Надя (закрываясь, тихо и грустно). Боже мой, как легко тому, кто выучился говорить, обмануть, обольстить бедную, почти безграмотную! Платон Алексеич, ваши слова прекрасные, но пустые слова. Я своих слов не умею защитить, и они не хороши, — но в них правда. Я не равная вам и не жить нам вместе, пока бог не отнимет у меня рассудка. (Молчит. Слышатся сдерживаемые тихие рыданья.) Жаль мне вас, потому что я знаю: у вас честное сердце, искреннее, и вы любите меня всею душою… Жаль мне и себя самой, потому что и я люблю вас… Но… но, мой милый друг… (постепенно и рыдания усиливаются и оттого голос все громче) мне быть нам сильнее своей судьбы, не переменить мне своего прошлого… не быть мне достойною вас… не переменить и вам своего прошлого, не разучиться всему хорошему, чему научились вы… не унизить вам себя до того, чтобы не постыдиться своей любви к дуре… (это уже почти крики) безграмотной, с подлыми привычка…

Иннокентиев. Что это за…

Надя (вскакивая). Боже мой, что подумают, скажут обо мне (убегает).

Иннокентиев. (Так и остается с альбомом, который держит на обеих ладонях, подобно тому, как в процессиях носят регалии). Что это за сцена, невольным свидетелем которой я сделался? Платон Алексеич, неужели вы могли оскорбить невинную девушку непристойными посягновениями?

Клементьев. Успокойтесь, добрый Сидор Иванович: никаких посягновений на Надежду Всеволодовну у меня нет, потому что я сделал предложение…

Иннокентиев (перебивая с изумлением). Вы сделали предложение? Как вы отважились, Платон Алексеич? Вы, и посмели сделать предложение Агнесе Ростиславовне!

Клементьев. Вовсе не Агнесе Ростиславовне.

Иннокентиев (разевает рот — хлопает глазами). Как не Агнесе Ростиславовне? Так кому же? О какой-же другой женщине можно думать, когда видишь Агнесу Ростиславовну?

Клементьев. Это правда. Но мой дурной вкус извиняется тем, что я пять лет не видал Агнесу Ростиславовну и теперь дожидаюсь увидеть Агнесу Ростиславовну, а не вижу ее.

Иннокентиев (успокаиваясь). Да, ну разве что так. Это точно, вы не видели Агнесу Ростиславовну пять лет, так, та-ак. Вы обратили внимание на другую потому что там, где вы жили, вы не имели перед глазами Агнесу Ростиславовну. Та-ак. Ну, хорошо; вы сделали предложение, так отчего же Наде было плакать? От ревности, что ли? Да не могла же она вообразить, что выйдет за вас?

Клементьев. Могла воображать, или не могла, но выходит.

Иннокентиев (разевая рот). Как, выходит?

Клементьев. Так.

Иннокентиев. Да помилуйте, неужели же предложение-то ваше вы сделали ей?

Клементьев. Ей.

Иннокентиев. Ну-у!

Клементьев. Для кого другого, Сидор Иванович, это еще могло бы быть неожиданностью, а для вас-то не должно бы тут быть ничего непредвиденного.

Иннокентиев. Как же я-то мог предвидеть?

Клементьев. Да когда я в своем письме спрашивал вас, где Надежда Всеволодовна, что с нею, вышла ли она замуж, или нет ли у нее жениха.

Иннокентиев. Да-а-а! Так в этих вопросах надобно было видеть такой смысл, а не простое любопытство, — та-а-ак!

Клементьев. Конечно, Сидор Иванович. Разве мало было у меня занятий, или мало на что смотреть, или о чем думать, чтобы любопытствовать через пять лет о ком-нибудь, кто не был бы очень дорог мне?

Иннокентиев. Та-а-ак! Теперь понимаю. Та-а-ак.

Клементьев. Но когда вы не видели ничего серьезного в моих вопросах о Надежде Всеволодовне, тем больше я должен благодарить вас за внимательность, что вы потрудились отвечать на вопросы, которым не придавали никакой важности.

Иннокентиев. Полноте, свой своему всегда друг, — мы оба граждане царства наук.

Клементьев. Не отрекайтесь от права на мою благодарность, добрый друг, надобно мне крепко пожать вашу руку — да кстати же мы еще и не здоровались хорошенько. (Хочет снять альбом с рук Иннокентиева.) Давайте-ка освобожу вас от ноши, и поздороваемся.

