И часто-часто песней, нами спетой,

Мы умиляли старика Дамета.

Но ты, пастух, ушел, и увидать

Друзьям тебя не суждено опять,

И эхо о тебе горюет в гротах,

Над сводами которых балдахин

Сплели лоза и тмин.

Ни заросли орешника, ни ивы

Листвою говорливой

В ответ на твой напев не зашумят.

О Люсидас, страшней, чем тля для розы

Иль клещ, до крови жадный, для ягнят

Или для первых мартовских цветов

Нежданные морозы,

Весть о конце твоем для пастухов!

Где, нимфы, были вы, когда сокрыли

Пучины Люсидаса навсегда?

Вас не было на склоне, где в могиле

Лежит друидов, бардов наших прах,

Ни на лесистой Моне, ни в краях,

Омытых вещей Ди... Но вправе ль, нимфы,

Я вас корить: "Будь с ним вы..."?

Чем вы могли смягчить удел его,

Коль даже Каллиопа не сумела

Спасти от смерти сына своего,

Хоть мир о нем и пролил море слез,

Когда певец толпой осатанелой

Был брошен в Гебр и к Лесбосу унес

Поток его растерзанное тело?

Зачем избрал, в отличье от иных,

Наш Люсидас пастушескую долю,

Зачем ценою бдений покупал

Щедроты муз, на милости скупых,

А не играл с Неэрой на приволье,

Амариллиде кудри не трепал?

Для славы? Да, того, чьи мысли чисты,

Кто суетность утех презрел, она

Ведет вперед стезей труда тернистой.

Но в миг, когда нам цель уже видна,

Слепая фурия рукой узлистой

Нить краткой жизни обрывает... "Грех,

Гремит мне гневно с неба Феб лучистый,

Отождествлять со славою успех.

Не в этой жизни истинная слава

Стяжается по праву

Увенчивает ею не молва,

А лишь один владыка естества,

Всезрящий и всеведущий Юпитер.

Лишь в горных сферах, где вершит он суд,

Награды или кары смертных ждут".

О Аретуза и неспешный Минчо,

Клянусь, не оглашал и вас досель

Напев, что мне звучит с зенита нынче...

Но тс-с, моя свирель!

Я слышу, как трубит герольд пучины.

Твердит он, что причина

Несчастья с Люсидасом - не Нептун,

И учинить допрос спешит стихиям.

Валы и ветры вопрошает он,

Кто пастуха посмел сгубить бесчестно.

Им это неизвестно,

И Гиппотад дать слово принужден,

Что целый день безветрие царило,

Был воздух тих, зеркально лоно волн,

И в них Панопа с сестрами шалила.

За то, что сгинул друг наш благородный,

В ответе лишь один его негодный,

Построенный в проклятой спешке челн.

Вот шествует в короне тростниковой

Преданьями воспетый Кем с челом,

Где скорбь запечатлелась, как на том

Цветке, что носит знак ее багровый.

Он плачет о наперснике своем,

А сзади водяного

Идет ценитель галилейских вод

С двумя ключами (ибо отворяет

Он золотым, железным запирает)

И сокрушенно митрою трясет:

"Как жаль, что добрый пастырь умирает,

Но здравствует и процветает тот,

Кто не о стаде - о себе радеет;

Тот, у кого важнее нет забот,

Чем в праздник бражничать со стригалями

Да ссориться с почетными гостями;

Кто ремеслом пастушьим не владеет

И, слепоустый, брезгует трудами,

Без коих пастуху не преуспеть!

Дела мирские - вот его услада.

А коль дерзнет на пастьбе он запеть,

Его свирель фальшивит, раня слух.

Мрут его овцы от парши и глада.

Стоит у них в загоне затхлый дух,

И по ночам оттуда за ограду,

Которую забыл закрыть пастух,

Уносит жадный волк ягнят из стада,

И некому, увы, разбой пресечь,

Хоть над дверьми висит двуручный меч".

Но с сицилийской нимфою своею

Спеши назад, Алфей! Умолк тот глас,

Чей грозный звук принудил к бегству вас.

К нам из долин, где дышится вольнее,

Где умеряют ветры, тихо вея,

Неистовство пылающего дня,

Где быстрые ручьи бегут, звеня,

И где апрель в плаще зеленом вымыл

Медвяными дождями лик земли,

Несите все цветы, что там взросли

Охапки хрупких скороспелых примул,

Жасмина и ромашки полевой,

Фиалок, роз, гвоздик пьяняще пряных,

И гиацинтов рдяных,

И буковиц с поникшей головой.

Пусть скорбный амарант, нарцисс печальный

Нальют слезами чашечки свои

И царственным покровом в миг прощальный

Устелют море, коим у семьи

И сверстников наш Люсидас похищен.

А мы, чтоб отдых дать себе от мук,

В догадках утешения поищем.

О горе, где теперь наш юный друг?

Где носят волны прах его холодный?

Быть может, у Гебридов, в царстве вьюг,

Он увлечен водоворотом в бездну

К насельникам ужасным тьмы подводной,

Или, не слыша зов наш бесполезный,

Под легендарным Беллерусом спит,

Близ той горы, откуда страж небесный

К Наманке и Байоне взор стремит?

Архангел, сжалься! Пусть нам из пучины

Доставят тело милое дельфины!

Но, пастухи, смахните слезы с глаз.

Довольно плакать, ибо друг наш милый

Жив, хоть и скрылся под водой от нас.

Так в океане дневное светило,

Когда оно урочный путь свершило,

Скрывается, дабы в свой срок и час

С чела небес опять сверкнуть алмазом.

Уйдя на дно, наш друг вознесся разом

По милости творца земли и вод

К нездешним рекам и нездешним кущам,

Где хор святых угодников поет

Хвалу перед престолом присносущим.

Там нектаром с кудрей он смоет ил,

Забудет, что когда-то слезы лил,

И в царстве, чей покой и мир блаженный

Оберегает сонм небесных сил,

Упьется радостью неизреченной.

Не плачьте ж, пастухи. Уйдя от нас,

Стал добрым духом друг наш Люсидас

И в этих водах охраняет ныне

Тех, кто коварной вверился пучине".

Такою песней на дорийский лад

Дубраву оглашал пастух безвестный,

Пока спускался день, огнем объят,

В сандальях серых по дуге небесной;

Когда ж погас, отпламенев, закат

И солнце в море рухнуло отвесно,

Он встал и, синий плащ надев, исчез:

С утра ему опять в луга и в лес.

СОНЕТЫ

НАПИСАНО В ДНИ, КОГДА ОЖИДАЛСЯ ШТУРМ ЛОНДОНА

О, латник или капитан, когда

Взломает эту дверь твой меч кровавый,

Не угрожай хозяину расправой,

Его жилищу не чини вреда.

Питомец муз-волшебниц, без труда

Тебя он увенчать способен славой,

Твои деянья в песне величавой