Скорость движения Талисмана-маятника все возрастала. Аваддон увидел, как потускнели глаза Годомысла, как затрепетали его веки, а тело затрясло мелкой дрожью. Критическая минута приближалась.

— Его дух ослабел, — сказал Малах Га-Мавет, — возьми его силу, а я возьму тело.

В его руках появился огромный сверкающий меч. О, как любил ангел смерти вот такие минуты абсолютной власти над бренными человеческими оболочками! Миллионы раз он совершал таинство уничтожения плоти, но каждый раз с вожделением ждал этого сладострастного мига. Вот и сейчас: он встанет у изголовья больного со своим обнаженным мечом, на острие которого повиснет капля смертельной желчи. Годомысл увидит многоглазое тело ангела смерти с мечом в руках, от страха у него откроется рот, и крохотная капелька упадет в него, навсегда упокоив князя…

— Бери его силу! — сказал Малах Га-Мавет, когда тело князя от тряски готово было скатиться на пол.

Аваддон остановил маятник и шагнул к бьющемуся Годомыслу. Протянул к нему руки и…

… Вышате казалось, что его нечеловеческая битва с Вестниками длится целую вечность. Он не чувствовал боли от многочисленных ран, его руки, орудующие мечами, словно жили самостоятельной жизнью. Молодой воин уже почти ничего перед собой не видел из-за рваной раны на лбу, но его руки находили противников сами и карали их.

Со двора не доносилось ни единого звука — там висела странная тишина. Но Вышата все равно стремился туда, чтобы последний раз увидеть догорающий день, вдохнуть свежего воздуха — от смрада, исходящего от Вестников, Вышата едва мог дышать, и его последней заветной целью была дверь. И он дошел. Уже не чувствуя рук и упав на колени, он толкнул дверь в надежде увидеть последнюю искру божьего света.

Но дверь не поддалась. Те, с другой стороны, страшась непобедимого гридня, подперли ее бревном…

Вот она какая — смерть! В княжеском доме и в одном-единственном шаге от света!.. И Вышата, собрав последние крупицы сил, крикнул в надвигающуюся на него морду:

— Прости, князь!..

Это был не крик. Это был ураган боли, который родился в груди молодого воина и, вырвавшись из нее с последним дыханием, пошел гулять по хоромам князя, убив двух посланников, погасив все оставшиеся факелы. Ураган проник в одрину князя через сорванную с петель дверь.

… Аваддон увидел, как замер вдруг князь, его глаза просветлели, в них вспыхнул такой огонь ненависти, что маг отшатнулся. Проклятый Вышата даже смертью своей смог помешать ему!

— Читай заклинание! Скорее! — крикнул взбешенный Малах Га-Мавет. Уж он-то знал, какими ужасными и непредсказуемыми могут быть последствия прерванного таинства.

Аваддон вновь схватил Талисман и поднес его к самому лицу Годомысла. Маятник качался, слова заклинания текли, на кончике меча стала набухать ядовито-желтая капля. Но глаза князя оставались открытыми и ясными! Все быстрее качается маятник-Талисман, все быстрее льется речь чародея. Но глаза князя открыты!

Аваддон со страхом глядит на ангела смерти и слышит в ответ его гневную фразу:

— Читай второй круг!!

— Но этого нельзя делать! — От надвигающегося ужаса Аваддон посмел перечить самому хозяину!

— Читай второй круг! — заорал взбешенный Малах Га-Мавет. — Иначе он завладеет нашей силой!!

Аваддон дрожащим голосом начал заклинательный круг заново, ежесекундно ожидая чего-нибудь непоправимого. И — о чудо! — веки князя дрогнули, глаза медленно-медленно стали закатываться.

— Владей силой Годомысла! — крикнул Малах Га-Мавет и поднял свой жуткий меч. Аваддон положил Талисман Абсолютного Знания на лоб князя и уже собрался было возложить свои руки на его чело, но…

В этот миг в углу одрины поднялась шкура бурого медведя и бросилась на Аваддона с жутким воплем:

— Не трожь князя!!!

Аваддон от неожиданности подавился последними словами заклинания и замер над князем. А шкура уже прыгнула на одр и рванула амулет со лба Годомысла,

— Не-е-ет! — только успел крикнуть чародей, и в этот миг с миром что-то случилось…

Заревели, застонали небеса, и на землю обрушился чудовищный грохот. Закачался княжеский дом, сложенный из вековых лиственниц. Померк свет, словно оглушенный небесными стенаниями. В этом хаосе звуков Аваддон смог расслышать лишь одну фразу Малаха Га-Мавета:

— Верни Талисма-а-ан!..

Но чародей видел перед собой только распростертое тело Годомысла — ни Талисмана, ни того, кто его схватил, в одрине не было. Лишь особый запах, свойственный колдовству наивысшего уровня, висел в застывшем воздухе.

— Талисман, — продолжал бесноваться ангел смерти, — ищи Талисман!

Аваддон, еще не до конца осознавший катастрофические последствия случившегося, соображал недостаточно быстро. Гнев Малаха Га-Мавета подстегнул его: предмет такой магической силы обязательно оставляет след в окружающем мире. Нужно лишь найти этот след!

Чародей начал действовать стремительно. Он сотворил заклинание Властителя Туч и, окутанный плотным облаком клубящегося тумана, стал подниматься в небо — сквозь потолок, сквозь крышу. Преодоление физических препятствий воспринималось лишь как легкое покалывание головы.

Оказавшись в небесном просторе, Аваддон в полную силу дал выход гневу, копившемуся в его черной душе долгие месяцы. Благодаря орлиной зоркости своего зрения, он мог видеть любое живое существо в округе на многие версты. И горе было тому, кто оказывался на пути взгляда Аваддона, — никого не щадил беснующийся чародей. Небесный путь его колесницы из грозовых облаков на земле был отмечен многими смертями. А после того как Аваддон с содроганием понял, что потерял след Талисмана (хотя в это было просто невозможно поверить!), он словно взбесился. Чувствуя, что силы оставляют его, а заветный Талисман еще не найден, он всю свою злость и желчь изливал на опостылевшую землю росомонов. Он плевал в озера, чтобы замутить их первозданную чистоту, сыпал проклятия на дремучие леса, чтобы породить в них первозданный хаос, испражнялся на хлебные поля, чтобы отравить посевы.

Беснования Аваддона прервались лишь в районе Малахитовых гор. Чародей увидел, как откуда-то снизу, с покрытых тайгою склонов, к нему метнулась сверкающая изумрудная стрела. Потом была яркая вспышка, падение и…

…Аваддон открыл глаза в одрине Годомысла. Здесь все было по-прежнему: в узорчатые витражи окна втекал умирающий вечер, князь без движения покоился на своем месте, Малах Га-Мавет стоял у разбитой двери опочивальни. Было тихо.

— Где Талисман? — Голос хлестнул чародея по лицу.

— Я не нашел его… — едва смог выговорить Аваддон и замер, ожидая расправы, — янтарная капля на острие меча ангела смерти по-прежнему ждала своей минуты, и ей было совершенно все равно, чьи уста оценят ее вкус…

— Ты разочаровал меня, — сказал Малах Га-Мавет. — Я ухожу. Но запомни, недостойный лекарь человеческих оболочек, ты не сможешь войти в покои Всезнающего Ока без Талисмана. Прощай, ничтожный, не хочу даже имени твоего произносить!

Очертания ангела смерти стали расплываться.

— Владыка! — крикнул Аваддон. — А как же князь?..

Малах Га-Мавет замер, всматриваясь в дерзкого чародея своими многочисленными глазами. Потом подошел к Годомыслу, занес над ним свой меч и сказал:

— Мы не смогли забрать его душу, зачем же мне тело! Пусть навсегда застынет над пропастью между двумя мирами!

И, растерев смертельную желчь по всему лезвию, взмахнул мечом над князем. Радужное сияние окутало фигуру Годомысла, заискрилось, обволакивая князя, а затем и половину одрины. Аваддон шарахнулся в сторону, чтобы сияние, замораживающее само время, ненароком не задело его. Сияние погасло вместе с последними сполохами вечерней зари.