В конце моего рассказа он сидел, откинувшись на спинку кресла и уставившись в пространство перед собой отсутствующим взглядом. Однако как только я замолчала, Станислав очнулся и стал суетливо искать поблизости от себя пепельницу. Не найдя таковой, он стряхнул пепел в свою чашку с недопитым чаем. Я возмутилась про себя: «И из этих чашек он поит гостей!» – посмотрела на свою чашку и подумала, что хорошо сделала, почти не отпив из нее чаю. Кстати, ужасная жидкость. Он заваривал чай настолько крепко, что от одного глотка у меня челюсти свело.

Станислав резко встал, загасил окурок в своей чашке и тут же снова закурил новую сигарету. Он прошелся по комнате и остановился у окна. Минуту он молча смотрел на улицу и курил. Потом развернулся ко мне и произнес:

– Вот, блин, не живется мне спокойно! Лучше бы ты мне всего этого не рассказывала. Я-то, старый дурак, подумал, что ты мне какую-нибудь песню споешь про то, как мальчик с девочкой дружил, а мальчик гоблином служил и про все тра-ля-ля, с этим связанные. А ты что… Ты мне, можно сказать, бомбу в штаны подложила. За знание такой информации можно запросто здоровья лишиться. А уж за владение этими фотографиями и того хуже… Кстати, где они?

– В надежном месте, – быстро ответила я и пододвинула свою сумку, где они лежали, к себе поближе.

Станислав усмехнулся, глядя на мою реакцию, и, отвернувшись к окну, протянул:

– Понятно.

Он еще с минуту постоял в раздумье, потом, повернувшись ко мне, произнес:

– В общем, так, ты мне – ничего не говорила, я – ничего не слышал. Ввязываться в это дело – глупость непоправимая. Все, что мог, я для тебя уже сделал. Боюсь, что я и так уже подставился. Если они запомнили номер моей машины, у меня могут быть проблемы. Поэтому давай собирайся, я тебя отвезу куда скажешь… Да, и еще, мой тебе совет: отошли ты эти фотографии заказным письмом Борисевичу и смени место жительства. В этом случае тебя прекратит преследовать хотя бы одна из группировок и есть шансы, что не найдет другая.

– Спасибо на добром слове, – только и сказала я, вставая.

Мое разочарование было столь глубоким, что на слова уже не хватало сил. Этот, с позволения сказать, художник (я бросила взгляд на картину жены гоблина) оказался банальным перестраховщиком и трусом, к тому же ремесленником, рисующим на заказ, ради денег такие мерзкие рожи.

– У меня только один вопрос, – спросила я, – как вы можете поить гостей из чашек, в которых гасите свои окурки?

Станислав насупился, прошел быстрыми шагами к двери, ведущей в прихожую, распахнул ее и произнес:

– Очень просто – я их периодически мою.

Я не нашлась, что ему ответить, и молча покинула мастерскую. Уже на улице, садясь в машину, я буркнула ему адрес своего жилья.

Ехали мы в молчании. Станислав напряженно следил за движением на дороге, я же предавалась невеселым размышлениям на тему: куда девались благородные рыцари, способные броситься на помощь даме и, не задумываясь, рисковать при этом своей жизнью. Всю дорогу я отчаянно жалела себя: ну почему я родилась не в то время, когда эти нравы и традиции были в силе?

«Ну куда это годится, – подумала я, – взглянув на своего попутчика, – хоть бы добрым словом мог помочь или просто посочувствовать? Нет, сидит как истукан, отмахнулся от чужой беды и знать ничего не хочет».

Однако к концу дороги мое раздражение сменилось раскаянием, и я подумала: «А с какой, собственно, стати он должен мне помогать? Да и чем вообще мне можно помочь?» Я и так уже наломала достаточно дров. Во многом из-за меня погиб фотограф. Втянула в это дело Ирку. Теперь вот еще художник Станислав, которого я сегодня тоже подставила: ведь номер его автомобиля в самом деле мог запомнить догоняющий нас гоблин.

