— Дорогу! Дорогу стражникам короля! — Сержант конвоя безуспешно попытался растолкать горожан древком алебарды.

— Артузо! Пропустите Артузо! — закричали сзади несколько голосов, и конвой счел за благо посторониться, пропуская высокого бледного старика в разорванном платье. Толпа раздалась, открыв сидящего на корточках возле стены зеленной лавки человека. Он глухо стонал, закрывая руками лицо. Из-под пальцев обильно сочилась кровь.

Все затихли. Бледный старик приблизился к сидящему.

— Посмотри мне в глаза, — негромко сказал старик.

Человек отнял ладони от лица и с трудом разлепил заплывшие веки. Лицо его — один сплошной жуткий синяк — исказилось ужасом.

— Узнал?

— Не-е-ет! — завыл человек, — не-е на-а-адо!

— Ты был среди тех, кто жег мою лавку, — голос зеленщика звучал безучастно, словно он говорил о вещах, ему посторонних. — Ты убил мою жену, изнасиловал дочь… А потом тоже убил.

— Не-е-ет! Ее убил Патрик, Патрик…

— Какая разница. Патрик мертв. Но если ты не убивал мою дочь, я сохраню тебе жизнь.

Глаза насильника лихорадочно блестели. Он бессмысленно глядел на старика, не в силах понять его слов. Потом прошептал:

— Благодетель… Искуплю… Рабом тебе буду…

— Да-да, — проговорил Артузо все так же безразлично, — по деяниям да воздастся…

С этими словами он достал из-за пояса кухонный нож и шагнул к человеку у стены. Толпа сомкнулась, скрыв на миг жертву и палача, потом раздался душераздирающий вопль, народ отхлынул, вытолкнув насильника, получившего заслуженное возмездие: тонко подвывая и выставив вперед окровавленные руки, он, шатаясь, побрел вниз по улице. На сведенном гримасой неживом лице зияли две кровавые раны — там, где еще недавно были глаза…

— Великий Митра, — пробормотал сержант, — воистину, зеленщик наказал своего обидчика хуже самой смерти…

И, обратившись к пленнику, добавил:

— Ладно, шагай…

Однако конвой так и не смог двинуться с места. Потеряв интерес к Артузо и ослепленному им предателю, толпа обратилась к стражникам. Вперед протиснулся здоровенный детина в кожаном фартуке с окровавленным мясницким топором в могучих лапах.

— Это кого ж словили? — поинтересовался он зловеще. — Что за птичка такая божья, невинная?

— Будет, будет, — отвечал сержант незлобливо, — нам приказано доставить этого вана в клеть, туда и ведем.

— Вана? Да он такой же ван, как я кхитаец! Гляньте, люди, не признает ли кто ублюдка? Не чинил ли сей вьюнош кому обиды?

— Уймись, Бангамир, — уже строже сказал начальник конвоя. — Сам государь пленил его на ладье, значит — ванир. Приказано в темницу, и все тут. Дорогу!

— А ты потише, — насупился мясник. — Развоевался! Ты бы воевал, когда надо. Когда мы свою кровь проливали и всяких-разных здесь метелили. Правильно я говорю?

Толпа одобрительно зашумела.

— А то чего-то я тебя только сейчас заприметил, — продолжал ободренный детина. — Ты где раньше тихорился — в казарме блох считал?

— Ну, ты! — взъярился воин. — Бабе своей допрос чинить будешь! Уйди добром, лытка говяжья, не то…

Окружавшие пленника стражники угрожающе наклонили алебарды.

— Братья! — гаркнул мясник, поудобнее перехватывая топор. — Да они предателя защищают!

— Выслужиться хотят! — закричал кто-то с лесов. — Сам слышал: король велел пленных не брать! Все врут, не иначе мзду с предателя получили…

В стражников полетели камни и палки, толпа заволновалась, придвинулась к воинам, готовясь раскидать их и добраться до пленника. Сила была явно на стороне горожан, а жажда мести заставляла еще столь недавно законопослушных турнцев забыть о том, что они собираются напасть на представителей королевской власти.

— Смерть предателю! — неслись крики. — Вздернуть его! Месть! Месть!

Сержант, вовсе не собиравшийся защищать какого-то ванира ценой собственной жизни, опустил оружие, поднял руку и прокричал, перекрывая общий шум:

— Ладно! Ваше право! Вы свободные люди. Только ты, Бангамир, и еще кто-нибудь отправитесь со мной к королю, чтобы свидетельствовать, что я подчинился воле народа.

Он сделал знак, и конвой расступился, оставив пленника лицом к лицу с разгневанной толпой.

— С превеликим удовольствием, — отвечал мясник, — наш государь справедлив… Справедлив и суров к предателям. А этого мы предадим в руки тех, кого он обидел…

Бангамир приблизился к юноше и навис над ним, словно бык над цыпленком. Он оперся на свой страшный топор и, подбоченясь, принялся сверлить жертву яростным взглядом. Впрочем, заговорил не слишком громко, даже ласково.

— Ты ведь был в городе, сынок? Не заставляй нас тебя бить, скажи, в чьем доме пошкодничал? Не упрямься…

Так, наверное, он понукал скотину, гоня ее на бойню.

Пленник стоял спокойно, прямо глядя в налитые кровью глаза мясника.

— Я ванир… — отвечал он медленно, словно подбирая слова. — Я был с теми, кто пошел в храм… Да, наш вождь обманул жрецов и захватил святилище. Хитрость — достоинство воина. Я… я хотел вырезать руну во славу Имира, но нож сломался… Потом камни… Много камней, они летели сверху, сея смерть, словно чудовищный град. Мы бежали. Бежали к ладьям, и там черноволосый великан настиг нас, свершив возмездие. Меня он пленил. Это все.

— Врешь, — странно, но взгляд Бангамира больше не пылал ненавистью, а в голосе не было прежней неумолимости. — По облику ты совсем не похож на ванира, да и по-нашему говоришь чисто…

И мясник неуверенно обернулся к горожанам, ища поддержки. В толпе негромко переговаривались, гневные выкрики смолкли, непонятным образом люди приходили в себя, вновь обретая способность рассуждать здраво.

— Может, и ванир, — задумчиво сказал человек в одежде булочника. — Хоть и не похож. Но бывают же белые вороны…

— Ой, гляньте, люди, — вдруг запричитала какая-то женщина, — да ведь он совсем мальчонка… И лицом пригож, у тех-то, с желтыми лентами, хари все сплошь мерзостные!

К мяснику из толпы вышел зеленщик Артузо. В руке он все еще сжимал нож. Блуждающий взгляд старика остановился на пленнике.

— Поклянись, — сказал он, — поклянись, что не чинил разбоя в Нижнем Городе.

— Клянусь Корнями и Кроной, — отвечал юноша.

— Чем-чем? — вскинулся было мясник. — Какими такими корнями?

Но Артузо отбросил нож и мягко тронул Бангамира за рукав засаленной куртки.

— Хватит, — сказал он веско, — всякий клянется тем, во что верит. Довольно крови. Мы забыли, что для злодея есть суд: простолюдину — суд равных, вельможе — королевский. А есть Божий Суд и, кто знает, не ждет ли он вскоре каждого из нас?

Сказав так, старик вдруг заплакал и, ни на кого не глядя, зашаркал прочь — туда, где недавно исчез его лишенный глаз обидчик.

— О Митра, — пробормотал булочник, — я вспомнил проповедь Пресветлого: «Отмерь семь раз по семь, дабы не поддаться ни гневу, ни опрометчивой поспешности…»

— Митра не запрещает мстить обидчикам, — возразил мясник. — «За отрубленный член воздай отрубанием члена врагу своему». Впрочем, Артузо прав: мы не дикие звери. Пусть отныне пойманных предателей судит Городской Совет. А вана этого, или кто он там, раз король пленил, так пусть и чинит расправу. Не держи зла, сержант, погорячились…

Сержант снисходительно махнул рукой и дал команду двигаться. Бравому вояке ничего не оставалось, как сделать вид, что никто не выказывал оскорбительного неповиновения королевской страже. И все же, когда за конвоем закрылись ворота Верхнего Города, бывалый воин вздохнул облегченно.

— Крутой, однако, у нас народец, — проворчал он с оттенком уважения. — Не я ль гонял этого Бангамира на сборах ополчения, а тут надо же: топором грозится! И Артузо, старичок, туда же. Мухи, бывало, не обидит, а как ублюдка-то порезал… Ну да турнцам есть с кого пример брать: наш король как осерчает, так только держись… Правильно сказывал мясник: справедлив, но суров. Слышь, ван, моли своего Имира, чтобы государь просто отрубил тебе голову!

Пленник, шедший до этого спокойно и уверенно, вдруг зашатался, ноги его подкосились и, если бы стражник не натянул веревку, юноша упал бы на колени.