67.

Еще за шаг до того, как я влип в настоящее, мне показали дальний конец столовой, где, как мне показалось работала какая-то машина. "Нет, не туда", - заметили мне, настаивая на том, чтобы я увидел смешного человека, копошащегося за столом. Я не мог оторвать взгляда от почти ажурной в таком удалении оконной рамы, высвеченной ярким светом.

- Ну, где он? - спросил я раздраженно, пытаясь как-то отстраниться от этой пошлой ситуации подглядывания. - Нет, я не вижу, - добавил равнодушно. Тогда мне предложили вернуться, как будто бы для того, чтобы взять пару стульев. Подозревая о подвохе, я тем не менее двинулся в эту сторону, к выходу... Эти стулья нельзя было взять, потому что их кто-то уже держал для своих. Тут я обернулся на всхлип, донесшийся с лестницы.

- По-моему, это Марина, - заметил я громко и озабоченно.

- Да брось ты, это какая-то девочка. Да это просто ребенок! Я попросил, чтобы меня ждали и сбежал по лестнице вниз. Минуту я стоял и прислушивался, что делается наверху. И потом тихо вдвинулся в нишу, где висела электросушилка... Я ощущал толщину перекрытия, разделяющего нас, глубину проникающих вибраций от шагов и передвигаемых стульев. Я знал, что эта столовая довольно прочное здание, чтобы удержать нас здесь всех вместе в железобетонном коробе, нефе, качающемся на земляных волнах. Я чувствовал себя ужасно одиноким, заглядывая в маленькое зеркальце. Стоило ли не быть человеком, чтобы очутиться в этом трехстворчатом кошмаре?

68.

От меня пахло духами. Я так полагаю, что их запах можно было почувствовать в метре от меня. Поэтому я запахнулся поплотнее в свой пиджачок и начал ждать. Нет, кажется, я и не ждал совсем, я просто запахивался в свой пиджачок - пусть это и не столь содержательно. В другой стороне зала проходила она, вся в форменной одежде. Шла, шла да и глянула на меня. Глядела, глядела да и повернула в свою сторону. А я стоял, как дурак, запахнувшись в свой пиджачок, и не посмел ее окликнуть. Я всей душой рвался за ней, но только наклонился вперед и порядком разволновался. Она, качая бедрами, в своей форменной одежде вскоре свернула в отдаленный закоулок. И, не знаю почему, это показалось мне очень символичным: бедра в форменной одежде, отдаленный закоулок. Привычка меня опередила: я пукнул и мне полегчало.

69.

Я облек ее выпуклость, распластал руки и через минуту поравнялся лицом к лицу со штангой, на которую все это опиралось. Я не узнал этого механизма и недоуменно воскликнул:

- Разве здесь должна быть эта штуковина? Заявился Лацман и, помедлив у порога, с опущенной головой выговорил:

- Меня так и подпирает сказать "нет". Очевидно, его беспокоили какие-то глубоко свои тяготы и мысли. Я даже не стал обращать внимания на то, как он там поворачивается, но Лацман добавил довольно небрежно:

- Еще один день в такой обуви и мне придется покупать галоши.

- Лацман! - крикнул я через стенку. - Разве можно все время думать об этом? Он очень изумился моему присутствию и, напряженно подаваясь вперед, тихо ответил:

- Сейчас я кому-то что-то скажу. Я с яростью оторвался от гладильной доски и в чем был выскочил в проход.

- Я слушаю, Лацман. Скажи, - проговорил я нетерпеливо. Он смутился. Прошло несколько секунд замешательства. Я облокотился и тоже уставился куда-то в пол, ожидая дальнейшего развертывания нашего разговора.

- Наверное, мы оба несколько не настроены, - заметил он.

- Да, тебе надо было постучаться, - согласился я.

- Комнат было много, и я подумал, что это будет немного глупо, об?яснил он.

- Хорошо, - проговорил я, направляясь к гладильной доске. - Это хорошее доказательство твоей неточности. Лацман гордо выпрямился и сказал:

- Нет ничего неточнее твоего пристрастия. Но на это я уже не обратил никакого внимания, принявшись изучать крепление и штангу.

70.

