Охотник тем временем ухватил поверженного хищника за загривок, поднял и посмотрел волку в остекленевшие глаза.

— Ну что, убийца, — хрипло сказал он вполголоса, — предпочел смерть в бою трусливому бегству? Ты был достойным бойцом. И потому я стану укрываться твоей шкурой, хотя она и изрядно трачена.

— Государь… — оруженосец стоял рядом, держа ленту чистого полотна. — Разреши, я сам перевяжу твою рану…

Он ловко обмотал предплечье своего господина, оставив под повязкой целебные листья. При этом говорил, шмыгая носом, хотя больше не плакал.

— Я не достоин быть оруженосцем короля… Я отстал, я заплутал в лесу, и если бы Ветрянка не вынесла меня сюда, совсем бы заблудился…

— Лучше бы она вынесла тебя куда-нибудь подальше, — буркнул король.

— Не надо было ее понукать, когда она заупрямилась — чуяла зверя… А когда вы покатились по земле, я не смел стрелять, опасаясь задеть тебя, государь.

— Задеть?! Клянусь задницей Нергала, ты всадил бы стрелу мне между лопаток!

Лицо Альфреда вспыхнуло.

— Я виноват, ваше величество, но будьте же справедливы — с пятидесяти шагов не промахиваюсь в медную монету. Вы же сами меня учили, ваше…

— Ты прав, — улыбнулся король-охотник. — Хоть ты и аргосец, а стреляешь знатно. И брось бормотать «ваше величество». Мне достаточно «государя». От этих придворных церемоний просто тошнит. И говори на «ты», а то мне начинает казаться, что где-то есть еще один Конан, и сидит он, скорее всего, во дворце в Турне, слушая льстивую болтовню придворных остолопов. Не от них ли мы улизнули порезвиться на воле?

— Если мне будет позволено заметить, ваше… государь, я согласен с Пресветлым Обиусом: вам не следует покидать городских стен без сопровождения двоих-троих рыцарей. А лучше брать небольшой отряд гвардейцев: о здешних местах ходит дурная слава…

— Кром! — взревел король. — Нет, я точно брошу тебя в яму с голодными крысами! Хоть ты и попадаешь в монету с пятидесяти шагов, а готов обмочить свои щегольские панталоны, слушая болтовню тупоголовых крестьян или байки ярмарочных шутов. Те, кто не умеет за себя постоять, горазды наводить страхи, им повсюду чудится нечисть или хищники-людоеды. С одним таким я покончил только что, то же ждет всякого, кто встанет поперек дороги короля Аквилонии. Кем бы он ни был гордец: зверем, человеком или нежитью. Кстати, приторочь-ка этого витязя лесов к моему седлу: я намерен сделать из него одеяло.

И он пнул мертвого хищника, еще недавно наводившего ужас на весь Озерный Край графства Гандерланд.

Однако безымянному косогору в верховьях Ширки суждено было стать ареной еще одной драмы, более кровавой, чем схватка между зверем и человеком.

Король, снова облачившийся в свою потертую кожаную безрукавку и укрепивший за спиной меч, готов был двинуться в путь в сопровождении своего юного оруженосца, когда послышался лай и из-за деревьев вылетели две огромные черные собаки. Конан сразу признал в них туранских мастафов — сильных, злобных и чутких, способных держать след даже после сильного дождя. Вслед за собаками показались всадники.

Впереди, подбоченясь, ехал горбоносый человек с хищными глазами, облаченный столь пестро, что его можно было бы принять за ярмарочного шута, не будь он вооружен до зубов. Узкую грудь прикрывала давно нечищенная кираса, поверх которой позвякивали многочисленные цепочки, которые неискушенный взгляд мог бы принять за золотые. Впрочем, ни один уважающий себя ростовщик — от Турна до Асгалуна — не принял бы их в залог, как и многочисленные, блестевшие фальшивыми драгоценностями браслеты, унизывающие руки горбоносого. Голову его украшал шишак, столь древний, что, казалось, нынешний владелец отрыл его в каком-нибудь киммерийском кургане. На широком кушаке болталось по меньшей мере с десяток разномастных кинжалов, а кривая сабля, кистень и булава-шестопер, притороченная к седлу кургузой лошадки, довершали картину.

Предводительствуемые горбоносым шесть-семь головорезов были одеты столь же пестро, разве что цепей и фальшивых камешков у них было поменьше. Среди них на унылом сером муле трусил карлик в простой засаленной тунике, очевидно, слуга или раб.

Главарь свистом отозвал собак и подъехал поближе, не отводя глаз от притороченного к седлу Конана волка. Сидел он как-то странно: высоко поджимая ноги и держа руку у голенища остроносого сапога.

— Так, — сказал он гнусаво, — убили зверя. Юный господин, видать, убил.

Он глянул на Альфреда, приняв его, очевидно, за знатного вельможу. Потом перевел взгляд на Конана.

— А слуга, значит, шкуру снимет и в покоях положит, в ногах ложа.

И, гоготнув, обернулся к своим спутникам:

— К ложу — положит, а?

Те ответили дружным хохотом, словно горбоносый отпустил невесть какую удачную шутку.

— Где твои покои, южанин? — спросил предводитель глумливо. — В Мессантии? Что ж ты шкодишь в наших северных краях? Или тебя пригрели в Турне, может быть сам король-самозванец, этот грязный киммериец и пригрел?

Альфред вскинулся, схватившись за арбалет, но Конан хранил молчание, пристально разглядывая главаря банды, и юноша только презрительно пожал плечами.

— А знаешь ли ты, голубок пестрый, на чьи земли залетел?

— Он плохо понимает по-здешнему, — вдруг прервал молчание король. — Ты прав, он аргосец, гостит в Турне по приглашению своего дяди. Так на чьи же земли мы заехали, добрый человек?

При этих словах вся свора дружно загоготала.

— Добрый! — выкрикнул кто-то. — Анимар, он назвал тебя добрым!

— А что, — осклабился горбоносый Анимар, — могу. Если захочу. Ты слуга, здоровяк?

— Телохранитель.

— Так объясни своему тупому аргосцу, что он имел несчастье охотиться на землях графа Гийлома Гандерландского, почитаемого в народе безжалостным, но справедливым. А посему должен немедленно отдать нам, графским доезжачим, свою лошадь, упряжь, оружие и одежду. Ну и все, что есть у тебя, включая незаконно убитого волка. Если ты, конечно, и впрямь намерен сохранить тело своего господина в целости и сохранности.

Снова раздался хохот.

Пальцы Альфреда, сжимавшие ложе арбалета, побелели. Он никак не мог взять в толк, почему король затеял эту опасную игру с лесными бандитами.

— Надеюсь, юный птенчик не настолько глуп, чтобы оказывать сопротивление, — надменно произнес горбоносый. — Нас втрое больше, и у нас собаки. Кроме того, вон там, на дереве, сидят мои стрелки, держащие вас под прицелом. Пикнуть не успеете…

Конан быстро глянул на пару деревьев, росших в полете стрелы, и убедился, что главарь врет. Что касается численного перевеса, то с этим спорить не приходилось.

— Но я слышал, господин графский доезжачий, — сказал он спокойно, — что Гийлом Гандерландский признал себя вассалом аквилонского владыки, построившего в этих землях новый город Турн, дабы защитить северные границы. Граф подарил королю Конану прекрасного шемского жеребца и пару кречетов третьей линьки, а король отблагодарил графа полным щитом чистейшего золота и драгоценных камней. Они вместе пировали во дворце в Турне и охотились в окрестных лесах. А дядя этого юного вельможи — не последнее лицо при дворе.

— Что-то ты много болтаешь, — ощерился главарь, — не верю я, что ты простой телохранитель…

— А я не верю, что ты доезжачий, — вдруг рявкнул киммериец, — ты обычный бандит, место которого на виселице!

— Вперед! — завизжал горбоносый. — Вперед, ребята, во славу свободного Гандерланда!

Двое всадников, прикрывавших своего главаря с боков, дали коням шпоры и тут же покатились наземь, сраженные метательными ножами, которые Конан неуловимым движением выхватил из притороченных позади седла ножен и успел метнуть, прежде чем нападавшие испустили боевой клич. Горбоносый тоже метнул нож, появившийся из-за голенища, но сталь встретила удар стали: меч короля уже скользнул из ножен за спиной и отбил в полете смертельное жало. Еще один бандит, даже не успевший тронуть лошадь, безвольно завалился назад: между глаз у него торчала арбалетная стрела, выпущенная Альфредом. Мастафы с яростным лаем ринулись защищать хозяев. Оруженосец успел перезарядить арбалет и прикончил одного пса, но второй, прежде чем меч Конана развалил его надвое, вцепился в ногу королевского жеребца. Мощные челюсти перебили кость, и конь, жалобно заржав, рухнул на колени. Пущенная одним из бандитов стрела угодила ему в шею, животное завалилось набок, придавив ногу Конана.