Когда я выбрался из воды, от холода дрожала каждая клеточка моего тела. Холодная мокрая одежда облепила меня. Ругаясь, я полез вверх по склону оврага. Ноги скользили по снегу и размокшей глине. Ветки кустов цеплялись за одежду и лезли в глаза. Кое — как я проломился сквозь кусты и, задыхаясь, вылез на верх склона, где росли редкие сосны. Чуть отдышался и, чтобы согреться, побежал. Пробежал не очень много, увидел тропинку. Пригляделся, а это та самая, по которой мы шли с Иваном Ивановичем. Еще бы немного пройти вверх по течению ручья и не пришлось бы купаться. Но так было бы, если бы я был чуть — чуть внимательнее и неторопливее.

Сейчас же нужно было как можно скорее обсушиться. Побежал я по тропинке туда, где вчера сидел у теплинки. Разложил там большой костер, разделся и развесил одежду возле огня. Сам же в голом виде часа полтора приплясывал у костра. Белье, штормовка и штаны высохли, но сапоги остались сырыми. Одевшись, я не пошел домой, а лазил по бугру в поисках змей, но ничего не нашел. Злой, усталый и голодный, направился я к переходу через ручей, чтобы идти домой. Возвращаться по бугру мне не захотелось, и я пошел напрямую через мшистую болотину, где росли хилые сосенки. Болото сверху очистилось от снега, но в глубине еще не оттаяло. Идти по твердому было легко. На моховых кочках кое — где краснели ягоды клюквы. Крупные сочные ягоды сами просились в рот. Стал я собирать клюкву, пересек небольшую куртинку из сосен и вышел на полянку. Здесь все кочки были красными от ягод. Я собирал их горстями и отправлял в рот. Медленно брел по полянке, потом вдруг почему-то посмотрел в сторону и увидел сразу нескольких гадюк. Они лежали, свернувшись в клубочки, у комлей сосенок. Забыв про ягоды, кинулся ловить змей. Но ловить их не пришлось: змеи лежали не шевелясь. Одну за другой побросал я в мешок десяток гадюк. Обследовал близлежащие кочки, и еще десяток змей оказался в моем мешке. Топтался я на этой болотине до сумерек и принес домой более трех десятков гадюк.

Борис и Толик отловили в Березине всего два десятка гадюк, но все вместе за день мы добыли больше полсотни змей. Удачный день! Мы приободрились. Следующие три дня стояла отличная погода. Солнце жарило по-летнему. До темноты шагали мы по Березине и Лешеву бугру, но успехи наши были весьма скромны. За три дня — три десятка змей. Настроение опять упало.

Озерный кордон — изба и избенка, амбар и наблюдательная вышка, залитая водой пристань и сетчатая вольера для подсадных уток. Все это разместилось на маленькой прибрежной полянке. Вокруг кордона, по берегу озера, труднопроходимый хвойный лес, заваленный буреломом, со сплошным покровом мха вперемешку с багульником — болиголовом. Мы сидим в избенке егеря. Пьем чай. Полдень. По стеклу окошка, словно слезинки по щеке, ползут дождевые капли.

Нас привезли на кордон вчера утром. Побродить по берегу нам пришлось какой-нибудь час, а потом дождь загнал нас в избушку и вот льет не переставая всю ночь и уже полдня.

Опять непогода, но мы не унываем: на это есть причина.

Еще бы! Вчера за один только час мы набрали больше сотни гадюк! Все произошло как в сказке. Иван Иванович и егеря познакомили нас с постоянно живущим здесь егерем Платоном Кондратьевичем, помогли перетащить вещи в избушку и тут же уехали по своим делам. Платон Кондратьевич, щупленький, низкорослый пожилой человек, молча выслушал распоряжение Ивана Ивановича, коротко ответил: «Слушаюсь» — и куда-то ушел. Нам не терпелось осмотреть окрестности кордона и набрать тот самый мучной мешок гадов, о котором мы так много слышали.

Вышли мы из избушки. Небо хмурое, но тихо и тепло. Прямо от дверей в лес вели три тропинки.

— Ну, кто куда? — спросил Борис.

— Пойду направо, — сказал я.

— Направо пойдешь — мешок змей найдешь, — пошутил Борис. — Толик, а ты?

— Налево.

— Налево пойдешь — два мешка змей найдешь!

— Мне осталась прямая дорожка, и я пойду по ней! — резюмировал Борис. Ну, братцы, ринулись на подвиги! Ни пуха ни пера!

— К черту! — пробурчал Толик.

Кто из нас мог предположить, что слова Бориса, сказанные в шутку, оправдаются?! Едва я вышел на полянку, расположенную всего в сотне метров от избушки, как наткнулся на гадюк. Толстые темно-серые змеи, свернувшись в тугие клубочки, лежали на осоковых кочках. На светлой сухой осоке змеи были видны издалека. Я бегал по полянке от кочки к кочке, брал змей хваталкой и совал в мешок. Змеи лежали неподвижно и на мои действия не реагировали. Они не только не шевелились, но даже не шипели. Собрал я змей на первой полянке и побежал дальше. Пересек перелесок, и опять на такой же осоковой полянке темные клубки гадюк. Я бегал от полянки к полянке и на каждой находил змей. Время и все окружающее для меня исчезло. Остались только светлые осоковые кочки и на них темные клубки гадюк. Вывел меня из этого состояния начавшийся дождь. Сначала я не обратил на него внимания и продолжал бегать по одной из полянок, но после первых же капель дождя змеи исчезли. Дождь усилился, и я повернул к кордону. Два тяжелых мешочка со змеями оттягивали руки. Пока шел, вымок изрядно, но огорчен не был. Змей на берегах озера было действительно много, а это было главным!

Едва я открыл дверь в избушку, как Толик спросил: — Сколько?

— Вот! — показал я мешочки. — Все здесь!

— А счетом?

— Не считал. На болоте некогда было. А у вас?

— У меня — двадцать три, — сказал Борис. — У Толика — шестьдесят одна.

В моих мешочках оказалось сорок три змеи. После такой удачи мы уже не сомневались в том, что можем отловить нужную нам тысячу гадюк.

Егерь Платон Кондратьевич был одинок, жил на озерном кордоне постоянно уже девятнадцать лет и с кордона отлучался редко. В сорок третьем году каратели сожгли вместе со всеми жителями деревню, где находилась семья Платона Кондратьевича. Среди жителей были жена и четверо малолетних детей Платона Кондратьевича, который в то время партизанил: отменный стрелок и прирожденный охотник был снайпером. После известия о страшной смерти родных Платон Кондратьевич попросил разрешения на самостоятельную «охоту» за фашистами. Партизанское командование удовлетворило его просьбу. С той поры и до самого дня освобождения на дорогах Пинского района фашисты вынуждены были ввести особое положение, так как на самых оживленных магистралях неожиданно появлялся меткий стрелок. Пули стрелка поражали офицеров, шоферов и мотоциклистов. Обозленные дерзостью стрелка, фашисты проводили облавы, пускали автомашины только колоннами в сопровождении танков и броневиков, но стрелок продолжал уничтожать водителей грузовиков и во время движения. Солдаты пытались окружить место, откуда летели пули, но стрелок исчезал, успевая убить еще нескольких врагов. Фашисты засыпали подозрительные места градом пуль, мин и снарядов, но снайпер оставался неуловимым. Вскоре после очередной облавы там, где фашисты совсем не ожидали появления этого стрелка, его меткие пули снова поражали офицеров и шоферов. За два года на счету Платона Кондратьевича оказалось более трехсот уничтоженных врагов.

В последнем бою партизанский снайпер в одиночку восемь часов препятствовал восстановлению переправы, взорванной его товарищами. Саперы врага летели в воду при каждой попытке подойти к мосту. Фашистская автоколонна из тридцати машин была захвачена подошедшей к переправе регулярной частью Красной Армии. В этом бою Платон Кондратьевич был тяжело контужен, лечиться ему пришлось очень долго. После госпиталя пришел он на озерный кордон.

Все это рассказал нам Иван Иванович вечером перед нашим выездом на озерный кордон и добавил: — Вы, хлопцы, того, с Кондратьевичем сумейте поладить. Расспросами ему не докучайте. Он больше слушать горазд, чем рассказывать. Что нужно будет — сам скажет.

После первого знакомства Платон Кондратьевич был молчалив сверх меры. За сутки нашего пребывания на кордоне он произнес не больше десяти фраз. Однако наше оживление после удачной охоты на змей ему, очевидно, понравилось. Хотя он сидел и слушал молча, мне показалось, что глаза у него были чуть — чуть веселее, чем в момент нашего появления.