– Но до этого, Лоуэла, я буду ненавидеть себя, и никто больше не будет считать меня хорошенькой, – заплакала я.

– О, нет! У тебя такое красивое лицо, одно из самых хорошеньких в этих краях. Никто и не подумает сказать, что ты некрасивая.

– Нет, скажут, – стонала я, думая о Нильсе, о том, как он будет разочарован, так и не встретив нас с Евгенией этим утром.

Но вонь, казалось, так пропитала мои волосы, как будто я сама – скунс. Я схватила ножницы и перебросила волосы на грудь.

– Лоуэла, я не могу! – закричала я. – Я просто не могу. Я закрыла лицо руками и зарыдала. Она подошла и положила руку мне на плечо.

– Хочешь, чтобы я это сделала?

Неохотно с опустошенным сердцем, я кивнула. Лоуэла взяла первую прядь в одну руку, а ножницы – в другую. Каждое клацканье ножниц врезалось мне в сердце, а мое тело болело от горя.

В своей темной комнате, сидя в углу под светом керосиновой лампы, Эмили читала Библию. Я могла расслышать ее голос даже через стены. Я была уверена, что она завершает чтение части из «Исхода», которую хотела прочитать перед завтраком, до того, как мама ее прервала.

– «… и всю траву полевую побил град, и все деревья в поле положил град…»

Я оцепенела от звуков ножниц, режущих мои волосы.

Когда Лоуэла закончила, я легла в постель, свернувшись калачиком, почти превратившись в шарик, и зарылась лицом в одеяло. Я не хотела себя видеть, или, чтобы кто-нибудь увидел меня даже на мгновение. Лоуэла старалась меня успокоить, но я качала головой и стонала.

– Мне хочется закрыть глаза, Лоуэла, и представить, что ничего не произошло.

Она ушла, а потом, проводив гостей, мама пришла навестить меня.

– О, мама! – закричала я, садясь на кровати и отбросив одеяло, как только она зашла ко мне в комнату. – Посмотри! Посмотри, что она со мной сделала?

– Кто, Лоуэла? Но я думала…

– Нет, мама, это не Лоуэла. – Я проглотила свои горячие слезы и вытерла щеки. – Эмили, – сказала я. – Это сделала Эмили.

– Эмили? – мама улыбнулась. – Боюсь, что я не понимаю, дорогая, как могла Эмили…

– Она спрятала кресло Евгении в мастерской. Она нашла скунса в одной из ловушек Генри и прятала его под одеялом. Эмили сказала мне пойти в мастерскую, мама, она сказала, что Генри поставил кресло туда. И, когда я зашла туда, она швырнула скунса в мастерскую и закрыла меня там. Она подперла дверь палкой. Она – просто чудовище!

– Эмили? О, – нет, я не верю…

– Она это сделала, мама, она, – настаивала я, колотя в отчаянии по коленям. Я так колотила себя, что выражение недоверия на лице мамы сменило выражение шока, затем она глубоко вздохнула, прижала руки к груди и покачала головой.

– Зачем Эмили делать такие вещи?

– Потому что она – страшный человек, и еще – завистливый. Она хочет иметь друзей. Она хочет…

Я замолчала, чтобы не сказать лишнего. Мама уставилась на меня на мгновение, а затем рассмеялась.

– Произошло какое-то недоразумение, какое-то трагическое стечение обстоятельств, – решила мама. – Мои дети не делают таких вещей друг другу, особенно Эмили. Она же так набожна, и богослужение – ее единственное занятие – добавила мама, улыбаясь. – Все это мне говорят.

– Мама, она думает, что делает добро, но так или иначе все, что она делает, приносит мне только вред. Она думает, что права. Иди и спроси у нее. Давай! – взвизгнула я.

– Ну, Лилиан, не надо так кричать. Если Капитан вернется и услышит тебя…

– Посмотри на меня! Посмотри на мои волосы! – И я оттянула руками грубо обстриженные пряди волос, пока мне не стало больно. Выражение лица у мамы потеплело.

– Мне жаль твои волосы, дорогая, честное слово. Но, – сказала она, продолжая улыбаться, – будешь носить красивый капор, и я дам тебе один из свои шелковых шарфов и…

– Мама, я не могу ходить весь день с шарфом на голове, особенно в школе. Учительница не позволит этого и…

– Конечно, сможешь, дорогая. Мисс Уолкер поймет, я уверена. – Она снова улыбнулась и принюхалась. – Я ничего не чувствую. Лоуэла хорошо выполнила свою работу. Нет худа без добра.

– Нет худа без добра? – Я прижала ладони к своим остриженным волосам. – Да как ты можешь так говорить? Посмотри на меня. Ты помнишь, какие красивые волосы у меня были, как ты любила их расчесывать!

– Все будет хорошо, дорогая, – повторила мама. – Я присмотрю для тебя один из свои шарфиков. А теперь просто отдохни, – сказала она и повернулась, чтобы уйти.

– Мама! Неужели ты ничего не скажешь Эмили? Неужели ты не расскажешь папе о том, что она сделала? – спросила я со слезами в голосе. Почему мама не хочет понять, как это все ужасно? А что, если все это случилось бы с ней? Она ведь так же гордится своими волосами, как и я. Разве не она могла часами расчесывать их, и разве не она говорила, что мне необходимо заботиться о своих волосах и питать их. Ее волосы были как золотая пряжа, а мои теперь выглядели как стебли срезанных цветов, неровные и жесткие.

– Лилиан, ну зачем продолжать эти страдания и заставлять страдать всех в доме? Что сделано, то сделано. Уверяю тебя, это просто несчастный случай. Все уже прошло.

– Это не несчастный случай. Во всем виновата Эмили! Я ее ненавижу, мама! Я ненавижу ее! – Я покраснела от гнева. Мама посмотрела на меня и покачала головой.

– Ты вовсе не ненавидишь ее. В нашем доме не могут жить люди, ненавидящие друг друга. Капитан просто не потерпел бы этого, – сказала мама, как-будто сочиняла один из своих любовных романов и, если нужно было, могла просто переписать или вычеркнуть из содержания неприятные и печальные события. – А теперь давай я расскажу тебе о вечеринке.

Я опустила голову, как белый флаг поражения, а в это время мама, как ни в чем ни бывало, начала пересказывать мне какие-то пикантные новости и сплетни, которыми она и ее гости кормили друг друга на протяжении дня. Ее слова влетали в одно ухо и вылетали из другого, но это маму не заботило. Я упала лицом в подушку и снова завернулась в одеяло. Мамин голос все звучал и звучал, пока она не рассказала все свои истории, а затем ушла, чтобы выбрать один из своих шелковых шарфов для меня.

Я глубоко вздохнула и перевернулась. Я не могла не спросить себя, тронуло ли происшедшее маму больше, если бы она была моей настоящей матерью, а не тетей? Внезапно, впервые я почувствовала себя сиротой. Мне стало еще хуже, я получила горький урок правды. И я плакала долго, пока не устала. Потом, вспомнив бедняжку Евгению, которая была в неведении, я поднялась, как сомнамбула и одела халат. Все мои движения были машинальными. Каждый раз, проходя мимо зеркала, я старалась не смотреть на себя. Я одела свои маленькие кружевные шлепанцы и, медленно выйдя из комнаты, спустилась к Евгении.

Как только она увидела меня, сразу же начала плакать. Я бросилась в ее объятия и разрыдалась на ее маленьком плечике; затем рассказала ей об этом ужасном событии. Евгения слушала, широко открыв глаза, с трудом веря в происшедшее. Но ей приходилось верить в это всякий раз, видя мои стриженые волосы.

– Я не пойду в школу, – поклялась я. – Я не выйду из дома, пока не отрастут волосы.

– Но, Лилиан, это займет много времени. Ты не можешь пропустить столько занятий.

– Да я умру от стыда, когда ребята в школе увидят меня такой, – я перевела взгляд на одеяло, – особенно, если Нильс увидит.

– Ты сделаешь то, что тебе сказала мама. Будешь носить капор.

– Они будут смеяться надо мной. Уж Эмили об этом позаботится, – проговорила я. Лицо Евгении опечалилось. Казалось, она тает от каждого грустного события. Я чувствовала себя ужасно, потому что была не в состоянии подбодрить ее или смягчить боль. Никакие развлечения или шутки, смех не могли облегчить мои страдания и забыть случившееся.

В дверь постучали и, повернувшись, мы увидели Генри.

– Здравствуйте, мисс Лилиан и мисс Евгения. Я зашел просто сообщить вам… ну, сообщаю вам, что ваше инвалидное кресло нужно еще пару дней проветривать, мисс Евгения. Я помыл его на сколько это было возможно, и как только запах окончательно исчезнет, я принесу назад.