От грез Кларета – в глазах рубины,

Рубины страсти, фиалки нег.

В хрустальных вазах коралл рябины

И белопудрый, и сладкий снег.

Струятся взоры… Лукавят серьги…

Кострят экстазы… Струнят глаза…

– Как он возможен, миражный берег…-

В бокал шепнула синьора Za.

О, бездна тайны! О, тайна бездны!

Забвенье глуби… Гамак волны…

Как мы подземны! Как мы надзвездны!

Как мы бездонны! Как мы полны!

Шуршат истомно муары влаги,

Вино сверкает, как стих поэм…

И закружились от чар малаги

Головки женщин и кризантэм…

1911

Каретка куртизанки, в коричневую лошадь,

По хвойному откосу спускается на пляж.

Чтоб ножки не промокли, их надо окалошить,-

Блюстителем здоровья назначен юный паж.

Кудрявым музыкантам предложено исполнить

Бравадную мазурку. Маэстро, за пюпитр!

Удастся ль душу дамы восторженно омолнить

Курортному оркестру из мелодичных цитр?

Цилиндры солнцевеют, причесанные лоско,

И дамьи туалеты пригодны для витрин.

Смеется куртизанка. Ей вторит солнце броско.

Как хорошо в буфете пить крем-де-мандарин!

За чем же дело стало? к буфету, черный кучер!

Гарсон, сымпровизируй блестящий файф-о-клок…

Каретка куртизанки опять все круче, круче,

И паж к ботинкам дамы, как фокстерьер, прилег…

Дылицы

1911

В будуаре тоскующей нарумяненной Нелли,

Где под пудрой молитвенник, а на ней Поль-де-Кок,

Где брюссельское кружево… на платке из фланели!-

На кушетке загрезился молодой педагог.

Познакомился в опере и влюбился, как юнкер.

Он готов осупружиться, он решился на все.

Перед нею он держится, точно мальчик, на струнке,

С нею в паре катается и играет в серсо.

Он читает ей Шницлера, посвящает в коктэбли,

Восхвалив авиацию, осуждает Китай

И, в ревнивом неверии, тайно метит в констэбли…

Нелли нехотя слушает. – Лучше ты покатай.

“Философия похоти!.. – Нелли думает едко.-

Я в любви разуверилась, господин педагог…

О, когда бы на “Блерио” поместилась кушетка!

Интродукция – Гауптман, а финал – Поль-де-Кок!”

Дыльцы

1911

Я в комфортабельной карете, на эллипсических

рессорах,

Люблю заехать в златополдень на чашку чая

в жено-клуб,

Где вкусно сплетничают дамы о светских дрязгах и

о ссорах,

Где глупый вправе слыть не глупым, но умный

непременно глуп…

О, фешенебельные темы! от вас тоска моя развеется!

Трепещут губы иронично, как земляничное желе…

– Индейцы – точно ананасы, и ананасы – как

индейцы…

Острит креолка, вспоминая о экзотической земле.

Градоначальница зевает, облокотясь на пианино,

И смотрит в окна, где истомно бредет хмелеющий

Июль.

Вкруг золотеет паутина, как символ ленных пленов

сплина,

И я, сравнив себя со всеми, люблю клуб дам не

потому ль?…

1912. Июнь

Ты пришла в шоколадной шаплетке,

Подняла золотую вуаль.

И, смотря на паркетные клетки,

Положила боа на рояль.

Ты затихла на палевом кресле,

Каблучком молоточа паркет…

Отчего-то шепнула: “А если?…”

И лицо окунула в букет.

У окна альпорозы в корзине

Чуть вздохнули, – их вздох витьеват…

Я не видел кузины в кузине,

И едва ли я в том виноват…

Ты взглянула утонченно-пьяно,

Прищемляя мне сердце зрачком…

И вонзила стрелу, как Диана,

Отточив острие язычком…

И поплыл я, вдыхая сигару,

Ткя седой и качелящий тюль,-

Погрузиться в твою Ниагару,

Сенокося твой спелый июль…

1912

Спб

CHANSON COQUETTE[4]

Над морем сидели они на веранде,

Глаза устремив к горизонту.

Виконт сомневался в своей виконтессе,

Она доверяла виконту.

Но пели веселые синие волны

И вечера южного влага,

И пела душа, танцовавшая в море:

“Доверие – высшее благо”…

И песнь поднималась легко на веранде,

Смущение верилось зонту…

Виконт целовал башмачок виконтессы,

Она отдавалась виконту!

1908

Я остановила у эскимосской юрты

Пегого оленя, – он поглядел умно.

А я достала фрукты.

И стала пить вино.

И в тундре – вы понимаете? – стало южно…

В щелчках мороза – дробь кастаньет…

И захохотала я жемчужно,

Наведя на эскимоса свой лорнет.

1910

Утреет. В предутреннем лепете

Льнет рыба к свинцовому грузику.

На лилий похожи все лебеди,

И солнце похоже на музыку!

Светило над мраморной виллою

Алеет румянцем свидания.

Придворной певицей Сивиллою

На пашне пропета “Титания”.

У статуи Мирры паломники

Цветками кадят, точно ладаном.

Мечтатели – вечно бездомники…

Мечтатели – в платье заплатанном…

В лице, гениально изваянном,

Богини краса несказанная!

Гимн Солнцу исполнен хозяином,

“Осанна!” гремит за “Осанною!”.

Коктэбли звучат за коктэблями,

Поют их прекрасные женщины;

Их станы колышатся стеблями,

Их лица улыбкой увенчаны.

Все гнезда в лопочущем хлопоте…

Все травы в бриллиантовом трепете…

Удало в ладони захлопайте,-

И к солнцу поднимутся лебеди!

1911

Зовусь Титанией, царицей фей,

Я, лунокудрая нимфея – ночь!

Мой паж, сообщник мой, немой Морфей,

Соткал июнь,

Вуаля лунь;

Но только дунь,-

Прочь!

Благоуханная, как детский сон,

И легковейная, как мотылек,

Порхаю всюду я, и, вознесен

Моим крылом,

Мир стал орлом;

Взмахну жезлом,

Лёт!

Со свитой эльфовой сажусь в челнок

На хрупких крылышках, к Земле летя,

Я из дурман-травы плету венок,

И на лету

Всю волю ту

В него вплету

Я!

1910. Лето

Лаэрт, Лаэрт, мой милый,

Возлюбленный Лаэрт!

Сейчас я получила

Сиреневый конверт.

Чего вы рот раскрыли,

Как стофранковый клерк?

Дает нам снова крылья

Барон фон-Розенберг!

Зовет нас на гастроли

В свой замок на концерт.

Вы, право, точно кролик,

Любимый мой Лаэрт!

Послушайте, мой шельма,

Покрасьте свой парик.

Пускай зовет Вильгельма

Капризный Фредерик.

Ах, ужин за спектаклем

На сто один куверт…

Как весел он! – не так ли,

Мой преданный Лаэрт?…

Дылицы

1911