— Мама. Мамо-о-очка!

— Лёша, ты меня звал?

— Да, мам, я сейчас пойду к Серому.

— Зачем это ещё?

— Ну, у нас опять телевизор сломался, а через полчаса по нему будет футбол. Я и пойду его смотреть к Серёге. Не волнуйся, я позвоню, как дойду.

— Ну, что ж, иди. Переходи дорогу аккуратнее!

— Хорошо, хорошо, пока, мама!

Дверь закрылась перед лицом сорокалетней Марьи Павловны, — вдовы. Муж её погиб в автокатастрофе, оставив Марье Павловне пятилетнего мальчика на воспитание, и она отдавала ему всю свою любовь до последней капли. Как и всегда она провожала своего сына, куда бы тот ни шёл. И, хотя он давно уже перестал быть школьником и даже окончил институт и поступил на хорошо оплачиваемую работу, она все равно считала его своим маленьким мальчиком и продолжала беззаветно о нём заботиться.

Было обыкновенное воскресное утро, по небу плыли кучерявые облака, птички щебетали, и вообще уже наступала весна. Зима в этом году выдалась особенно холодная и снежная, но и сейчас она продолжала отстаивать свои права на место под солнцем с весной. Было достаточно тепло и слякотно, но на дорогах всё ещё лежал снег, хотя его можно было назвать льдом. Урчащие машины ездили взад и вперёд, неистово брызгая на прохожих из грязных луж и выдыхая из выхлопных труб ядовитые испарения.

И вот в это утро обыкновенный парень по имени Алексей вышел из дома на прогулку. Вообще-то он не собирался идти к своему лучшему другу Серёге, ибо телевизор не был сломан. Он хотел повидаться со своей девушкой — Леной, но, скажи он своей маме правду, то на него бы обрушился град вопросов и упрёков с её стороны. А у Серёги как раз на днях сломался телефон, и выяснить точное местоположение Алексея не представлялось возможным, и у него была отмазка на то, что он не позвонил.

Лена жила не очень далеко, можно даже сказать близко. Её дом располагался всего через несколько кварталов отсюда. Лена была первой и единственной любовью Алексея. Их давняя дружба, коя с годами переросла в даже нечто большее, нежели просто детская привязанность и желание быть вместе, началась ещё в десятом классе, и эти давние чувства не угасли до сих пор, но даже ещё более окрепли. Была ли это действительно любовь или простая привычка, но они не могли долго быть друг без друга.

Как бы то ни было, но он шёл к ней с чётким желанием предложить ей руку и сердце, и почти полностью был уверен в положительном ответе. Он уже неделю репетировал своё торжественное признание, отрабатывая каждую нотку голоса, каждое движение мышц лица. И вот он идёт твёрдой и уверенной походкой, от счастья его отделяют лишь пять минут, один знакомый квартал и одна широкая дорога.

И вот уже виден её дом, такой обыкновенный для посторонних людей и такой красивый и притягательный для Алексея. Он блаженно закрывает глаза, представляя себе сцену признания, и с этими закрытыми глазами смело шагает на дорогу. Он, вероятно, забыл как в детстве его, как и всех остальных, учили переходить дорогу, но сейчас его разум был занят объектом воздыхания, а не какой-то там дорогой без зёбры; ноги же несли его вперёд лишь по старой привычке.

Пройдя всего несколько шагов, он как будто приходит в себя, разум, спустившись на землю, вновь вошёл в голову. Открыв глаза, он находит себя стоящим посередь дороги с букетом купленных заранее алых роз, всё тихо, лишь в голове играет нежная воздушная музыка. Вдруг он замечает, что не нежная музыка играет у него в голове, а на него несётся машина, истошно гудя и тормозя. На секунду его охватил страх и неосознание ситуации, что послужило поводом к застыванию на месте, и этой секунды было достаточно.

Дальше не было боли, было, в какой-то степени, даже приятно, если не считать небольшого подташнивания, как во время полёта или падения с большой высоты. Алексей никогда не верил (ну может быть только в раннем детстве) в мистику, в НЛО и в параллельные миры, но теперешнее состояние заставило его сильно пошатнуться в своих убеждениях. Он как бы парил надо всем материальным, не ощущая вообще ничего. Он видел, как его охладевавшее бездыханное тело везут по длинному белому коридору больницы и как его кладут на такой же белый операционный стол; доктора и медсёстры бегают, суетятся, кричат что-то и истерично размахивают руками.

