- Наш взводный тоже гад хороший был, - говорит сталевар. - А ведь мы не дезертировали и в атаку шли за этим взводным.
- Молчи, блокнот-агитатор!
Появляются захмелевшие бабы, волоча за собой Лизу.
- Горько! - орут гости. - Горько-о!
"Так будет" - эта крупная надпись венчает Борькин рисунок, набитый на доски и установленный против строящегося здания конторы.
У стенда остановились две молоденькие колхозницы. Они рассматривают рисунок, переглядываются и прыскают. К стенду приближаются Трубников с Игнатом Захарычем
- Видал, заинтересовались! - удовлетворенно говорит Трубников.
Но тут и девушки заметили председателя. Смущенно, испуганно охнув, они пустились наутек.
- Чего это они? - удивился Трубников. Но, подойдя к стенду, он краснеет от гнева.
Через весь рисунок, который он частично загораживает своей фигурой, тянется другая надпись: "Когда рак свистнет... твою мать".
- А каждую стеночку еще в особь изукрасили, похлеще иного забора, сокрушенно говорит Игнат Захарыч.
- Да, выражено недвусмысленно...
Трубников приходит домой, где застает Надежду Петровну.
- Знаешь, как стенд испохабили?.. - начинает он. Надежда Петровна прикладывает палец к губам и кивает на закуток.
- Плачет? - шепотом спрашивает Трубников.
- Не знаю...
Трубников проходит в закуток. Мальчик лежит плашмя на койке.
- Ну, Борис, это не по-солдатски...
Борька поднял измятое подушкой сухое, бледное лицо.
- Чего вам, дядя Егор?
- Прости, мне показалось, что ты того...
- Нет... Я просто думаю.
- О чем?
- Почему люди такие злые? Ведь это же хорошо, что мы с вами придумали? И нарисовано хорошо, правда?
- Хорошо, да только не ко времени. Поторопились мы...
- Почему?
- Дай голодному вместо хлеба букет цветов, он, пожалуй, тебя этим букетом по роже смажет... Еще дыры не залатаны, раны не залечены, а мы уже вон куда махнули. И у людей недоверие, злость - может, мы просто брехуны, обманщики... А люди не злые, не надо о них так думать.
Входит Надежда Петровна, ставит на столик крынку с молоком
- Попей холодненького, - говорит она сыну, затем Трубникову: - Ты хоть сыми завтра эту срамотищу.
- Что? Да ни в жизнь! Если на такие плевки утираться, вся дисциплина к черту пойдет.
- И кто же это сработал? - вздохнула Надежда Петровна.
- Разве важно кто? Важно, что все это молча одобрили...
Возле конторы собрались колхозники. Теперь видно, как за минувшие месяцы вырос людской состав колхоза. На бревнах и просто на земле удобно расположилось несколько десятков мужиков, баб, парней и девушек Отдельной группой держатся старики: Игнат Захарыч с женой, Самохины, скотница Прасковья. Кучно разместились недавно вернувшиеся в колхоз плотники. Их сразу заметно по городской одежде, легкой отчужденности и по любовно-преданным взглядам, какие бросают на них жены.
Трубников стоит перед собравшимися, за его спиной картина светлого коньковского будущего со всеми комментариями.
- ...Не за свое дело взялись, братцы, - говорит Трубников. - Вы что, думали меня удивить? Меня, который обкладывал целые батальоны? Я матом вышибал из людей страх и гнал под кинжальный огонь на гибель и победу! А ну, бабы, закрой слух! - гаркнул он.
И женщины поспешно кто чем - ладонями, воротниками жакетов, платками прикрыли уши и словно обеззвучили мир. Мы видим лишь, как открывается и закрывается рот Трубникова. Но вот он замолчал, и мир снова стал слышим.
- Ну, хватит, - сказал Трубников.
Утирая слезу, бывший слепец Игнат Захарьи проговорил умиленным голосом:
- Утешил, Егор Иваныч, почитай, полвека такой музыки не слыхивал!
- Задушевная речь, - подтвердил Ширяев.
- Ладно, товарищи, шутки в сторону! - продолжает Трубников. - Все, что нарисовано здесь, не блажь, а наш с вами завтрашний день, и вы его загадили, осрамили, опохабили. Это, коли проще говорить, наш строительный план. То, что вы, товарищи вновь прибывшие... - он повернулся в сторону артельщиков, должны будете строить...
