Черный асфальт был покрыт кашицей подмерзающей грязи, на газоне под деревьями белели пятна снега, он падал днем, но уцелел только на желтой траве, там, где не бегали дети. "Где не ступала нога человека",- с усмешкой подумал Чекмарев.

До настоящей весны с ярким солнцем и распускающимися поч-ками на деревьях было еще далеко, впереди март и апрель, снег и морозы, но все же чувствовалось, что зима на исходе. Не только потому, что пошла последняя неделя февраля - сам воздух постепенно напитывался весенней свежестью.

Да, зима кончалась, какая-то сумасшедшая, неожиданно и невероятно счастливая зима! Не ослепительные сугробы, мороз и солнце, свежий воздух и лыжные прогулки сделали зимние дни во-истину чудесными, а рыжеволосая, зеленоглазая женщина, девчон-ка, которая спала сейчас в комнате на диване. Она растормошила его спокойную холостяцкую жизнь, вдребезги расколотила привыч-ный быт и соединила осколки в такое сверкающее чудо - куда там морозу и солнцу, и просто чудесным дням!

Ну и пусть кончается зима, придет весна, и она будет еще прекрасней, потому что у него есть Настя. Весной всегда хочет-ся чего-то нового, необычного, хочется любить, но редакционные дамы и давние подруги, и проститутки с Тверской, которых он особенно часто приводил в свою однокомнатную квартиру в прош-лые весны, лишь на время приглушали голод страсти и уже на следующий день он с вожделением смотрел вослед чужой красави-це, гордо ступающей по весенней улице. Этой весной он будет смотреть только на одну красавицу - Настю, и приводить к себе никого не станет - зачем, если у него все уже есть для полного счастья?

Чекмарев повернулся к столу, взял с полсотни страниц, по-листал их, любуясь отличным качеством печати - не хуже, чем в подарочном издании. Четыре дня назад Настя взяла дискету в свое издательство и принесла отпечатанный лазерным принтером текст. Надо же, "Свет и тьма" - умирающее издательство, зарп-лату в этом году еще не платили, а принтеры у них лазерные, и каждый сотрудник может отпечатать все, что угодно на финской белой бумаге. Остатки былой роскоши? Наверное.

Положив страницы на стопку и аккуратно подравняв ее по краям, он пошел в комнату. На цыпочках добрался до торшера, включил его, а потом встал на колени перед диваном, на кото-ром, закутавшись в одеяло, спала Настя. Чекмарев наклонился, поцеловал кончик вздернутого носика с едва заметными веснушка-ми и пропел:

- Открой сомкнуты негой взоры, навстречу вечерней Авроре и мне, Сергею Чекмареву - явись!

- Ты все перепутал,- не открывая глаз, сказала Настя.- Аврора утренняя звезда.

- А Чекмарев бывает вечерний?

- Он бывает всяким,- улыбнулась Настя.

- Но всегда - твой! И утренний, и дневной, и вечерний, и, особенно, ночной!

Он поцеловал ее в щеку, ласково погладил выглядывающее из-под одеяла плечо, а потом его ладонь скользнула вниз, легла на горячую грудь девушки.

- Не надо, Сережа,- недовольно поморщилась она.- Ты поче-му не разбудил меня, когда вернулся из редакции? Мы на службе отмечали день рождения, немного выпили, я пришла и решила под-ремать до твоего ухода. Надо было разбудить меня.

- Ты так сладко посапывала, что я не решился. К тому же, хотелось дочитать рукопись, что я и сделал.

Она отодвинула его нетерпеливую ладонь, но Чекмарев нак-лонил голову, уперся носом в ложбинку между грудей и попытался добраться губами до розового соска.

- Ну не надо, я же просила тебя, не надо! Мне сон дурац-кий приснился!- она сердито оттолкнула его.

Чекмарев не удержался на корточках и плюхнулся на палас. Он явно не ожидал такой реакции, удивленно заморгал, а потом махнул рукой и сказал, не скрывая досады:

- Какая-то странная ты сегодня, Настя... Ну ладно, я по-шел готовить ужин. Если хочешь, присоединяйся.

Обидно было видеть брезгливую гримасу на красивом лице, слышать раздраженный голос. А он только что представлял себе, как счастлив будет с нею весной. Может, закончится зима, и за-кончится его счастье? Что там за день рождения был, и что, черт побери, приснилось ей?! Окончательное банкротство изда-тельства? Прежний любовник? А может, нынешний?..