Зрелище это было достаточно интересное, и он бы смотрел это и дальше, но внезапно всё окружающее его пространство стало темнеть, и где-то с правого боку появился мерцающий огненный шар размером с небольшой арбуз. Алексей не слышал речи и сам не мог говорить, но с шаром у них было какое-то общение. Шар не двигался, нельзя даже было сказать из чего он был сделан, ибо его яркость заслоняла весь обзор, но на уровне подсознания он внушал какой-то древний и неискоренимый страх, кой бывает, когда на вас падает слон. И этот пугающий огненный шар сказал:

— А мы тебя уже ждём и готовы принять тебя. Но у тебя есть выбор, ибо ты умер не своей смертью, но был убит. Ты этого хочешь? Подумай, прежде чем ответить.

— Да, я подумал, и говорю, что не хочу! Я хочу к родным и любящим меня людям.

— Итак, это твой окончательный ответ? Ты уверен? А не будешь жалеть?

— Я хочу назад, и я не буду жалеть!

— Тогда помни, что в следующий раз ты должен умереть своей смертью, иначе сюда уже не попадёшь! И ещё запомни: если уходить, то с улыбкой! Иди.

Может это был сон, а может и явь, но Лёша очнулся на больничной койке, проколотый капельницей в вену правой руки. Память о случившемся была черна, как негр в тёмной комнате. Алексей продрал глаза и увидел сначала лишь тёмную фигуру на голубом фоне, но постепенно фигура стала принимать очертания высокого седого мужчины с густыми чёрными усами до подбородка и в зелёном больничном халате:

— Да, дорогой, упади ты хоть чуть-чуть правее и умер бы: какой-то идиот оставил открытым канализационный люк.

— Где… я?

— Ты в больнице. Тебя немножечко сбила машина, и ты ударился головой об стенку, но ты не волнуйся — небольшое сотрясение мозга… ничего страшного. А сейчас тебе сделают укол, ты уснёшь, а завтра сможешь увидеть свою маму.

Врач нажал на небольшую красную кнопку в стене, и незамедлительно в палату вошла медсестра со шприцом в руках. Она сделала Алексею укол, и он вскоре погрузился в мирный и беззаботный, с виду, сон.

Ему снилось, как он летит над землёй; вот он пролетает над домами, он видит небо и летит к нему, а оно всё ближе и ближе. Ах, так много дел и так мало времени. Но вскоре небо закончилось, и перед ним предстали голые просторы космоса — холодные и безжизненные. Как здесь холодно, уныло и неуютно, прямо как в гробу. Но это ощущение полёта затмевает все неудобства и хочется кричать от восторга. Но тут Алексея охватывает ужас, ибо в космосе нету звуков, и он не может даже крикнуть. Рот открывается и закрывается, как у рыбы, но звук из него не выходит. Изо рта не выходят даже пузыри, как у рыбы под водой, что и пугает.

Внезапно космос сменяется очертаниями той же самой больничной палатой, а там, где прежде сидел усатый врач, сидит теперь его мать в полудрёмном состоянии. По выражению лица Марьи Павловны можно было сказать, что она провела около койки своего пострадавшего сына большую часть ночи, причём без сна. И сейчас она клевала носом в очередной роман, лежащий в её руках. Алексей взглянул на свою мать: в такие моменты он готов был на всё ради неё, лишь бы она снова повеселела и превратилась в ту добрую заботливую и жизнерадостную маму, какой он привык её видеть и которую любил до глубины души.

Может быть слабость после снотворного, а может просто собственная лень заставила его закрыть глаза и рот, втянув, попутно, капающую оттуда слюну. Он впал в глубокий сон ещё на несколько часов, но, в отличие от предыдущего сна, этот сон не был наполнен сновидениями; вокруг была просто тьма.

Через несколько часов, выспавшийся и даже вероятно выздоровевший, Алексей потянулся и зевнул, чем привлёк к себе внимание своей мамы: