вторую — тоже потухла. Третья разгорелась ярким огнем. Склонившись, Мортимер увидел жену. Она лежала, холодная и окоченевшая, и на ее лице застыла еле заметная, такая знакомая ему милая улыбка.

Молодой человек решительно встал и взял свою сумку для гольфа.

— На мой взгляд, это подлый прием, — сказал он. — Вы же обещали…

Мудрый Наставник жестом указал ему на кресло:

— Не бойтесь! Она просто упала в обморок.

— Вы сказали, что она была холодной.

— А вы бы не были, лежа на снегу?

— И окоченевшей.

— Миссис Стерджис окоченела из-за отвратительной работы железнодорожного транспорта. Были праздники, и ей пришлось идти пешком от самой станции — целых восемь миль. Присядьте, и дайте мне дорассказать.

С нежным благоговением Мортимер поднял ее и понес дому. На полдороге он поскользнулся на обледеневшей тропинке и упал, ободрав голень и выронив на снег свою

драгоценную ношу.

От падения она пришла в себя.

— Мортимер, дорогой!

С губ Мортимера уже готово было что-то сорваться, но он вовремя сдержался.

— Ты жива? — спросил он.

— Да, — ответила она.

— Слава Богу! — сказал Мортимер, выбирая снег из-под воротника.

Они вошли в дом и прошли в гостиную, где долго молча смотрели друг на друга.

— Гадкая погода! — сказал Мортимер.

— Да, точно!

Молчание было нарушено. Они бросились друг другу в объятия. Вскоре супруги уже сидели на диване, держась за руки, словно ужасная разлука была не более чем сном.

Мортимер первым напомнил про неприятный случай.

— Знаешь, по-моему, тебе не следовало исчезать таким образом, — сказал он.

— Я думала, ты меня ненавидишь.

— Ненавижу тебя! Я люблю тебя больше жизни! Да я бы скорее дал разбить в щепки свой самый любимый драйвер, чем лишился тебя!

Она затрепетала.

— Дорогой!

Мортимер погладил ее руку.

— Я вернулся домой, чтобы сказать, что все равно люблю тебя. Я хотел предложить, чтобы ты брала уроки гольфа у хорошего специалиста. А ты ушла!

— Я не стоила тебя, Мортимер!

— Ангел мой! — Он поцеловал ее, и торжественно произнес: — Эта история преподнесла мне хороший урок. Я знал, и знаю теперь, что ты — единственная нужна мне. Только ты! Неважно, играешь ты в гольф или нет. Пусть… — Он заколебался на миг, но мужественно продолжил: — Пусть даже ты играешь в крокет. Только будь со мной!

Она, тая от восторга, поцеловала его. Затем поднялась:

— Мортимер, посмотри.

— На что?

— На меня. Просто посмотри!

Рядом на кресле лежал недополированный джиггер. Она взяла его, вынула новенький мяч из чаши на камине, положила на ковер и, издав предупредительный возглас, направила мяч прямиком в стекло буфета.

— Боже милостивый! — воскликнул восхищенный Мортимер.

Она обернулась, сияя очаровательной улыбкой.

— Когда я ушла, Морти, у меня была единственная цель в жизни — стать достойной тебя. Я читала твои объявления. Как мне хотелось ответить! Но я была не готова. Весь этот долгий, мучительный срок я жила в деревне Охтермухт, в Шотландии, и училась гольфу у Таммса Маквереска.

— Неужели у того самого Таммса Маквереска, который занял четвертое место в чемпионате 1911 года? Он еще сделал лучший удар, играя в 1912 году в паре с Джо Маккилтом против Энди Макпледа и Сэнди Макберета?

— Да, Мортимер, у того самого. Как было трудно поначалу! Как я тосковала по крокетному молотку, как долго я не могла бросить привычку придерживать мяч ногой или бить носком клюшки. Если взгляд падал на столб с указателем, клюшка сама направляла к нему мяч. Но я преодолела собственную слабость. Я тренировалась без устали. Теперь мистер Маквереск говорит, что мой гандикап никак не более двадцати четырех на любом поле. — Она виновато улыбнулась. — Конечно, для тебя это не Бог весть что. У тебя был двенадцать, когда я ушла, а теперь, наверное, все девять или лучше.

Мортимер качнул головой.

— Увы, нет, — печально ответил он. — Вся игра пошла насмарку в силу ряда причин, и теперь у меня тоже двадцать четыре.

— Ряда причин! — воскликнула она. — Уж я-то знаю, что это за причины! Нет мне прощения. Из-за меня ты разучился играть!

Глаза Мортимера засветились. Он нежно обнял жену.

— Не упрекай себя, — ласково сказал он. — Отныне мы начинаем игру на равных. Два сердца стучат в унисон; две клюшки бьют, как одна! Лучше и быть не может. Черт возьми! Как у Теннисона.

И он негромко продекламировал:

Она взяла его за руку.

— А теперь, Морти, дорогой, — сказала она, — я хотела бы рассказать, как сыграла длинную двенадцатую в Охтермухте на один ниже пара.