Иннокентиев (отстраняя руки с альбомом). Тише, тише! этого нельзя так хватать.

Клементьев. Да что ж это за святыня? Реймское евангелие, что ли? Или подлинник Илиады, рукопись самого Гомера?

Иннокентиев. Альбом рисунков Агнесы Ростиславовны. Вот я вам покажу.

Клементьев (удерживая). После когда-нибудь, Сидор Иваныч. А скоро прийдет она сама?

Иннокентиев. Сию минуту будет здесь. Набросала два-три куплета элегии, покормила рыбок, села, набросала два-три эскиза в этот альбом и встала итти сюда, попросила Андрея Дементьича вести ее под руку, а меня попросила взять нести альбом. Они отстали от меня, потому что она очень нежного сложения, но сию минуту будут здесь. Да-а, да-а, так вы хотите жениться на милой нашей Наденьке, — да-а, да-а (помолчав). Да-а, та-ак (помолчав). Но только это совершенная неожиданность для меня. (Помолчав.) Платон Алексеич, послушайте совет искреннего вашего друга, человека пожилого, смотрящего на вещи хладнокровно: подумайте, как же это можно?

Клементьев. Об этом напрасно говорить, Сидор Иваныч.

Иннокентиев (вздыхает). Неблагоразумно, Платон Алексеич; безрассудно.

Клементьев. Будем говорить о чем-нибудь другом. Пожалуй, хоть о ваших ученых трудах. Что вы теперь пишете?

Иннокентиев. Находя вас неблагоразумным мечтателем и жизни, Платон Алексеич, дорожу вашим мнением в ученых делах. С удовольствием представлю на вашу оценку мой слабый труд, прочту главные места (хочет итти).

Клементьев (удерживая). Читать некогда, Сидор Иваныч; расскажите лучше на словах, покороче. О чем ваше сочинение?

Иннокентиев. Труд мой имеет предметом историю Серпуховых-Карелиных, это мысль Агнесы Ростиславовны, Платон Алексеич. Женщина гениального ума. Я очень много обязан ей в ученом отношении; видя во мне желание заняться этим исследованием, она доставила мне и все нужные для того материалы, открывши для меня фамильный архив, — я привез и сюда три большие кипы документов; она же и руководит меня своими указаниями в объяснении смысла фактов. Важна также и помощь Андрея Дементьича. Благодаря его и в особенности ее просвещенному и гениальному содействию, надеюсь, труд мой будет не бесполезным для прогресса науки.

Клементьев. Добрый Сидор Иваныч, понимаете ли вы, чего она ждет, и понимает ли она, что выйдет? История Серпуховых — то есть предков Агнесы Ростиславовны, — и Карелиных — то есть фамилии, в которую вступила она через замужество — это, просто-напросто ваш труд должен быть пьедесталом для величия самой Агнесы Ростиславовны. Но, Сидор Иваныч, вы должны предупредить ее, что она хочет невозможного и ошибается в расчете. Вместо панегирика, у вас непременно выйдет смесь обвинительного акта с пасквилем.

Иннокентиев. Бог с вами, Платон Алексеич; как это можно.

Клементьев. Да не может выйти иначе, Сидор Иваныч; — только потрудитесь перебрать в уме главные факты. Предки Агнесы Ростиславовны были темные воры по мелочи, пока, наконец, род Серпуховых прославился подвигами двух братьев. Старший ограбил целую губернию и по мерзкому скряжничеству оставлял единственного сына умирать с голоду. Сын и умер. Тогда другой братец, — отец Агнесы Ростиславовны — мелкий негодяй, живший чуть ли не лакеем у брата, угостил его мышьяком и взял его наследство. Хороша история Серпуховых, предков Агнесы Ростиславовны! А фамилия Карелиных — все глупцы и трактирные герои, такие же как муж Агнесы Ростиславовны, пошлый гуляка, убитый бутылкою в пьяной драке. Пасквиль и обвинительный акт — ничем не может быть история Серпуховых и Карелиных. Вы должны растолковать Агнесе Ростиславовне, она добрая женщина, и вам, человеку честному, следует удерживать ее от фантазии, из которой не выйдет для нее ничего, кроме стыда и огорчения.