Время ничего не значит, безошибочно называя срок истечения приговора, ты бессилен что-либо возразить, ты давно уже просто не можешь...
Ты становишься прозрачностью стекла, скрипом деревянных рам, ты растворяешься в оконной щеколде, ты расплываешься по сетке форточки, кто-то укладывает между рамами вату, не жалеет замазки, и ты уже вмурован в окно дома с видом на кладбище... Ты хочешь стать умирающим снегом, становящимся невидимым, ты наивен в своем желании, как глупый ребенок в том, что живет всегда...
Кто-то включает свет. Паутина летит вниз клочьями обоев и известки, ты лихорадочно поднимаешь голову, оттуда, сверху, хлопья умирающего снега... Ты ловишь их глазами цвета зеленого ветра, ты ликуешь, ты кричишь во все горло что-то нечленораздельное, радостное и живое... Ты взлетаешь...
И падаешь, врезавшись в оконное стекло дома с видом на кладбище.
А за окном умирает снег, становится невидимым...
СНЕГУРОЧКА
За окном бесился ветер, пытаясь разорвать тонкие натянутые струны проводов. В буйном танце носились снежинки, и каждая из них жила только для себя, не зная других, да и не пытаясь их узнать. В телефоне-автомате сам по себе крутился диск, набирая под вой ветра несуществующий номер. Было холодно и неуютно.
- Расскажи мне сказку о лете, - попросила Рита маленькую замерзшую птичку, камнем рухнувшую на засыпанную зимой землю, и ласково посмотрела на черный безжизненный глаз, торчащий в комке слипшихся перьев.
"Слушай, - услышала она тихий голос где-то внутри себя. - Когда-то давно было тепло и тихо. Солнце никогда не обходило стороной землю. Цвели деревья, и на одном из них я вила свое гнездо. Беспечно щебетала, таская ветки и листья, и не знала, что не повторится больше никогда этот гимн молодости и весне, любви и счастью..."
Рита терпеливо дождалась, когда затихнут последние отзвуки голоса внутри нее, и вздохнула:
- Это не то. Ты не умеешь рассказывать сказки.
И отшвырнула холодное тельце подальше в холод и вой ветра. С грустным удовлетворением увидела, как разбивается со стеклянным звоном маленький замерзший трупик, и каждая снежинка, как кровожадный ворон, питающийся падалью, уносит с собой прозрачный кусочек перьев. И ветер, беснуясь, разбрасывает снежинки в разные стороны, чтобы никогда не собралась вместе замерзшая маленькая жизнь...
- Расскажи мне сказку о лете, - попросила Рита качающегося в затянутой петле облезлого кота. И с любопытством заглянула в провалы выткнутых глаз, в торчащий разорванный рот.
"Слушай, - услышала она тихий голос где-то внутри себя. - Когда-то давно было тепло и тихо. Солнце никогда не обходило стороной землю. Я жил бродячей жизнью и на помойке мне всегда хватало еды. Под каждым кустом была готова постель, а крепкие зеленые ветви цветущих деревьев служили надежной защитой от собак и мальчишек. Целые ночи проводил я в разгуле и пенье, наверно, ты не раз слышала воинственный вопль под своим окном. Была свобода, но я не знал тогда, что так скоро уйдет тепло. А вместе с ним и моя молодость..."
Рита устало вздохнула:
- Это не то. Ты не умеешь рассказывать сказки.
И ласково погладив колючую проволоку на шее у кота, изо всех сил толкнула холодное черное тело. И смотрела, как раскачивается из стороны в сторону черный заледеневший маятник, издавая стучащие звуки, натыкаясь на стену неба, теряя последние остатки шерсти, безжалостно выдираемые ветром. И стаю одиночных снежинок, играющих в прятки и катающихся с горки сведенного судорогой разодранного языка...
- Расскажи мне сказку о лете, - попросила Рита раздавленную собаку, лежащую на дороге в ворохе своих внутренностей.
"Слушай, - услышала она тихий голос где-то внутри себя. - Когда-то давно было тепло и тихо. Солнце никогда не обходило стороной землю. Я бежала рядом с хозяином и радовалась несущимся со всех сторон запахам. Тыкалась носом во все встречные предметы и узнавала новых друзей. Потом, лежа на коврике, и уткнувшись носом в тапки хозяина, вдыхала его запах. Я не знала тогда, что скоро уйдет тепло, а вместе с ним и мой хозяин..."
Рита сжала руками виски и почти закричала:
- Это не то! Ты не умеешь рассказывать сказки!
И без всякой жалости превратила проезжающую машину в каток, заставив ее вертеться на месте, вдавливая в лед и грязь распростертое тело, глядя на брызнувший из черепа студень мозга, растекшийся по дороге, которая стала серой и дрожаще-жидкой...
- Расскажи мне сказку о лете, - попросила Рита одинокого человека, бредущего наугад против ветра и колючих снежинок. Человек поднял на нее воспаленные глаза и засмеялся. Он смеялся долго, захлебываясь и вытирая слезы, текущие из глаз, хрюкая и покашливая. Рите стало страшно. Она попятилась, но человек высморкался, немного успокоившись, оглянулся по сторонам и притянул ее к себе. И зашептал, глядя прямо в глаза расширившимися, безумными зрачками, громким кричащим шепотом:
- Никогда никого не проси об этом! Я открою тебе величайший секрет!
Он еще раз оглянулся по сторонам, до боли сжал ее плечи, до синевы, до судороги в пальцах, коснулся ее глаз своим безумием, и произнес, четко отделяя слова:
- Лета никогда не было! Ты поняла меня, девочка?
Он снова зашелся диким, похожим на истерику смехом:
- Не было! Никогда!
Человек резко оттолкнул ее и пошел, пошатываясь, болтая непокрытой головой с длинными, слипшимися от грязи черными волосами, все еще вздрагивая от непрекращающегося смеха, твердя словно в бреду:
- Не было! Не было! Никогда!
Рита упала, и снежинки закружили ее в своем безумном танце. Они падали на ее лицо и не таяли. И бесновался бродяга-ветер, чувствуя себя победителем. И уже холодные губы шептали устало, ни к кому не обращаясь:
- Расскажи мне сказку о лете...
В телефоне автомате сам по себе крутился диск, набирая под вой ветра несуществующий номер...
РУБИНОВЫЙ ДОЖДЬ
Когда она протягивала руки, в ладони падал лунный свет, дребезжал старенький рояль, роняя тонкие, прозрачные звуки, так не похожие ни на что больше...
- Давай вернемся,- говорил он иногда с тоской, оглядываясь куда-то назад, в тот странный мертвый день восьмого лета тридцать второго числа. Она замолкала надолго, погружаясь в созерцание прошлых картин, растекшихся по стенам собственного мира...
Она улыбалась спокойно и грустно себе той, приглушала звук ожившей картинки и медленно размазывала изображение до смутных неясных теней, расплывчатых, как на акварели, рисованной под дождем...
Они придумали вместе эти рубиновые дожди, разрывающие тело, выворачивающие наизнанку, режущие кожу на сотни рваных ран и царапин, и горе тому, кто не успел вовремя спрятаться, отсидеться... А кто успел...
Она поднимала пустые глаза и обводила пространство медленным бесшумным взглядом, ни за что не цепляющимся и ничего не говорящим.
- Давай вернемся,- говорил он иногда с надеждой,- оглядываясь куда-то назад, в тот странный мертвый день восьмого лета тридцать второго числа...
Она выключала свет и ставила чайник в замороженном мире утраченных иллюзий и цветов.
Тех, кто успел, так много вокруг, существующих и беззаботных, и никто из них не осознает, что он давно уже мертв. Мертв с того момента, как успел спрятаться от жалящих капель рубинового дождя, от залитых кровью душ и изрезанных вен.
Она раскрашивала картинки каждый раз по иному, внося только ей заметные изменения и детали, что-то убирая совсем, что-то дополняя, и снова размазывала изображение до смутных неясных теней, расплывчатых, как на акварели, рисованной под дождем...
Она открывала окно, машинально, по старой привычке кормила из рук пролетающих птиц и молчала, вся без остатка погруженная в мир теней.
- Давай вернемся,- по-прежнему говорил он, оглядываясь куда-то назад, в тот странный мертвый день восьмого лета тридцать второго числа.