Вначале мы разговаривали. Лацман, я, Марат и Мишка Лукин. Во всем этом было что-то новое. Новым был вид, изображение на сетчатке глаза. И оно, это изображение, было очень живым. Не будем говорить об эмоциональной стороне дела, что я был радостен или как, но случилось то, в чем я себе не признался бы. Может, я был в оранжевых очках? В них безусловно может стать теплее, даже 20-го декабря. "Зимы ждала, ждала природа. Снег выпал только в январе..." Не показался ли я себе рыжим? Я как-то примерял на себя рыжий парик-каре, получался вопиющий педик - от зеркала оторваться невозможно. С другой стороны, во всей этой обстановке было что-то подозрительно знакомое. К примеру, представление о возрасте, если тебе это о чем-то говорит, возраст, когда может и должно быть волнующе хорошо. Хотя я понимаю, что тогда было отнюдь не безоблачно. Я видел себя тогдашнего на пленке у Паши (приятель Лукина). С?емка велась в декабре 19... года. Совершенно поразительно, как можно было в меня не влюбиться. Я в себя влюбился. И, конечно, не могу поверить этим Маринкиным россказням о том, каким я был жалким, когда мы познакомились.

71.

Я измучился. Стоя здесь и сейчас, с заправленными в карманы брюк руками я казался себе еще более уставшим. Говоря о запредельном, мы забываем, что это никогда не происходит с нами. Мы можем легко впасть в утомление, потерять остатки сил для продолжения чего-либо, но нас это не доводит до крайности. Крайность почти всегда остается за кругом наших повседневных переживаний. Я легко это говорю теперь, потому что сам выбрал этот образ и эту манеру говорить, высказывать свои мысли, которые теперь кажутся такими свежими... Я запустил руки поглубже и обнаружил, что в принципе для них нет особого предела, то есть их можно было бы просунуть еще и дальше, если бы не обычное желание находиться в устойчивом положении. Как нам этого не хватает! Я мысленно поворачиваюсь и начинаю двигаться вслед за мыслью по кругу...

72.

Нет камня прочнее, чем этот! В одном слове порой заключается больше смысла, чем в целом предложении. Я просто не могу вам сейчас об?яснить, как это выходит, но по причинам ненайденности или еще больше - скрытности, я вынужден констатировать, что все ваши изыскания ложны. Почти. И я говорю то же самое. Будь это простой выход или цепь сложных препятствий - все это оказывается наружи, попадает под яркий свет дня. Откатывается на два, три года назад, вперед и уже не зовет и ничего не требует. Пусть эту мрачность назовут светлой, а она и есть светлая, если подумать.

73.

Выступая коленным шагом с опущенными руками, я долго следовал в такт с внутренним ритмом. И, наконец, оставшись в огромном зале один, я спросил воображаемого спутника, который всегда был один и тот же, но при этом сильно мимикрировал:

- Брат, одного шага достаточно, чтобы намять палец. Так как же до сих пор я даже не стер лодыжку?

- Видишь ли, твоя лодыжка слишком глубоко упрятана, а пальцы чересчур опухли, чтобы сапоги могли их намять, - отвечал он мне.

- Понятно, - проговорил я, взглянул на свои туфли и подумал: "Он до сих пор не знает, чем они отличаются".

- Прими вправо, - крикнул я, а сам запрыгнул на высокое кресло, когда по полу проскользила ревущая бензопила. И тут я почувствовал невыразимое облегчение.

74.

По крайней мере, Лукин вызывал у меня доверие, может быть, своей посадкой, сцепленными пальцами рук, лежащими на колене. Он отзывчиво принимал каждую мою реплику и без колебаний давал пронзительной ясности ответы. Я слышал об этом и раньше, и это были несмелые кривотолки на счет человека, который неизвестно чем занимается.

- А как же июльская освещенность, неумеренная длиннота дня? - спросил я его, как мне кажется очень каверзно, в очередной раз.

Не меняя положения тела, он ответил:

- Если ты думаешь, что свет, как фактор мог бы помешать моему сумрачному сознанию, то я не знаю, сколько бы мне пришлось потратиться в декабре. "Логично", - подумал я и уточнил:

- То есть от света тебе еще не приходилось отказываться?

- Ну разумеется, - ответил он ровным голосом. Я заелозил на стуле, хлопая себя по карманам в поисках спичек и сигарет, он с одобрительным интересом наблюдал за этим, и вдруг я вспомнил: