Священник ИОАНН НАУМОВИЧ

ПУТЕВОДИТЕЛЬ ДОБРОЙ ЖИЗНИ

СТРАХ БОЖИЙ

МУДРОСТЬ

ТРЕЗВОСТЬ

ТРУД

Наука посадского Онуфрия Грушкевича внуку своему Николаю

Онуфрий Грушкевич - наилучший хозяин не только в своем посаде, но на весь околоток. Обойди хоть на сто верст кругом все посады и села - не найдешь нигде ему равного. Сказывают, будто ему уже сто лет отроду - без году или с годом, - но это пустые речи, народ болтает зря, как это зачастую у нас водится. По записи в церковной метрике, выходит, что ему восемьдесят два года, и во всем посаде только двое еще его сверстников: Семен Покотило да слепая Марьюшка. Но и те ему уже не под пару: Семен четыре года не слезает с печи и во рту у него ни одного здорового зуба, Марьюшка десять лет ничего не видит, сидит, скорчившись, на постели в избе у внука, насилу может пройти с костылем до порога да прошепелявить Отче наш. А Онуфрий еще даже не совсем сед, зубы имеет крепкие, сам ведет хозяйство, зимой и летом во всякую погоду ходит в церковь, хоть она у нас на крутом пригорке, поет всю службу; паремий и Апостола никто так громко и внятно не прочтет, как он. Оттого-то в народе много всяких толков и про его года, и про богатство. Одни сказывают, будто он вырыл медный котел с золотыми, другие, которые поумнее, говорят, что вегетарианец какой-то дал ему траву волшебную, и что траву ту он разводит у себя на пасеке, да народ ее не видит, потому что она показывается, будто, только тому, кто знает к ней приговор. Подступали к нему наши люди всячески, чтобы разведать про все доподлинно, да Онуфрий человек несловоохотливый, много разговаривать не любит, и когда кто заведет речь про ту траву, он, бывало, улыбнется только да скажет: "Не одна у меня трава, а целых четыре"... У Онуфрия есть уже праправнуки, и столько поколение его уже намножилось, что когда собирается у него родня, то одних сыновей да невесток, да внуков с женами столько всегда насходится, что соседи бегут смотреть, как на диво. И все уже зажиточные первостатейные хозяева и хозяюшки, а детвора их сейчас видно, что хорошего роду: ребята все красивые, да здоровые, да степенные - залюбуешься! Нечего говорить: хоть Онуфрий и большой богач, а народ его любит. Он человек прямой, добросердечный, готов всегда и совет хороший подать, и помочь в нужде бедняку. Даже паны с жидами и те обращаются за советом к старому Онуфрию, когда случится беда какая, и слово его много у них значит. Два года он уже вдовствует, но все еще, сказывают, плачет по своей старухе, особенно в храме Божьем, когда на панихиде дьячки запоют: "Вечная память". А прожил он с покойницею ровнехонько шестьдесят лет, и во весь век свой не слыхали они друг от друга сердитого или грубого слова, точно у них в двухтелах одна душа была. Словом сказать: они жили так тихо да примерно, что дай, Господи, всякому христианину такое супружество и такое Божие благословение. Не знаю, господа читатели, как вы решите насчет травы: дело она или не дело, - а я опишу вам все, что знаю, и как сам Онуфрий объяснял это внуку Николаю, сыну племянника своего, парню очень смышленому. Никола уж дошел о во Львове в гимназии до шестого класса, но по смерти отца бросил ученье, вернулся домой и взялся за хозяйство. Ему столько натолковали и про котел, и про травы, что его взяло любопытство - разузнать про все это от самого старика. Раз, по окончании службы Божией в церкви, проводил Никола деда домой, остался у него закусить, как говорится, чем Бог послал, и вот какой тут вышел у них разговор. Николай. Дедушка, давно уж я собирался попросить у тебя совета, что мне делать: оканчивать ли ученье во Львове или оставаться на отцовском хозяйстве? Онуфрий. И то хорошо, и это не дурно, а лучше всего то, к чему есть охота. Николай. Правду сказать, у меня больше охоты к землепашеству, да было бы к чему и руки приложить, ежели бы я знал то, что ты знаешь. Про тебя ведь, дедушка, много народ толкует, сказывают, что ты или, может, еще твой покойный родитель, нашли будто котел с золотыми. А другие толкуют еще про какую-то траву, что ты разводишь ее на пасеке и что от нее у тебя такая удача в хозяйстве, - даже будто от нее такое здоровье у тебя на старости лет Онуфрий. Про котел, сынок, я не буду говорить, потому что сам ничего не знаю, а насчет травы прямо тебе скажу, что их у меня целых четыре, и ко всякой особый приговор есть. Так уж и быть, коли твердо решил остаться дома и взяться за землепашество, дам я тебе эти травы, но обещай мне, что ты посеешь их и будешь растить, как я тебе скажу. Николай. Ах, дедушка, милый! Смею ли я тебя не послушать! Онуфрий. Ну ладно. Тогда перво-наперво должен я тебе сказать, что главная трава, через которую я получил и долгий век, и всякое добро, и честь у людей, называется молитва. Слушай же, Никола! У отца моего было отличное хозяйство, и когда он почувствовал кончину, то позвал меня к себе и сказал: "Онуфрий, пришла пора мне успокоиться, и ты примешь все, что нажил я трудом своим. Но есть у меня великое сокровище, и хочу я передать его тебе сам, из рук в руки. Храни его и смотри, чтобы оно не вышло из твоего дома. Если бы огонь - Боже упаси! охватил весь двор твой, - выноси прежде всего это сокровище, чтоб оно не погибло. Пусть все сгорит в огне, но ежели оно сохранится у тебя и будет близко твоему сердцу, ты вновь добьешься всякого добра, и никакой враг не будет тебе страшен". Сказав эти слова, покойник протянул руку под подушку, достал вот эту самую книжку и подал мне. Я припал к руке его, облил ее слезами, - праведная то была рука: она меня вырастила, вывела в люди, она меня на всякое доброе дело наставляла! - и говорю ему: "Батюшка! слово твое свято, и книгу эту я сохраню, как святыню. Хотя бы мне все потерять пришлось, книгу эту я передам детям своим на смертном одре!" Это Псалтырь! Прежде, видишь, считалось за великую честь, когда кто знал Псалтырь, а нынче вы уже смеетесь над псалтырниками... Беда!.. Ну, стало быть, я тебе сказал, что первая трава - это молитва, а теперь прибавлю: и Слово Божие. Я никогда не забывал молитвы, никогда не пропускал церковной службы, ни разу не оскоромился в посту; я любил Матерь нашу Святую Церковь, я почитал священство - отцов наших духовных, что за весь мир христианский приносят жертву бескровную и просвещают нас светом веры и науки. И скажу тебе: сам дивился, как мне все удавалось, все шло в руку, как я всегда был здоров и весел. Встану ранехонько, умоюсь, запру избу на засов, чтобы кто-нибудь не пришел да не помешал мне, и становлюсь себе на молитву: она для меня не бремя, не тягость - я молюсь сладко... Да и что может быть слаще, как вознестись душой к Богу вместе со светлыми ангелами, что Ему постоянно служат? Молюсь, а на сердце у меня такая радость, такое счастье, что и сказать я не в силах. Истинное слово: мне трудно оторваться от молитвы. А люди считают молитву за какую-то обузу, за какоето наказание! Как же они несчастливы оттого, что не знают, что для человека слаще всего на свете! Когда я молюсь Отцу Небесному, я не думаю: какая от этого выйдет польза. Отец Небесный сотворил меня не ради суетных, пустых вещей, что в этом мире. Я покоряюсь Его мудрости и смиренно принимаю из рук Его все, что Он дает мне. Я молюсь всею душой, и тут уж - хоть пропадай все нажитое добро мое, я, кажется, не смогу оторваться от молитвы. Да и что такое в самом деле добро наше: хозяйство, богатство наше? Прах и тлен - ничего более! Но ты должен знать, что богомольному, благочестивому человеку Бог во всем помогает, и все, хотя бы даже какое-нибудь несчастье, обращает ему в пользу и на благо. Помолясь, я без опаски хожу весь день и не боюсь ничего. В душе моей такая отрада, такое веселье, что и сказать невозможно, а веселье души - это здоровье и долгий век. Печаль не имеет доступа в сердце мое, потому что, какое зло может меня постигнуть под кровом Отца Небесного, на Которого я от юности приучен крепко надеяться? А ну-ка, Никола, помнишь ты псалом девяностый? Николай. Слабо... Нас в школе этому не учили. Онуфрий. То-то же и есть, что плохи эти школы ваши! Пошло все навыворот! На русской земле - да по-русски не учат. Но нет, сжалится Господь когда-нибудь над нашим православным народом, будут учить его мудрости не взятым напрокат чужим словом, а своим родимым русским, и тогда свет учения разольется в нашем народе!.. О чем я рассказывал?.. А, вспомнил: я имел обычай каждый вечер читать этот самый девяностый псалом, и с этими словами обходил весь двор свой. Люди не раз, увидав меня этак ходящего, всяко про меня думали, и потом рассказывали обо мне разные небылицы. Я же не каким-нибудь волшебством, а этим самым Словом Божиим ограждал имение мое, труды рук моих. Вот ты скоро начнешь хозяйствовать. Советую тебе, делай так, как я делал всякий вечер, прежде чем отойти на покой: помолившись дома вместе с домочадцами пред святыми иконами, выйди во двор и обойди все хозяйство, а обходя, повторяй всем сердцем эти слова: Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небесного водворится. Речет Господеви: заступник мой еси, и прибежище мое. Бог мой, и уповаю на него. Это вот что означает: кто на милость да на помощь Божию крепко надеется, тот будет жить как бы под кровом Самого Отца Небесного. Как хозяйское дитя не боится ничего в доме своем родимом и живет себе беззаботно, так и всякий человек может с упованием, доверчиво и смело обратиться к Господу Богу Слушай дальше: Яко Той избавит тя от сети ловчи, и от словесе мятежна. Как ловец подстерегает рыб или птицу, так и люди на людей закидывают сети, чтобы друг друга уловить или делом каким, или словом. Ты вот, сынок, бывал во Львове, видел там суды и земские собрания, слыхал не раз речи судебных защитников - адвокатов, и знаешь, как они из белого дня делают непроглядную ночь, а из ночи - день; как часто правду они превращают в неправду, потому что таково уж ремесло их. Но ежели ты будешь жить по Божьи, - не будет у тебя ни с кем никаких судов, и не уловят тебя в сеть, ничего не поделают против тебя словесами мятежными, иначе сказать - злым умыслом, сговором, ведь частенько бывает, что люди сговорятся против кого-нибудь, впутают его в какое-нибудь "дело", поставят ложных свидетелей и погубят. А ты, ежели и попадешь невинно в какое-нибудь "дело", под суд, Господь так устроит, что выйдешь из него оправданный и с честью. Но будем читать дальше: Плещма своима осенит тя, и под крыле его надеешися. Эти слова означают: плечами Своими Он закроет тебя и под крыльями Его ты будешь спокоен, недоступен никакой беде! Оружием обыдет тя истина его. Неубоишися от страха нощнаго, от стрелы летящия во дни, от вещи во тьме преходящий, от сряща и беса полуденного. Истина Его, правда Его, воздающая каждому по делам его, будет для тебя оружием и защитой: ты не будешь бояться ни страшилищ ночных, ни стрел, летающих и губящих днем, ни беды, таящейся и подстерегающей в темноте, ни злых приключений и опасностей, какие случаются среди бела дня. Ежели будешь жить, как Бог велит, ежели будешь стоить того, чтобы истина и правда Его были твоим оружием и защитой, - не будешь знать никакой опасности, не будешь бояться ни людских напастей, ни чар, ни волхвований, ни самого диавола. Падет от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе, к тебе же не приближится. Ежели даже случится тебе быть на войне, в сражении: пусть падет подле тебя тысяча человек с одной стороны и десять тысяч с другой, - ты будешь цел и невредим, пуля не коснется тебя, волос с головы твоей не упадет. Обаче очима твоима смотриши, и воздаяние грешников узриши. Ты уцелеешь, будешь жив и своими глазами увидишь, какое воздаяние получат грешники: пьяницы, ленивцы, распутные, что с женами честно не живут, что детям своим подают дурной, нехристианский пример. Много видел я грешников, но все они както исчезли - и следа от них не осталось. А шумели они, шибко шумели, - жили так, как будто нет ни Бога, ни Страшного суда, ни другой вечной жизни на том свете! Ты, чай, сам слыхал, какие богатейшие строения когда-то были на Степановом выселке? Там в конюшнях стояло по десятку коней, таких, что теперь подобных нигде и не увидишь, да по двенадцати волов, а что было коров, что другого скота, - не перечесть! Там сидели четыре хозяина, Степанчуки, все четверо такие богачи, что поискать. А нынче там пашня, и на месте, где стояли те дома, конюшни, сараи - соха работает! Все погибло, исчезло, - то от огня, то от лихих людей, то от болезней, и нынче из всего рода Степанчуков остались только двое, - и в мой тоже двор заходят за милостыней: Никита убогий да Влас косой. Вот что значит воздаяние грешников узриши. За всякий грех последует и наказание, раньше