Кажется, впервые со дня их знакомства, ему пришла в голо-ву мысль о том, что у нее есть любовник. Интересно, а кто же тогда он? Ведь не муж еще... Тогда - кто?

Он бросил в кастрюльку неразмороженные сосиски, залил их горячей водой из-под крана и поставил на газ. Обычно, ужин го-товила Настя, у нее было больше свободного времени: всего два присутственных дня в издательстве, а с домой она рукописи не приносила.

Вода в кастрюльке закипела, когда за спиной послышался шорох. Обернувшись, Чекмарев увидел Настю, которая на корточ-ках пробралась на кухню.

- Я маленькая девочка и всех обижаю, но что поделаешь, если у меня такой отвратительный характер, и никто не хочет со мной дружить,- нараспев сказала она, глядя на Чекмарева снизу вверх.

Она плаксиво поморщилась, шмыгнула носиком, но в зеленых глазах светилось озорство. Полы длинного махрового халата рас-пахнулись, обнажая красивые, загорелые ноги до розовых труси-ков.

- А я большой мальчик и сам себе варю сосиски, потому что маленькая девочка отталкивает меня,- сказал Чекмарев.

И судорожно облизнул губы. Разве можно было спокойно смотреть на эти ноги?

- Помирись со мной, и я сварю тебе сосиски.

- Да теперь уж они сами сварятся.

- Ни за что! Если не помиришься, огонь станет холодным, и все тут заледенеет. Ну давай, скорее мирись со мной!- капризно потребовала Настя.

- Заледенеет, это точно,- согласился Чекмарев.- Я - с удовольствием, да не знаю, как это сделать. Дотронешься до те-бя - снова обидишься. Страшно...

- Толкни меня, чтобы я шлепнулась, как ты в комнате, и мы будем квиты.

- Пожалуйста.

Он легонько коснулся ладонью ее лба, и девушка повалилась навзничь, раскинув ноги. Поясок халата развязался, полы разд-винулись, обнажая упругие загорелые груди. Чекмарев прерывисто вздохнул и бросился на нее. Настя испуганно взвизгнула, но он пружинисто оперся ладонями в пол рядом с ее плечами, а потом, сгибая локти, как при отжимании, стал медленно опускаться. Когда розовые соски уперлись в его грудь, он потянулся губами к ее губам, и они ответили ему тем же.

- Настя...- хрипло прошептал Чекмарев, глядя в ее глаза после долгого, страстного поцелуя,- я люблю тебя... Я хочу те-бя... Сейчас, здесь...

- Даже больше, чем вареные сосиски?- лукаво улыбнулась она.

- Да, больше,- кивнул Чекмарев.- И больше чем... чем все остальное, что есть на свете.

- Ну тогда - ладно,- засмеялась она.

Он долго и жадно целовал ее обнаженное, трепещущее тело, не столько слыша, сколько чувствуя, как горячее, шумное дыха-ние девушки расцветает короткими вскриками, как они становятся все протяжнее, все глубиннее. И бедра ее упруго бьются по ним, и требуют, яростно требуют его. Розовые трусики упали на пол, красные брюки тренировочного костюма скатились к пяткам, и он осторожно, бережно вошел в ее влажную, горячую плоть. Но яростное движение ее бедер не прекратилось, они не хотели ос-торожности, им нужна была ответная ярость. И он ответил ярост-ным напором. Протяжные крики сменились хриплыми стонами, завы-ванием и всхлипыванием.

Если судить с точки зрения абстрактной красоты и гармо-нии, наверное, логичен будет вывод: как уродливы и омерзитель-ны эти звериные вопли. Они не могут срываться с губ прекрас-ной, зеленоглазой женщины, а если это случилось - она или смертельно больна, или сумасшедшая. Но любому, не абстрактно-му, а нормальному мужчине эти звуки кажутся олицетворением ис-тинной женской красоты. Чарующей, мистической музыкой, утраи-вающей силы и уверенность.

А потом он лежал на спине, а она возвышалась над ним, опершись тонкими пальцами о линолеум пола, и бедра ее трепета-ли, как белая птица с рыжим хохолком и розовым клювом, попав-шая в сеть охотника. Груди подпрыгивали в такт движению бедер, красивая голова откинулась так, что рыжие локоны метались по спине, а из полураскрытых губ вырывался непрекращающийся хрип-лый вой. Когда он сменился пронзительным, тонким криком, Чек-марев судорожно вздохнул, расслабил мышцы и ощутил на своих ногах всю тяжесть ее тела.