Мне встретилась очень красивая оса-истребительница. Брюшко ее красное и такое яркое, будто тлеющий уголек. Все же остальное тело, в том числе и крылья, глубоко черные с синеватым отливом. Оса беспрестанно встряхивала крыльями, и от этого брюшко-огонек то гасло, то загоралось.

Осу я хорошо знал, мы с ней старые знакомые. Сейчас я вижу, как она мчится по сухому глинистому бугру вспять и тащит за собой в челюстях молодого тарантула.

— Счастливого пути! — кричу я осе.

Следить, что будет дальше, не хочется. Дальнейшее все известно. Сейчас оса найдет где-то уже выкопанную норку, затащит в нее добычу, отложит на нее яичко, закопает домик своей детки, и потом, почистив свой изящный костюм, вспорхнет в воздух и помчится лакомиться нектаром.

Но у осы неприятность. Она потеряла свою норку. Положила паука, мечется. Иногда проведывает добычу: цела ли?

Наконец норка найдена. К ней следовало давно завернуть в сторону. Видимо, нелегко с добычей ориентироваться. Теперь придется тащиться обратно. В это время я вижу другую осу, такую же, только чуть меньше. Она сталкивается со счастливой обладательницей паука и неотступно следует за нею. Зачем?

Оса-добытчица почти у норы. Она кладет паука и спешит проведать норку. В это мгновение маленькая оса хватает паука и бросается с ним наутек. Вот это здорово! Никак не думал, что среди столь благородных охотников могут быть воровки.

Добыча тяжела, тащить ее трудно. И хотя оса напрягает силы, дела ее идут медленно. А оса-хозяйка уже выскочила из норы, кинулась в погоню, набросилась на похитителя. Как замелькали черные крылья, как засверкали красные огоньки!

Над воровкой учинена расправа. Она с позором убегает. Хозяйка заносит паука в норку и, наверное, счастливая, кладет на него яичко.

Порок наказан, добродетель торжествует.

Как-то много лет тому назад в пустыне, на светлой лессовой почве, я увидел странную темную линию между двумя кустиками полыни. Она была совершенно прямой, будто проведена по линейке, и состояла из почти черных запятых и точек. Запятые хвостиками были направлены в разные стороны линии. Долго я не мог понять, кто и для чего мог сделать такое. Мало ли загадочного встречается в природе во время путешествий!

Затем таинственная линия снова напомнила о себе, и я сильно заинтересовался ею. Но сколько ни ломал над ней голову, сколько ни всматривался в окружающую местность, ничего понять не мог.

«Странная линия! Когда-нибудь, может быть, все же удастся узнать, что это такое, — успокаивал я сам себя. — Важно только о ней помнить».

И все же я забыл о темной линии из точек и запятых. Забыл настолько, что чуть было не прошел мимо отгадки. Помог же случай, вернее, даже не случай, а галлы на колючем кустарничке-чингиле.

Один кустик очень был поражен этими галлами. Они были забавными. Листочек сильно вздувался, складывался вдоль, а края его накрепко склеивались в прочный шов. Небольшая камера внутри листочка вся кишела толстыми оранжевыми личинками галлиц.

Сейчас пришло время личинкам выходить из галла. Прочный шов раскрывался, через щелку одна за другой оранжевые личинки покидали домик, падали на землю и там, найдя трещинку, забирались поглубже, чтобы окуклиться и превратиться в маленького с нежными причудливыми усиками комарика-галлицу. Бегство личинок из домиков происходило ночью, в прохладу, пока не проснулись враги галлиц: каменки-плясуньи, ящерицы-геккончики и, главное, многочисленные муравьи.

И все же муравьи-крематогастеры разнюхали о том, что происходило на кустике чингиля, и организовали охоту за нежными и, наверное, очень вкусными личинками галлиц. У этого маленького муравья приметная внешность: ярко-красная голова и грудь, черное брюшко заострено на конце с тонким, как иголочка, жалом. Когда муравью грозит опасность, он запрокидывает кверху брюшко и жалит как-то по-скорпионьему, сверху вниз или сбоку. Муравьи-крематогастеры ходят всегда гуськом, друг за другом, не сворачивая с ранее установленной дороги.

