— Может быть, ты и прав, — задумчиво произнес король, — а может быть, и нет… Сдается мне, твои речи тоже имеют две стороны, как у монеты. Так где, говоришь, вход на голубятню?

Главный зал Храма Митры, посреди которого пылал огромный факел Неугасимого Огня, представлял зрелище странное и пугающее. На каменных плитах, подстелив грубые меховые плащи, лежали и сидели косматые рыжебородые воины в разномастных бронях: от кожаных лат и кольчужных рубашек до кирас и рыцарских нагрудников, взятых с бою в неведомых землях. Рогатые шлемы, шишаки, тяжелые щиты, топоры и копья валялись рядом. Громкие голоса, хохот и сытое рыганье эхом отдавались под священным куполом. Среди этого сброда сновали прислужники и младшие мисты, разнося кубки с вином и подносы со снедью.

С десяток ваниров сгрудились возле коренастого лучника, держа заклад, долетит ли его стрела до отверстия в куполе, через которое ровно в полдень пылающее Око Митры в дни мира взирало на прихожан. Уже шестой выстрел не достигал цели, и лучник, ругаясь и сплевывая на узорный пол, сетовал на какого-то косорукого Авира, подсунувшего ему худое оружие.

Молодой ван пытался выскоблить кинжалом на витой колонне храма магическую руну — во славу Имира. Камень не поддавался, и лезвие вскоре сломалось, вызвав хохот одних и бурное негодование других разбойников.

И лишь один человек не принимал участия в общем веселье — могучий воин, сидевший, поджав ноги, поодаль, прямо на каменном полу. На нем была только набедренная повязка, а бесстрастное лицо украшали лишь небольшие усы. Прикрыв глаза, он мерно покачивался, словно мысленно пребывая далеко отсюда — может быть, среди ледяных равнин в царстве Имира.

— Плохой лук, — сказал стрелок, так и не сумевший пустить стрелу в отверстие купола. — Чтоб медведь задрал этого Авира…

— А ты пукни, — посоветовал один из зрителей. — Сказывают, помогает…

— Может, сам хочешь попробовать?

— Не хочу. А вот чего хочу — так это доброго прожаренного мяса. Здешнее то ли в воде варят, то ли под зад подкладывают — ни вкуса, ни жира. Хрящей нет, жил нет, не говоря уже о костях…

— Зато костер есть, — сказал, подходя, молодой ван, пытавшийся выскоблить на колонне руну. — Насадим мясо на копья и обжарим его на этом факеле, чего ему зря гореть!

Ваниры одобрительно зашумели, лишь один, седоусый и одноглазый, выразил опасение:

— Ну… Может быть, здешнему богу это не слишком понравится?

Но ему резонно заметили, что если здешний бог не смог уберечь своих жрецов в собственном святилище, то это никакой не бог, а так, сказка, и не сынам грозного Имира опасаться какого-то там Митры, который, может быть, и вовсе не существует, а если и существует, то в подметки не годится Повелителю Ледяных Равнин…

— Имир сильнее, — заключил молодой ван. — Сколько бы солнце не растапливало лед, он все равно снова возникает, а дождь всегда сменяется снегом.

Седоусый не стал больше возражать, и ваниры, шумя и толкаясь, принялись нанизывать на копья куски мяса. Однако, приблизившись к Неугасимому Огню, все остановились в нерешительности, переглядываясь и подталкивая друг друга.

— Сробели? — молодой грамотей протиснулся вперед. — Гляди!

И, вытянув копье, он решительно сунул ломоть в белое пламя.

В тот же миг яркий сполох метнулся в его сторону, и ванир в ужасе отскочил: кусок мяса исчез вместе с железным наконечником, а древко копья обуглилось до середины.

Не успели варвары опомниться, как за их спинами прозвучал голос, гулко отразившийся от стен зала:

— Проклятие осквернившему Пламя Митры! Проклятие посягнувшему на чистоту Его Храма! Нет им пощады, как нет пощады детям их и детям их детей!

Обернувшись, разбойники выставили вперед копья, на которых все еще болтались ломти вареного мяса. Пред ними стоял Верховный Жрец. Величественно воздев руки, он выкрикивал грозные слова, сонные обычно глаза пылали гневом. Рядом с ним стояли три воина в кирасах и черноволосый полуголый великан с обнаженным мечом.

Кое-кто из ваниров бросился было к выходу, но их одноглазый предводитель, опомнившись, рявкнул:

— Стоять! Их всего пятеро! Мы убьем их, и никакой Митра не поможет аквилонским ублюдкам!

Черноволосый шагнул вперед и высоко поднял левую руку, которую до сих пор держал за спиной: сильные пальцы цепко держали за волосы отрубленную рыжебородую голову.

— Фингаст! Он убил Фингаста!

Горестный вопль пронесся над рядами ваниров.

— Да, я убил его, — пророкотал великан, — я, Конан, король аквилонский. Та же участь ждет всех вас, если вы не сложите оружие и не сдадитесь на мой суд.

И он швырнул под ноги седоусого свой жуткий трофей.

Старшина ваниров молчал, склонив голову и что-то обдумывая. Потом отбросил копье и бесстрашно приблизился к королю. Тот опустил меч, приготовившись слушать.

— Фингаст сказывал, что ты бывал в наших землях, — начал одноглазый, — а потому должен знать, что нет худшего бесчестия для ванира, чем сдаться на милость победителя. Тем более, что ты еще не победил. Мыслю, немало твоих людей прячется за дверью, хотя не могу понять, как тебе удалось провести их сюда… Ну да ладно. Предлагаю решить дело старым дедовским способом. Мы выставим своего бойца, вы — своего. Если победит аквилонец — мы сдаемся, если ванир — дружина уходит, сохранив честь и оружие…

— Честь? — усмехнулся Конан. — Вы проникли сюда при помощи низкого коварства, осквернили храм… Да вашего вожака проклинают даже в Ванахейме! Он подло назвался именем моего побратима…

— Это дело Фингаста, — нетерпеливо прервал одноглазый. — Он не посвящал нас в свои планы, обещая лишь богатую добычу. А хитрость — одно из главных достоинств воина! Так ты согласен на поединок?

— Да, хвост Нергала тебе в глотку! Кто из вас хочет потягаться с самим королем?!

— Ваше величество, — зашелестел сзади голос Пресветлого, — это опасно! Пусть Ольвейн…

— Капитан ранен, — отрубил Конан. — Так кто будет со мной драться?

— Он!

Седоусый указал на сидевшего поодаль безбородого здоровяка, который все так же безучастно продолжал раскачиваться, пребывая в каком-то странном забытьи.

— Харлад! Харлад! — завопили ваниры.

Тот, кого назвали Харладом, медленно открыл глаза — мутные, бессмысленные, как у человека после долгой болезни. Губы его дрогнули, из уголка рта побежала тонкая струйка слюны.

Ваниры бесновались, потрясая копьями. Они приплясывали на месте, указывая наконечниками на Конана.

— Этот человек говорит, что вырвал сердце твоему отцу! — выкрикнул одноглазый.

— Этот человек говорит, что спал с твоей матерью! — подхватил неудачливый стрелок.

— Этот человек говорит, что мочился в твой кубок! — заорал молодой ванир, ведавший руны.

Чего угодно ожидал Конан, только не потока этой чудовищной клеветы. Случалось, перед битвой враждующие стороны обменивались взаимными оскорблениями и насмешками, но сейчас его противника натравливали, словно бешеного пса. Зачем? Парень и так был здоровый, и схватка с ним вовсе не казалась киммерийцу пустой забавой…

Харлад вскочил. Лицо его исказилось, на губах выступила пена, а могучее тело свела короткая судорога. В глазах зажегся безумный огонь, и огромными прыжками ванир бросился к королю…

— Берегись, государь, — раздался крик появившегося в зале Афемида, — это берсайк, берегись!

Поздно: Харлад был уже рядом с Конаном. Тот попытался нанести удар мечом, но пальцы берсайка схватили клинок и вырвали его из руки короля, словно это была безобидная тростинка. Затем Харпад схватил киммерийца, поднял и швырнул об пол так, что, казалось, задрожали стены храма. Ваниры торжествующе завопили.

Наверное, любому другому подобный бросок переломал бы все кости и навсегда погасил разум. Но Конан, чье сильное тело испытало удары и пострашнее, лишь на миг лишился сознания. Открыв глаза, он увидел Харлада, кружившегося в двух шагах от него: берсайк бил себя в грудь и жутко выл, распаляясь, чтобы прикончить противника.