Я окончательно перестала дуться на Станислава, наоборот, меня стал мучить комплекс вины перед ним. В этот момент мы уже подъезжали к моему дому. Въехав во двор, Станислав остановился у подъезда, который я ему указала. Я медленно вылезла из машины, мой спутник при этом даже не повернул головы в мою сторону, лишь нервно постукивал костяшками пальцев по рулю. Я обошла машину и, подойдя к нему, заговорила примирительным тоном:

– До свидания, Станислав. Большое спасибо за то, что помогли мне сегодня. Я правда не хотела причинять вам неудобства, просто так получилось. Наверное, я действительно какая-то… Ну, в общем, я не в себе была.

Художник наконец посмотрел на меня и, заводя машину, произнес:

– Ты тоже зла не держи. У меня и так до хрена проблем. А тут еще ты со своими бандитами. Короче, отделывайся от этого дерьма поскорее и больше никогда в такие истории не влезай. Удачи тебе.

Он уже тронул машину, но вдруг притормозил и, высунув хмурое лицо из окна, сбивчиво пробубнил:

– Ну, если что… Ты, в общем, знаешь где меня найти…

Он резко газанул и через некоторое время скрылся за углом соседнего здания.

Второй человек за этот день говорит мне, что мне от фотографий надо отделаться. Что ж я за тупая такая, почему до меня это никак не доходило? Но теперь все. Хватит. Поступлю, как советовал Станислав, – отошлю их по почте Борисевичу. Пусть полюбуется на свою голую задницу. А сейчас пойду расскажу Иринке о своих дневных приключениях и покаюсь, что не слушалась ее.

В таком лирико-минорном настроении я поднялась на лифте на свой этаж и, вставив ключ в дверь, повернула его. Дверь была закрыта на пол-оборота замка – значит, Иринка уже дома. Войдя в квартиру и захлопнув за собой дверь, я остановилась как вкопанная.

В квартире будто Мамай прошел. Тумбочка в прихожей была перевернута, вещи с вешалки валялись на полу. Дверь в ванную распахнута настежь. Заглянув туда, я увидела, что все содержимое ванного шкафчика – порошки, мыло, мочалки – разбросаны по полу. Я, медленно ступая, обошла всю квартиру, машинально волоча за собой сумку. Везде была одна и та же картина. Мебель опрокинута, вещи раскиданы, шкафы нараспашку.

У меня подкосились ноги. Что это было – ураган, торнадо в отдельно взятой квартире? Сегодня в городе случилось землетрясение? И где, черт возьми, Ирка? Наконец я дошла до кухни. На столе лежал небольшой листок бумаги с написанным от руки коротким текстом. Вот тут мне стало по-настоящему страшно. На листке была накорябана короткая фраза: «Позвони и все узнаешь». И номер телефона. Слова были написаны от руки, печатными буквами.

В первую же секунду я поняла, что с Иркой случилась беда и это связано со злополучными фотографиями. Значит, бандиты были здесь и скорее всего увезли мою подругу с собой. И это уже катастрофа. Из-за меня может произойти еще одна трагедия. От бессилия и злости на себя я горько заплакала и опустилась на табуретку – ноги не держали.

Перед моими глазами поплыла череда образов. Мне представилась мама – простая русская женщина Марь Иванна. Она растерянно глядела на меня и, хлопая ресницами, приговаривала:

– Как же это могло случиться, Оля? Что же теперь будет? Говорила я тебе – нечего было в этот город ехать. Вышла бы замуж, купили бы дом, завели бы хозяйство. Жили бы как люди…

Перебив маму, передо мной возник хмурый Станислав, который, с упреком глядя на меня, произнес:

– Нет, ты просто ненормальная… Зачем ты влезла в это дерьмо? Кто тебя просил? Да еще втянула в это дело других людей.

Следом за ним появилось лицо моей тетушки с надменно-аскетическим выражением.

– Во всем виноваты политики, – строго выговаривала тетушка, – это они распустили вас донельзя. Насмотрелись черт знает чего по телевизору и занимаются черт знает чем прямо на улицах.

«Да пошла ты», – чуть не проговорила я вслух, но в следующую секунду передо мной возникло видение, которое можно было назвать: «Истерзанная Ирина». Моя подружка сидела, привязанная веревкой к стулу, с залепленным лейкопластырем ртом. Сквозь порванную во многих местах одежду на теле виднелись кровавые следы побоев. Ирка молчала. Она со щемящей душу тоской смотрела на меня своими большими черными глазами. От этой безмолвной мольбы о помощи я даже прекратила реветь.