- К вам вопрос, товарищ председатель! - крикнула старуха Самохина. Когда, к примеру, все эти чудеса на постном масле ожидаются?
- Это от нас самих зависит. Ну, скажем, лет через десять.
- Вона! Да мне за седьмой десяток перевалит!
- А Кланя, твоя внучка, если ее сопли не задушат, только в возраст войдет, как раз десятилетку кончит нашу, коньковскую.
- Скажите, Егор Иваныч! - крикнула молодая колхозница Нина Васюкова. Мы правильно поняли, что с колоннами - этот клуб?
- Правильно. Будущей весной заложим.
- А напротив чего?
- Общественная столовая. Не через год, не через два, а войдем в силу построим!
- До чего у нас народ доверчивый! - раздался звонкий, насмешливый голос Полины Коршиковой. - Им сказки рассказывают, а они губы распустили!
- Правда, что-то не верится! - поддержал кто-то.
- А когда вам верилось? - говорит Трубников, и непонятно, горечь или насмешка в его тоне. - Говорил: подымем коров - не верили. Говорил: дадим аванс - не верили. Говорил: соберем народ в колхоз - не верили... Ты, Полина, про сказки плетешь, а давно ли тебе сказкой казалось, чтобы твой разлюбезный супруг Василий на колхозный кошт вернулся? Вот он, сидит на бревнах, новые штаны протирает. Вспомните-ка лучше, что тут весной было, а потом оглянитесь!
- Верно, бабы! - крикнула скотница Прасковья. - Зачем зря говорить!
- А чего раньше строить будут? - спросил кто-то.
- Колхозный двор, инвентарный сарай, конюшню, птичник, мастерскую. Неделимый фонд - первая наша забота. И приступим мы к этому строительству, товарищи мастера, буквально завтра!
Слышится взволнованный шум.
Трубников находит глазами Надежду Петровну и Борьку и неприметно подмаргивает им: мол, разговор-таки состоялся.
Они отвечают ему понимающей улыбкой.
- Егор Иваныч, а что со стендом делать? - спрашивает кто-то.
- Как - что? Пусть стоит как свидетельство нашей славы.
- Неудобно! Ну-ка чужой кто увидит?
- Так снимем...
- Может, подчистить резинкой, ножичком соскоблить? - покраснев, предложил Павел Маркушев.
- Добро! Вот ты этим и займись. Семена Трубникова привлеки, он днем свободный, - спокойно и благожелательно советует Трубников.
...Большая, жилистая крестьянская рука, сложенная в кулак, медленно разжимается: на ладони зерна ржи. Игнат Захарыч на крыльце новой конторы показывает эти зерна Трубникову. Тут же находится и Василий Коршиков, и кузнец Ширяев, и несколько молодых колхозников.
За их фигурами - раскаленная зноем деревенская улица: бредет изнемогающий от зноя пес с высунутым потным языком, поникли пыльные ветви деревьев, стоят смуглые, сухие травы.
- Еще несколько дней, - говорит Игнат Захарыч, - и зерно начнет гореть.
- Точно! - подтвердил Ширяев. - Надо убирать.
- Я звонил в район, - зло бросает Трубников, - говорят, нет указаний сверху.
- Еще чего! - хмурится Игнат Захарыч. - Зерно само указывает. Заволыним с уборкой - пропадет урожай.
- А нешто наверху не знают? - невесело усмехнулся Коршиков.
- Бюрократизм! - резко говорит молчаливый кузнец Ширяев. - Он для земли страшнее засухи...
- Поеду в МТС, - решительно говорит Трубников. - Или они начнут уборку, или расторгну договор к свиньям собачьим!
- Верно, - говорит Ширяев. - Уберем вручную. Народу у нас много, справимся.
- А по такому хлебу вручную даже лучше, - добавил Игнат Захарыч, меньше потерь будет.
Кабинет директора МТС.
- Брось, Егор Иванович, - говорит директор, вытирая платком потный лоб. - Небось не маленький, сам знаешь: раз нет команды - сиди и не рыпайся.
- А урожай пусть гибнет?.. Короче, если ты завтра же не начнешь уборку, мы обойдемся без вас
- Не пугай, мы уже пуганые, - усмехнулся директор МТС.
Трубников поглядел на него, резко снял трубку телефона.