Пока он говорил, Мария невольно обнаружила в Шукальском сторону, которая ей до сих пор была неведома. Этот человек оказался эмоциональным, он легко загорелся, воображая будущее.

– Вы сами знаете, что в данное время нацисты на русском фронте столкнулись почти с такой же ситуацией, что и Наполеон. Линии снабжения войск растянуты. Все живут скученно в бункерах. Солдаты ходят в грязной одежде, и, знаете, они, весьма вероятно, на Украине обзавелись вшами. При наличии грязи и вшей не хватает лишь микроба тифа, который, если они им заразятся, приведет к столь же ужасной эпидемии, как и та, что косила армию Наполеона. Из-за этого в вермахте до смерти боятся угрозы тифа. Мария, они не смогут выдержать эту болезнь.

Он обошел стол, явно сдерживая эмоции, и тихо сказал:

– Тиф для нас ужасная болезнь, но для немцев она равнозначна катастрофе. Если в каком-то районе будет объявлена эпидемия, там введут карантин, они начнут избегать его как огня.

Она уже хотела было сказать: «Я знаю», но не смогла произнести этих слов.

– Нацисты будут избегать нас, словно чумных, не в переносном, а в буквальном смысле, и те, кто находятся здесь, скорее всего, покинут эти места – по крайней мере большинство из них. Они перепугаются, особенно после того, как их лаборатории в Варшаве подтвердят предполагаемые выводы. Даже продовольствие они не захотят вывозить отсюда. Наши фермеры перестанут страдать от нацистского грабежа, доведшего их почти до голодного существования.

Оба напряженно глядели друг на друга, ее ледяные голубые глаза не отпускали взгляд его темных, неспокойных глаз. Это мгновение затянулось. Шукальский тихо сказал:

– Возможно, мы просто мечтаем. Несколько микробов на диапозитиве – и мы спасаем от нацистов весь город. Мы пока даже не знаем, удастся ли выработать вакцину или как она подействует на человека. К тому же говорить о тотальной эпидемии просто сумасшествие. На бумаге все может казаться правдоподобным, но в действительности… Как сделать так, чтобы жители всего города выглядели больными? И как сохранить это в тайне? Всем придется быть в курсе дела. А если немцы произведут осмотр, что они найдут, кроме обычных, здоровых… – Он тяжело вздохнул. – Похоже, я увлекся… этой…

– Необходимостью бороться за свою страну, – тихо сказала она.

– Мария, ваш друг Гартунг был прав. Мы все же должны сражаться так, как каждый из нас это умеет лучше всего. Мы ведем себя как овцы. Я хочу жить. И я хочу, чтобы моя жена и сын жили. Со времен оккупации я думал лишь о том, как уцелеть, даже если это означает жить так, как того хочется нацистам. Возможно, этого уже недостаточно.

Он приподнял рукав и взглянул на часы.

– Сейчас я схожу к отцу Вайде. Мы сможем встретиться в лаборатории сегодня вечером?

Ян пришел к священнику домой, и теперь оба брели по снегу к костелу, где Жаба, церковный смотритель, зажигал небольшой медник в ризнице. Жаба, не помнивший ни своей фамилии, ни даже возраста, был невзрачным, неуклюжим подобием своего имени. Говорившее на ломаном карпатском польском и разившее перегаром водки, это покинутое существо пятнадцать лет назад явилось к задней двери костела, опасаясь, что больше не переживет еще одну суровую зиму. Как раз в то время Пиотр Вайда нуждался в могильщике и взял этого уродливого человечка, над которым потешались дети, обеспечил его едой, несколькими злотыми и крышей под навесом в тени контрфорса костела. За истекшие пятнадцать лет старик Жаба платил священнику тем, что на каждом шагу проявлял собачью преданность и трудился за нескольких человек. От него до сих пор отдавало перегаром водки.

– Спасибо, Жаба, – сказал священник.

Он ждал, пока служитель выйдет из помещения, и только тогда обратился к врачу. Шукальский сел и жестом дал Пиотру знать, что он предпочел бы немного подождать, прежде чем начать разговор. Поэтому отец Вайда сказал:

– Мой друг, я предложил бы вам вина, но мальчики, прислуживающие в алтаре, снова прихватили его с собой. Если кто-то из нас забывает надежно запереть вино для причастия, эти чертенята в обличье ангелов обязательно стащат его. Я думаю, что они даже не успевают донести это вино до дома. Прошлым летом Жаба нашел пустую бутылку на тыквенном поле пани Ковальской.

Доктор вежливо посмеялся. Он эту историю уже слышал. Через несколько минут он поднялся, подошел к двери, ведущей к алтарю, и внимательно осмотрел церковь. Кругом царили холод и крайне угнетающая тишина.

– Мы должны соблюдать осторожность.

– На Жабу можно положиться.

– Нет, Пиотр, на этот раз речь идет совсем о другом. Я должен сообщить вам новость, и, поскольку вам сразу захочется отреагировать на нее, пожалуйста, наберитесь терпения и выслушайте меня до конца. Не забудьте, что пока это лишь идея.

При тусклом свете ризницы, среди дымки от медника, источавшего аромат священного ладана, Ян Шукальский кратко изложил свою идею о возможности расширить проведенный на Кеплере эксперимент и сделать все так, чтобы сложилось впечатление, будто вспыхнула эпидемия. Когда врач закончил, священник молча уставился на свои огромные руки, взгляд его затуманенных глаз был обращен внутрь, большая голова наклонилась чуть вперед. Через некоторое время он заговорил:

– Это очень опасно, Ян.

– Я знаю.

– И вы все же хотите попытаться?

– Пока не знаю. Все зависит от того, к каким результатам приведет эксперимент на Кеплере. Я пришел сюда лишь потому, что мне хочется кое-что узнать от вас. Я должен это знать еще до того, как приступлю к изучению нашего фантастического плана.

– И что именно?

– Вы поможете нам?

– Ах, Ян… – Отец Вайда решительно уперся руками в колени и встал во весь свой могучий рост. – Ян, я не могу. Это слишком… слишком…

– Что, Пиотр?

– У вас из этого ничего не получится.

– Я не утверждаю, что получится. Сейчас, Пиотр, я хочу знать лишь одно: вы поможете нам?

Священник запустил руки глубоко в карманы длинной черной рясы. Шукальский видел, как его широкие плечи от нерешительности то поднимаются, то опускаются, и слышал его учащенное дыхание.

– Пиотр, вы не хуже меня знаете, что грядет. Калеки, священники, цыгане и все недочеловеки. А что ждет моего маленького Алекса? «Lebensborn», если нам повезет! А мою добрую жену? Газовые камеры Освенцима? А этих ваших озорных мальчишек, прислуживающих в алтаре? Как с ними позабавятся гестаповцы? А несчастный Жаба? Вчера вечером, Пиотр, я говорил вам, что семье Вилков повезло, ибо болезнь отпугнет от них нацистов. Лучше болеть тифом, чем терпеть пытки, свидетелем которых стал Кеплер, или разделить судьбу того цыгана! Если мой эксперимент на Кеплере удастся, то он может получиться и на другом человеке. На многих других. До тех пор, пока не сумеем убедить нацистов в том, что мы тоже заражены тифом, и они отстанут от нас!

Шукальский сделал шаг к священнику.

– Пиотр, – осторожно начал он, – сейчас у нас с Марией в лаборатории больницы выделяется эта бактерия, и вечером мы собираемся подготовить эту культуру.

– Ян, из этого ничего не получится! – сказал Вайда и обернулся.

– Почему? В Польше есть другие города, в которых из-за тифа объявлен карантин. Только там настоящий тиф. Мне приказано отсылать все пробы крови потенциальных больных тифом в Центральную лабораторию Варшавы, контролируемую немцами. После того как я отправлю им несколько…

– Нет, Ян.

– Почему нет?

– Потому что наш долг – сохранить людям этого города жизнь. Мы с вами ответственны за спасение Зофии. Можно пойти на риск с Кеплером, ибо, если мы потерпим неудачу и Дитер Шмидт все обнаружит, тогда остается надежда, что он накажет только нас. Но ради всего святого, Ян, если мы вовлечем в это весь город и потерпим неудачу, тогда город погибнет!

Доктор посмотрел на могучего священника и задумчиво сказал:

– А какая, по-вашему, судьба ждет город, когда нацисты здесь приступят к завершающему этапу?

Отец Вайда отшатнулся, будто его ударили по лицу.