- Послушай, Лукин! Почему ты такой грязный? - спросил я.

- Как грязный? А ты не знаешь? - удивился он. - Мы тут вчера пили. Инка собиралась уезжать. Купила билеты, все. Я даже не знал, что она с Казанского уезжает. Я думал, что она где-то здесь живет - в Подольске или Воскресенске, а оказалось - в Самаре. Лукин вытащил у себя из-под ног скомканное стеганное одеяло и, поеживаясь от холода, стал в него заворачиваться.

- Вначале мы стояли на набережной. Был я, Марат, Лешка Лацман и девчонки. Этот придурок, Марат, что-то ему не понравилось, а я до этого все говорил, говорил, ну вот... Он вдруг начинает относиться ко мне с явным неприятием, делает какие-то ложные замахи. Я хватаю его за кулак, руку вниз и говорю: "Что с тобой? Успокойся!". Девчонки с Лацманом тут же нас разнимают. А он мне так настойчиво в скулу левой, как молотком. Тут я превратился в льва. Следующий момент пропущен, но помню, как я его уже гну через бортик. Выкинул бы его, ей-Богу, если бы меня не оттащили.

- А что это с ним? - спросил я.

- Не знаю. Какая-то фраза ему не понравилась. Я ведь простудился до этого. Говорю: "Пошли назад в общагу". Тут заходим, в холле первого этажа огромное скопище солдатни. Уже на вахте меня останавливает какой-то дембель - может знаешь? - такой невысокий, волосы стоят ежиком. Я кипячусь, в принципе спокоен, но вижу себя как бы со стороны, говорю довольно быстро, типа: "Мне так и так надо пройти..." и что-то в этом духе... Пока Лукин все это мне рассказывал, я двинулся вдоль стены, которая и сама была расписана и плотно завешана работами присутствующего автора. Кроме росписей в духе Филонова, висела картина в академической манере откровенно исторического содержания... Она стоит (похожа на Инку) в легкой тунике, высокая прическа. Он (вылитый Лацман) восседает на троне, ноги широко расставлены, ступни обуты в сандалии, рука опирается на кипарисовый посох. Никто не движется. То ли Инка не решается уйти, то ли Лацман все никак не успокоится, что ей надо уходить. Не единого слова. Бесстрастная телесность и безжалостный закон замещения полов. Она смотрит куда-то, пока его поясница каменеет... Рядом на стене я заметил небольшой печатный текст, заключенный в рамку: "Памятка животного-опылителя". Так, иногда, в домах выставляют аттестаты и почетные грамоты. Я подошел поближе и громко спросил:

- Это правда?

- Что? - не понял Лукин.

- Что растения их привлекают.

- А-а! Да нет, конечно, все это неосознанно. Животные идут туда, как на убой, покорно встают на колени и пожирают пыльники и медоносы. Растения их и не привлекают вовсе. Каждый такой прорыв для них неожиданность. Они сконфужены, поскольку это необычное для них употребление. Когда же с?едено все без остатка наступает момент изумления. Акт поедания как бы теряется, выпадает из памяти. Необычное торжество неосознанного. Все позабыли, что с ними случилось и уж подавно мотив содеянного. Животное-опылитель немного задумывается. То, что называется "подкрепиться" - вряд ли относится к данному случаю. Скорее, кто-то кого-то из?ял. Вот самый точный вердикт.

- Поэтому необходима памятка? - спросил я.

- Да, - ответил Лукин.

12.

Я позабыл науку толкованья. Толерант - это кролик, который сидит на выпасе и суетливо уплетает клевер. Глаза как всегда косые, нормальное глубинное зрение ему просто в тягость. Одним кроликом меньше, одним кроликом больше. Я вышел из своего стеклянного парадного что-то насвистывая, размахивая портфельчиком, вскрыл как портсигар Лацмановскую "шестерку" и, побарахтавшись немного у открытой двери, влез в нее и с места тронулся. Если задаваться вопросом: как могли это допустить? То, пожалуй, я отвечу, что сам двигатель, система передач и дремливый радиатор ждали этого, ждали лишь этого мелкого обоснования - сидящего и нажимающего на педали человека. Так что я здесь не при чем. Другой вопрос: почему именно я сел в машину? На это ответ: я хотел как-нибудь сесть. Нет, не ехать никуда, не тормозить, не поворачивать - ничего, а только сесть на место. Поэтому все это: начиная с выхода из под?езда, так что меня уже заранее было видно, с закрывания двери (она сама закрылась), с неторопливого вышагивания - вроде бы неторопливого и вроде бы непринужденного, а на самом деле... - и кончая пугливым троганьем с места, падением в обрыв заведенной машины - все это простое совпадение, на которое найдется сотня других причин, о которых мы не догадываемся. Ну, собственно... здесь есть момент будоражащего авантюрного риска.

