На нашу дорогу встречать выхожу я тебя,-

Но ты не приходишь… А сердце страдает, любя…

Я все ожидаю: вот-вот ты прорежешь листву

И мне улыбнешься опять наяву-наяву!

Отдашься… как прежде, отдашься! даруя, возьмешь.

Но ты не приходишь и, может быть, ты не придешь.

А я на дороге, на нашей встречаю тебя!

А я тебе верю!.. И мечется сердце, любя…

Мыза Ивановка

Если это возможно, устрой

Наше счастье, разбитое мной.

Ощущений отцветших пусть рой,

И в душе полумрак ледяной.

Но к кому? но к кому? но к кому

Я взываю со скорбной мольбой?

Почему? почему? почему

Я исполнен, как раньше, тобой?

Мы расстались с тобою, когда,

Тихо осень истлела в снегу.

Шли минуты, шли дни, шли года,-

Но тебя позабыть не могу!

Не могу позабыть никогда!

Ты со мною, хотя без меня…

Ты всегда для меня молода

И желанна, как солнце для дня.

Ты ушла, наше счастье поправ,-

Кто из нас виноват, посуди!

Но я прав! но я прав! да я прав

Тем уже, что взываю: приди!

Пусть я жалок тебе – пожалей!

Пусть я грешен – прощенье неволь!

Или месть – прегрешения злей,-

Но тобой надышаться дозволь!

Мыза Ивановна

Она ко мне пришла и говорила здесь,

Вот в этой комнате, у этого окна:

– Любимый! милый мой! убей меня! повесь!-

Тебе я больше не верна!

Ты удивляешься, растерян ты теперь?

Не оскорбила ль я тебя? О, не скрывай!

Мы разошлись с тобой… Я мучилась… Поверь,

С тобой я потеряла рай.

Ты разлюбил меня, – я вижу по глазам,-

О! мне твои глаза не лгали никогда…

Ты честен, справедлив! и ты согласен сам:

Я отгадала, милый? да?

Я все тебя люблю по-прежнему! ты – мой!

И я… я вся – твоя! Нет, впрочем, не совсем:

Уж пятеро – с тех пор! – повелевали мной!..

Но… оскорблять тебя зачем?…

Зачем? ведь это – грех! о, я теряю ум,

Ты знаешь, извини меня: нет больше сил,

Я больше не могу… устала я от дум…

Ты все ж мне близок, дорог, мил!

Я все еще тебя люблю, люблю… Увы,

Теперь уж я не та… о, нет, совсем не та,-

Теперь я… падшая! Позволите ли Вы

У вас побыть, моя Мечта?!

Вы слезы видите, ведь Вы добрее всех…

Простите, не могу: я плачу… ничего!

Наплюйте мне в лицо: ведь я одна из тех,

Которых… Тяжко!.. одного

У Вас молю: чуть-чуть Вы любите меня?

Мне, впрочем, все равно; я все еще люблю!

О, бейте, мучайте несчастную, гоня,-

Все, что хотите, претерплю!..-

Я на слова ее молчать уже не мог

И руку, застонав, над нею я занес,

И захотелось мне ей дать удар в висок

При виде этих красных слез

– Ударь! ударь меня! ты видишь – жду, молю!-

Она шептала мне с неистовой тоской:-

Но все-таки люблю! ты слышишь? – я люблю!

И мой ты! слышишь?! – мой!!!

Возненавидел я ее в мертвящий миг

И, проклиная дико, крикнул: “С глаз долой,

Змея проклятая! о, я тебя постиг:

Ты издеваешься над мной!

Уйди! уйди скорей! – все кончено! позор

Пусть упадет теперь на голову твою!..”

И вот она ушла, потупив грустно взор,

Сказав в последний раз: люблю.

…И снова надолго зима седьмой раз засыпала,

И в лунной улыбке слезилось унынье опала,

И лес лунодумный, казалося, был акварель сам,

А поезд стихийно скользил по сверкающим рельсам;

Дышал паровоз тяжело; вздохи были так дымны;

Свистки распевали протяжно безумные гимны.

В купэ, где напоенный лунными грезами воздух

Мечтал с нею вместе, с ней, ясно-неясной, как

грез дух,

Вошел он, преследуем прошлым, преследуем вечно.

Их взоры струили блаженную боль бесконечно.

Он сел машинально напротив нее, озаренный

Луной, понимавшей страданья души осребренной.

И не было слова, и не было жажды созвучья,

И грезами груди дышали; и голые сучья

Пророчили в окна о шествии Истины голой,

Что шла к двум сердцам, шла походкой

тоскливо-тяжелой.

Когда же в сердца одновременно грохнули стуки,

Враги протянули – любовью зажженные руки.

И грезы запели, танцуя, сплетаясь в узоры,

И прошлым друзья не взглянули друг другу во взоры.

А если и было когда-нибудь прошлое – в миге

Оно позабылось, как строчки бессвязные – в книге.

– Твоя, – прошептала, вспугнув тишину, пассажирка.

Звук сердца заискрил, как камень – холодная кирка.

“Вина прощена”,– улыбнулося чувство рассудку.

“Она”, завесенясь, смахнула слезу-незабудку.

Он пал к ней на грудь, как на розы атласистый венчик

Пчела упадает, как в воду – обманутый птенчик.

И в каждой мечте и души зачарованной фибре

Порхали, кружились, крылили желанья-колибри.

– Вздымается страсть, точно струй занесенные

сабли!

Уста ее пил он, не думая, царь ли он, раб ли…

А губы ее, эти губы – как сладостный опий -

Его уносили в страну дерзновенных утопий,

И с каждою новой своею горячей печатью,

Твердя о воскресшей любви всепобедном зачатьи,

Его постепенно мертвили истомой атласа,

Сливая нектар свой коварный застывшего часа.

Цветы лилово-голубые,

Всего в четыре лепестка,

В чьих крестиках мои былые

Любовь, отвага и тоска!

Ах, так же вы благоухали

Тогда, давно, в далеком, там,

Зовя в непознанные дали

По опадающим цветам!

И, слушая благоуханья,

Вдыхая цветовую речь,

Я шел на брань завоеванья

С сиренью, заменившей меч…

А вы цвели и увядали…

По опадающим по вам

Я шел в лазоревые дали -

В цветы, в цветах и по цветам!

Со мною были молодые

Мечты и смелая тоска,

И вы, лилово-голубые

Кресты в четыре лепестка!

Веймарн

1918. Май