Рано утром, когда над пустыней взошло солнце, вдали прокричали чернобрюхие рябки и цикады завели свои безобразные скрипучие песни, я увидел колонну крематогастеров. Она тянулась к кусту чингиля с галлами. Муравьи очень спешили.

Многие из них мчались от куста, зажав в челюстях розовые личинки.

Другие как будто попусту сновали взад и вперед по узкой ленте муравьев и, казалось, только мешали стройному движению.

Нет, они совсем не мешали, а были заняты важным делом. Это были особенные муравьи-топографы, или дорожники, и занимались тем, что брызгали на дорогу капельки жидкости. Каждая капелька темнела и становилась точечкой. Она, видимо, пахла, вся дорога была ароматной, и по ней, по следам, оставленным дорожниками, мчались за добычей разведчики и охотники и, быть может, еще какие-нибудь специалисты.

А запятые?

Увидал я и запятые. В одном месте дорога раздвоилась и направилась к другой веточке куста. Эту новую дорогу проводили в спешке, на бегу выделяя капли, на бегу же их и шлепали на землю, слегка поводя по ним брюшком, отчего и получался у точки маленький хвостик-запятая. Она была вроде указателя направления движения. Кто бы мог подумать, что у муравьев существуют настоящие дорожные знаки! И, видимо, издавна, множество тысячелетий. Потом, когда вслед за дорожниками помчались добытчики с личинками и дорога стала двусторонней, появились запятые с хвостиками и в обратную сторону.

Видимо, муравьи-крематогастеры плохо ориентируются и поэтому всегда ходят по тоненьким линиям из точек и запятых, оставленных муравьями-дорожниками. Очень возможно также, что когда муравьи переселяются куда-нибудь, хвостики запятых бывают направлены только в одну сторону. Интересно было бы это проверить!

Под кустом тамариска тень. Под ней можно спрятаться от жгучего солнца. Яркий солончак, покрытый солью, с красными, желтыми и зелеными пятнами солянок, слепит глаза.

Хорошо бы отдохнуть от долгого похода, привести в порядок записи наблюдений. Но на тоненькую веточку тамариска села изящная черная с желтыми полосками и двойной талией оса-эвмена. И не просто села. Она принесла в челюстях комочек глины и сейчас старательно его пристраивает к веточке. Здесь, оказывается, она лепит свой чудесный домик из глины, настоящий кувшинчик, строго правильной формы, с коротким горлышком. Форма кувшинчика очень красива, линии изгибов изящны, плавны, и само по себе строение может служить хорошей моделью, которой мог бы позавидовать горшечник.

Я уже представляю, что будет потом. Закончив кувшинчик, оса в его полости подвесит на тонкой шелковинке яичко и принесет несколько парализованных гусениц. Потом она будет проведывать замурованную детку, а белая личинка станет дожидаться добычи от матери, заглядывая через круглое горлышко домика. И только когда личинка окуклится, а на кувшинчик будет наложена глиняная печать, заботы осы закончатся.

Хотя в общих чертах жизнь осы-эвмены известна, как упустить редкий случай понаблюдать за ее работой.

Размазав по кругу кусочек глины, оса приготовила что-то похожее на тарелочку. Сейчас она отправится за очередной порцией строительного материала. Далеко ей лететь! Кругом ослепительный солончак, усеянный разноцветными солянками, а до реки не менее километра. Но оса, и это я хорошо вижу, описав в воздухе круг, направилась совсем в другую сторону, к большому бугру, и, мелькнув темной точкой на фоне неба, исчезла.

«Наверное, проголодалась и полетела искать нектар», — решил я и… ошибся.

Через несколько минут оса вновь на тоненькой веточке, старательно разделывает глину и, быстро закончив дела, вновь улетает в ту же сторону, к бугру.

Все происходящее кажется загадочным. Бугор довольно высок. Его восточная сторона крута, западная полога. Весь он оброс колючим джингилем, тамарисками и терескеном. Где там может оса найти мокрую глину? А на вершине?