13.

Мне легко было к нему обратиться, потому что он стоял неподалеку. Я вызвался помочь одной женщине, которая тащила тяжелый терракотовый чемодан опоясанный тягловыми ремнями, с раздвигающимися подпорками внизу. На меня смотрели эти удивительные глаза, когда я подтолкнул его плечом. И сразу в них вспыхнуло и смущение, и растерянность, и прищуристая коммивояжерская улыбка молодого ашкенази. Сразу.

- Ой, извините, - тяжело вздохнул я, словно пер этот чемодан уже с километр. Он сделал полуоборот неподвижной фигуры в мою сторону, провожая меня взглядом и так же лучезарно улыбаясь. Я донес чемодан до первого же угла и оставил его хозяйке без всяких об?яснений, до лифта было еще метров 10. Я достал пачку "555" и, прямо открыв ее перед собой, двинулся к Лацману (да, по-моему, его звали Лацман). Он смотрел на меня с той же лукавой любезностью, словно собирался наговорить мне кучу сладких тинейджерских комплиментов. Но он только увернулся.

- Леша, - тихо позвал я.

- Привет, - мягко произнес он, глядя на меня как-то снизу.

- К тебе можно подключиться? - спросил я уже без обиняков.

- То есть?

- У тебя есть энергия?

- Если есть, то немного, - ответил он смеясь, похлопывая себя по ширинке.

- По-настоящему это никогда не получится, - загадочно проговорил я и предложил ему сигарету. Он взял ее неуверенно, словно сомневаясь сигарета ли это, и стал разминать ее в пальцах. Ничего не могу сказать. Может быть, он рассчитывал, что она будет с сюрпризом, и поэтому закашлялся при первой затяжке.

- Я видел твою работу, - сказал я как бы между прочим, хотя это была первая фраза после прикуривания.

- Да? Нет ничего проще - я видел твою, - ответил он. Я удивился. Этого просто быть не могло.

- Ну, в смысле, с чемоданом, - пояснил он.

- Да нет. Это я просто помогал одной женщине, - торопливо заговорил я. Лацман как-то по-особому напрягся, словно собираясь перейти к словесной атаке. Я с трудом это перенес и выговорил довольно легковесно, глотая истерический комок:

- Я - режиссер, - С легким взмахом руки. Нет, я даже чуть-чуть присел.

- Встань, не унижайся, - проговорил он, проводя рукой мне по плечу. - Я понял тебя.

- А еще у меня есть сценарий, - добавил я уже смущенно. О машине ни слова.

14.

Я был летающим. Неловко говорить об этом, потому что все, что запечатлелось - не отличалось от обычного задирания ног. Хотя в этом было что-то такое знаменательное, словно это была вырезка из газеты 20-летней давности. Я только боюсь, что самым дрючным образом сам себе перестану верить. Такие полные губы, глаза подведенные ретушью и сочувствие в раскинутых ладонях, почти сожаление о случившемся. Хотя я и хотел этого сам. Чего именно - не помню. А все остальное - подтерлось со всех сторон. Мало чему теперь можно верить - фотографию ведь тоже не я делал.

15.

Я даже боюсь говорить об этом, но ее привлекательность заключалась в том, что на ней не было никакого платья. Она обычно носила брюки или джинсы, которые так безостановочно определяли ход ее бедер и плоскость живота, что я не переставал говорить ей:

- Марина, в твоем туалете чего-то недостает, тебе не кажется? - И все это в какой-то парализованной манере, со сведенными ногами и свернутой набок головой.

- Тебе, наверное, просто кажется, что я не одела чего-то? - спрашивает она.

- Нет, я именно говорю о том, что уже все есть. Но лишней детали здесь было бы просто не втиснуться, - путано об?ясняю я.