в час откровенный - незвучаньем:

велик в очах Твоих, и - мал.

Ты отличишь меня в темнотах

от тех, что не встают с колен:

форм, сбившихся в стада, и вот их

пасу под вечер на высотах,

язычников, бегущих в тлен.

За ними я слежу, томлюсь,

и слышу, как мосты запели,

и в их топтаниях без цели

залог, что я еще вернусь.

x x x

Как мне вместить Твой час, чреватый

пространством? - этот час, когда Ты

весь отдавался голосам.

_Ничто_ - как гвозди в язвах, Святый.

Творение Тебе - бальзам.

Теперь _Ничто_ врачует нас.

Нас выпили былые лета,

избавив от горячки, - это

_м_ы_ в шатком обмороке света

пульс бездны чувствуем подчас.

_Ничто_ - под нами. Ничего.

Лежим, заткнув собою щели.

А Ты растешь без всякой цели

в тени от Лика Своего.

x x x

Все те, кто простирает длани,

минуя время - нищий град,

все, кто их тянет к тихой рани,

в неизреченной глухомани,

вдали дорог, в виду утрат,

Податель будничных деяний,

Тебя, благовествуя, зрят:

"Есть лишь молитва как основа,

свята творящая рука;

не сотворим себе иного,

чем вымолим, что серп, что слово

смиренье набожное снова

распустится из черенка.

Как многолико время в раме

веков шумящих. На века

творили вечность мы веками;

наш Бог - земля, Он всюду с нами,

рубаха, борода, строка.

Мы - жилы в камне, камни в храме,

твердыня Господа крепка".

x x x

Нам имя - свет, и каждый блик

как пробела в огне.

Что мне сказать? - главой поник,

я увидал, пускай на миг,

Твой темный Лик - (что нас воздвиг)

как в мире вес его велик,

как темен он во мне.

Из времени сформировав,

в котором я взошел,

Ты победил меня, поправ,

и длится тьма Твоя, и прав

Твой гнет, и не тяжел.

Не знаешь Ты, кто я такой,

я все темней, смысл нежный Твой

лелеет жизнь мою.

Но я в Твоем краю:

Ты слышишь, как вхожу рукой

я в бороду Твою.

x x x

Вначале было слово: _Свет_:

все началось. Слова - к разлуке.

Второе: _Человек_. И в муке

(о, как темны мы в этом звуке!)

Твой Лик молчит себе в ответ.

Не надо больше слов - их нет.

Молюсь ночами: будь растущей

из жестов - Немотой Немот,

которую так дух проймет

в видениях, что станет пуще

молчанье ликов, скал и вод.

И будь убежищем от злобы,

защитой от духовных краж.

Уж ночь в раю: так будь же страж...

а что рожок Твой пел светло бы

все пустословие, все блажь.

x x x

Ты входишь и выходишь... Глухо,

бесшумно затворилась дверь.

Ты - тише призрака и духа,

что ходят по домам теперь.

Так можно свыкнуться с Тобою,

что не подымешь глаз от книг,

где странной тенью голубою

вновь занялся Твой чудный Лик.

Но шепоту, и вслед - прибою

дано дышать Тобой на миг.

Так часто в мыслимом виденье

дробится Твой вселенский шаг:

оленей промельк Ты в томленье,

а я - тот лес, где только мрак.

Ты - колесо, а я - стремленье:

темно вращенье средоточий,

но - медленней всех спиц - одна

вдруг моего достигнет дна,

и возрастает ночь от ночи

моих творений глубина.

x x x

Ты - Глубина - растешь искусом:

искать ли жемчуг, в небо ль течь

собором, Ты - потворство вкусам,

завистникам; но перед трусом

Твоя, блаженна, молкнет речь.

Ты - лес противоречий. Спать я

Тебя укладывал, дитя;

но все сбываются проклятья,

народов судьбы тяготя.

И первая из книг, и первый

иконописный образ - Твой,

в любви и скорби Ты, а нервы,

а жилы на висках - пример вы,

как правда вьется не из вервий,

а плавится во лбах рудой.

Пропал Ты в тысячах подобий,

напрасны были жертвы все

пока в церковном хоре, в гробе

священный ужас, цел в утробе,

не встал с тобой, и как в ознобе,

лик не облек во всей красе.

x x x

Ты - Сокровенный: с запозданьем

Тебя смыкает время в круг.

Каким прекрасным оправданьем

Ты был - творением, созданьем

в час по кресту простертых рук.

Я рисовал пазы и щели,

и слушал, как пустоты пели,

но вот мой замысел угас:

как бы волчцы вонзились в глаз

смешались линии, овалы,

и тут рука вошла в провалы

неведомого, и - отселе

чистейшая из форм зажглась.

И вновь не вижу - и молчу.

Что труд свершен, вот луч - примета.

Но, отводя глаза от света,

еще, еще творить хочу.

x x x

Таков мой труд дневной: над ним,

как чаша - тень моя... такую,

когда я (глина, но не дым!)

пишу, молитвой ли толкую,

как Праздник я тогда ликую

воскресный Иерусалим.

Я - Господа премудрый град,

тысячеуст, во мне - начала

Давидовы: псалтирь звучала

в груди и в сумрак излучала

звезда мне чудный аромат.

Все улицы ведут к восходу,

и если я далек народу,

то перерос его тщету.

Внимаю всем во мне идущим,

и одиночеством растущим

за утром утро обрету.

x x x

Неосажденные твердыни,

неужто враг вам никогда

не снился? Если бы отныне

он осадил вас на года.

Пока до голода, до страха

не доведет вас, паче зол:

вкруг ваших стен, золы и праха,

пейзаж ли духа он, иль плаха,

доймет того, к кому пришел.

Смотрите с крыш: он здесь и всюду,

не слаб, не потерял лица,

потворствовать не будет чуду,

не шлет к измученному люду

парламентера и гонца.

Он - стенобит, в камней он груду

разносит крепости глупца.

x x x

На миг забыв о себе самом,

во облацех я витал.

Бог - рифма там, где я - псалом,

и слух мой не устал.

Я снова здесь, и прост и нем.

Недвижен голос мой.

К молитве - лучшую не вем

опять склонюсь, немой.

Я вихрем в дверь иных из нас

стучался дотемна.

Я был средь ангелов сей час,

где свет, струясь в _Ничто_, угас

темна, бо, Глубина.

Так ангелы дыханьем уст

летят с Господних крон;

и пуст, как бы осенний куст,

Господь, - и все как сон.

Ведь больше веровали в свет,

чем в Бога черный вал,

и Люцифер стал им сосед,

когда сюда бежал.

Князь света, о, ему светло,

_Ничто_ чадит ему,

и вот горит его чело,

себя сжигая всем назло,

вымаливая тьму.

Эпох и сроков дневный бог

он их от сна воздвиг,

они летят к нему под бок,

в смех - Люцифер, и в крик

так он от боли изнемог

вот счастья властный лик.

А время - облетевший бук,

где край листа померк,

блестящих риз шуршащий звук,

когда их Бог отверг,

устав витать - он канул в мрак,

и так уж повелось,

что время не найдет никак

того, кто в суть вещей, Всеблаг,

врос до корней волос.

x x x

Тебя деянье возвестит

и свет перстов земной...

а смысл немного погостит

и рвется в мир иной.

Ведь смысл, он - размышлений плод,

лишь краешек надкусит тот,

кто мыслит до конца.

Но - чудный дар Ты, Твой приход

настигнет беглеца.

Ты вновь безмолвием речист,

не все ль равно - где Ты.

Все записал Евангелист,

забыв, что пуст простор и чист,

но в нем - Твои черты.

Все крепче я в пути моем,

все тверже тропы тьмы.

А коль друг друга не поймем

кто друг для друга мы?

x x x

Как в рубище в предсмертной тишине

царь к постригу готов, отъят от власти