или позже, если не на этом свете, то непременно по смерти, в другом мире, хотя часто приходит оно и здесь еще, в этой жизни. Читаем дальше: Яко Ты, Господи, упование мое: Вышняго положил еси прибежище твое. Не придет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему. Яко ангелом Своим заповесть о тебе сохранити тя во всех путех твоих. На руках возьмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою. На аспида и василиска наступиши, и попереши льва и змия. Слышишь, Николай: будешь надеяться на Бога и соблюдать закон Его святой, - никакое зло не постигнет тебя; ты будешь здоров, потому что болезни наши, хоть не все, но большею частью, происходят от неумеренности, от обжорства, от распутства, от греха. Если будешь уповать на Бога, то выйдешь невредим из опаснейших приключений. Не раз мне и самому доводилось бывать в таких делах, что подлинно только милость Божия да святой ангел-хранитель спасали меня от смерти и великого несчастья, - точно так, как в псалме сказано, что Господь велит ангелам Своим хранить тебя на всех путях твоих, и они возьмут тебя на руки, чтобы ты не преткнулся о камень ногою. Один из таких случаев я расскажу тебе. Давно это было, когда на Воле помер священник, оставив вдову с малыми детками. Покойный батюшка наш, отец Андрей Левицкий - упокой, Господи, душу его со святыми! - заведовал тем приходом. Тот год, в самую Пасху, чего исстари никто у нас не припомнит, поднялась вдруг ужасная метель, да с такою стужею, что страшно было со двора выйти. Отслужив службу, отец Андрей зовет меня: "А мне, ведь, - говорит, - надо ехать на Волю. Горе да и только: кобылица моя жеребая, дорогу замело, - того гляди не доеду". Не успел досказать, как я уж смекнул, в чем дело, да и говорю: "Сейчас, батюшка, я своих лошадок пойду запрягу". Ему, покойному отцу Андрею, да и никому из духовных отцов я никогда не отказывал ни в какой услуге: так мне завещал мой родитель, а он принял это от деда моего. Побежал я, запряг своих сивков, сели мы вдвоем с батюшкой в сани и поехали. Чуть выехали на задворки - беда, света преставленье! В глаза бьет снег с крупой, сугробы намело, как горы. "Как бы нам не сбиться с дороги, - сказывает батюшка, не подождать ли уж рассвета!" "Нет, - говорю, - дайте выехать в поле, там легче будет". Выехали в поле, насилу тащимся шагом по сугробам, - темень, метель! Смотрим во все глаза - хвоста лошадиного не видать! Начинаем мерзнуть. "Никак, - говорю, - батюшка, мы с дороги сбились да плутаем, где ж тут Воля, коли тут крест какой-то, а там креста нету?!" Слез батюшка с саней, ощупал - крест стоит! "Верно, - говорит. - сбились с дороги и где мы - неизвестно". Занесло нас совсем, лошадки мокрые, как из воды вытащены, только сосульки у них на гривах побрякивают, - ни вперед нам ни назад! Тут батюшка и говорит: "Вернемся домой!" "Куда ж, - отвечаю, - теперь домой, коли и след наш уже замело? "Ну так поезжай, - говорит, - куда хочешь, только на месте не стой, потому что этак и мы замерзнем, и лошади". Ударил я по лошадям, - снова поехали. Еду, еду, еду, - ничего ровнехонько перед собой не вижу, чувствую только, что еду. Вдруг будто сила какая схватила меня за руки: "Останови лошадей!" "Тпр-у-у!" - подобрал я вожжи: лошади стали. "Что ты стал, Онуфрий? - спрашивает батюшка. - Поезжай, не стой: шибко мороз пробирает". У меня тоже руки окоченели и веки на глазах смерзлись, а отчего-то я все-таки остановился. "Ну, - говорит отец Андрей, - коли уж остановился, так слезай, посмотри, нет ли какого следа, не заметишь ли чего-нибудь". Так я и сделал, но только ступнул - да и рухнул куда-то. Кричу: "Спасите!" Ухватился руками за какой-то куст и повис на уступе глубокого оврага, над самою пропастью: слышу, как плещут подо мною волны и шумят, сталкиваясь, льдины. Батюшка соскочил с саней, схватил меня за руки да с великим трудом втащил обратно на верх уступа. К этому времени немножко уж рассвело, - осмотрели мы место, да так руками и всплеснули: один только еще шаг - и смерть бы неминучая и нам самим, и лошадям! Пали мы оба на колени, помолились и поблагодарили Господа Бога, что чудом таким спас Он обоих нас от погибели. Тут мы опознали место и повернули на Волю. Дорогой я и спрашиваю: