Папины глаза округлились, и он обратил в ее сторону свой бессмысленный взгляд, который после «пережёвывания» услышанного, приобрел оттенок любопытства.

– Так значит ты – нет? – удивилась мама. Всякий раз, когда происходит что-либо ужасное или возмутительное, мама думает, что это, во-первых, неправда, а затем, когда ей все-таки приходится столкнуться с этим лицом к лицу, она просто не обращает на это внимания.

– Да, я поступила именно так, – гордо ответила Эмили, – Новые туфли теперь наверху, лежат где-то на нижней полке в шкафу.

Мама продолжала улыбаться.

– Может быть, они подошли бы Лилиан? – подумала вслух мама. Это рассмешило папу.

– Вряд ли, – ответил он. – У Эмили нога в два раза больше.

– Да, – задумчиво сказала мама. – Ну, хорошо, Лилиан, дорогая, первое, что мы сделаем этим утром поедем на станцию Апленд.

Я не могла дождаться той минуты, когда расскажу все Евгении. Обычно еду ей приносили в комнату, потому что ей было тяжело сидеть вместе со всеми за обеденным столом.

Любая наша трапеза была ритуалом. Папа обычно начинал с чтения Библии, а позже это делала Эмили, когда научилась читать. Но в отличие от Эмили папа обычно выбирал отрывки. Папа любил поесть и наслаждался каждым кусочком. Сначала нам обычно подавали салат или фрукты, а затем – суп, даже в самые жаркие летние дни.

Папа обычно оставался за столом, ожидая пока все не пообедают и стол, наконец, накроют для десерта. Но иногда папа читал за столом газеты, в основном о бизнесе, и тогда Эмили, маме и мне приходилось сидеть и ждать, когда он закончит читать.

Мама болтала без умолку об услышанных сплетнях или о любовном романе, который она сейчас читала. От папы редко можно было услышать и слово, да и Эмили всегда была погружена в собственные мысли. Поэтому казалось, что мы с мамой одни за столом. Я была ее любимой слушательницей. Заключения и неразбериха, удачи и поражения семей, живущих по соседству, завораживали меня. Обычно каждую субботу после обеда к нам на ланч приходили мамины подруги, чтобы обменяться новостями, слухами, или мама сама уходила в гости к кому-нибудь из них. Без этих свежих новостей и сплетен ей невозможно было жить.

Мама обычно вспоминала что-либо из услышанного дней пять или шесть назад и умела рассказать об этом так, будто это было одним из главных событий. Не важно, что новость могла оказаться ничтожно маленькой, например, как Марта Хач сломала палец на ноге и не подозревала об этом до тех пор, пока он не посинел.

Некоторые случаи напоминали маме о событиях прошлых лет, и она вновь рассказывала о них. Иногда и папа тоже вспоминал что-нибудь. Самые интересные новости я рассказывала Евгении, когда навещала ее после обеда.

Но сегодня мама объявила, что я иду в школу, и поэтому у меня была только одна тема для разговора, и ни о чем другом я уже не хотела слушать. Моя голова была заполнена мыслями, которые будоражили мое воображение. Теперь я встречусь и подружусь с другими девочками. Я научусь писать и читать.

Евгения занимала только нижнюю спальню, за которой не было закреплено определенных слуг. Еще раньше было решено, что Евгении так будет удобнее, иначе бы ей пришлось все время подниматься и спускаться по лестнице. И как только мне удалось освободиться и покинуть стол, я бросилась по коридору. Ее спальня располагалась в задней части дома, и окна выходили на запад. Поэтому она могла наблюдать и закат солнца, и рабочих, обрабатывающих плантации табака.

Когда я вбежала к ней в комнату, она только что закончила завтракать.

– Мама и папа решили, что в этом году я пойду в школу! – закричала я.

Евгения, откинув прядь волос, улыбнулась и просияла так, как будто это решение касалось и ее. Евгения выглядела совсем маленькой в этой большой с массивной спинкой кровати, ножки которой были в два раза выше меня. Я знала, что болезнь задерживает ее физическое развитие, но мне казалось, что это обстоятельство делает Евгению похожей на изысканную, тонкой работы куклу из Китая или Голландии. Она просто утопала в складках ночной рубашки. Самым удивительным в ее внешности были васильково-голубые глаза, которые всегда искрились счастьем, когда она смеялась.

– Мама берет меня с собой к Нельсонам, чтобы купить мне новое платье и туфли, – говорила я, кувыркаясь через толстые, мягкие подушки, чтобы сесть рядом с ней. – Знаешь, что я сделаю? Я принесу все учебники домой и каждый день буду делать домашнее задание здесь, в твоей комнате. Я буду учить тебя всему, чему сама научусь в школе, – пообещала я. – Тогда ты опередишь всех детей, с которыми потом будешь учиться.

– Но Эмили мне сказала, что я никогда не пойду в школу, – ответила Евгения.

– Да Эмили ничего не знает. Она сказала маме, что я не смогу ходить в школу пешком, а я назло ей буду приходить туда раньше, чем она, – пообещала я.

Евгения улыбнулась. Я крепко, но вместе с тем осторожно обняла свою маленькую сестренку. Она всегда казалась мне такой худенькой и хрупкой. Затем я побежала готовиться к поездке с мамой на станцию, чтобы купить мое первое школьное платье.

Мама предложила Эмили поехать с нами, но та отказалась. А я была слишком взволнована, чтобы придать этому значение.

Маму немного расстраивало то, что Эмили не проявляет должного интереса к тому, что мама называла «женские занятия», и заметила по этому поводу:

– Вряд ли она будет похожа на меня, когда вырастет.

Ну, а я-то уж точно, буду. Я обожала приходить в спальню родителей, когда мама была там одна. Я устраивалась рядом с ней возле туалетного столика, когда она причесывалась и делала макияж. Глядя в овальное зеркало в мраморной оправе, мама любила поболтать. Казалось, что нас четверо: мама, я и наши двойники, которые отражали наше настроение и реагировали так, как это делают близнецы.

Давно, когда мама была совсем юной, родители представили ее высшему свету Юга на обычном балу. В то время мама только заканчивала школу, а ее имя уже было известно в высших кругах. Она уже знала все о том, как молодые девушки должны одеваться и как вести себя в свете, а теперь ей очень хотелось научить меня этим правилам. Я любила сидеть рядом с мамой, когда она перед зеркалом расчесывала свои золотые чудесные волосы, слушать рассказы о веселых вечеринках, о ее нарядах с описанием мельчайших подробностей от туфель до алмазной диадемы.

– Женщины испытывают особое чувство ответственности перед каждым появлением в обществе, – говорила мне мама. – В отличие от мужчин, мы всегда на виду, как на сцене. Мужчины могут каждый раз одинаково причесываться, годами носить обувь и одежду одного стиля. Они не пользуются косметикой, и им не приходится заботиться о состоянии своей кожи. Но женщина, – в этот момент она прерывала рассказ, устремляя мягкий взгляд своих карих глаз на меня, – для женщины каждый выход в свет особенно значим, со дня, когда она впервые переступает порог школы до дня, когда она переступит порог церкви в день своего венчания. Каждый раз, когда женщина входит в комнату, все глаза устремляются на нее, и в это мгновение мнение о ней уже составлено. Лилиан, дорогая, не забывай о значении первого впечатления.

Она засмеялась и, повернувшись к зеркалу, продолжала:

– Когда-то говорила мама моя, что впечатление, которое ты произведешь своим первым появлением в обществе, будет самым сильным и запомнится надолго.

И я уже была вся в мечтах о своем первом выходе в общество и о том, какое впечатление произведу в школе, впервые переступив ее порог.

Мама и я поспешили к экипажу. Генри помог нам сесть, и мама открыла зонтик, чтобы уберечь лицо от солнечных лучей, так как в то время загар был «привилегией» слуг.

Генри вскочил на место кучера, тронул поводья, и лошади Белл и Бейб тронулись с места, унося нас от дома.

– Капитан еще не успел распорядиться засыпать выбоины на дороге, образовавшиеся из-за недавнего ливня, миссис Буф, так что держитесь там покрепче, будет немного трясти, – предупредил нас Генри.