Только с гибелью Самозванца Великая старица Марфа, как ее станут впоследствии называть, получит возможность жить с сыном, будущим царем Михаилом Федоровичем, в костромском Ипатьевском монастыре, воспитывать его и отстаивать его права. Ее независимый нрав и сильная воля во многом помогли решить вопрос об избрании именно в пользу Михаила.
В ожидании приезда в Москву Великой старицы с сыном бояре распорядились отделать для инокини в Вознесенском монастыре палаты Марии Нагой – «устроить великими покои попрежнему». Царский дворец в это время был полностью разорен, стоял без кровель, полов, дверей и окончин, которые были «истоплены» занимавшими его поляками. Придать жилой вид находившимся в нем покоям былой царицы, супруги Василия Шуйского, в такой короткий срок не представлялось возможным из-за недостатка строительного леса и плотников. Зато оставалось время до холодов привести в порядок жилье недавно преставившейся вдовы Грозного. И любопытное совпадение – Великая старица с царем Михаилом прибыли в Кремль в тот же самый день, что и Марина Мнишек: 2 мая.
К сентябрю покои Великой старицы убрали «суконным нарядом» алым и зеленым, обив все оконницы и двери. Но Великая старица предпочла к декабрю выстроить в монастыре «малую избушку». Дверной прибор здесь обили вишневым сукном, а к октябрю 1614 года сменили на английское лазоревое сукно.
Новая жилица монастыря оказалась очень беспокойной и требовательной. Марфа устраивает в Вознесенском храме два придела: во имя государева ангела Михаила Малеина и святого Федора «иже в Пергии», соименных сыну и мужу. В 1624 году позади царицыных хором рубится еще одна «избушка» с шестью слюдяными окнами, большой изразцовой печью, железным луженым дверным и оконным прибором. Перед «избушкой» были сени и в стороне чулан и столчак. Двумя годами позже Марфе понадобилась новая келья, которая, как и «избушка», соединялась с церковью Георгия, обозначавшейся «что у великия государыни иноки Марфы Ивановны на сенях».
Великая старица берет на себя управление всем обиходом царицына ведомства, то есть выполняет все обязанности царицы – Михаил еще не женат, а его отец, патриарх Филарет, находится в польском плену. До его возвращения Марфа вынуждена была «досматривать за государством», а может быть, делала это с охотой. Как настоящая царица, она распоряжалась деньгами по одному своему «слову», которому подчинялись все приказы. Послы от русских земель, в частности купцы, кланялись подарками и царю, и Великой старице.
Постепенно в Вознесенском монастыре сосредоточились все важнейшие работы царицына дворцового обихода, в первую очередь так называемые светличные – шитье, вышивание, низанье. Соответственно к Великой старице поставлялся самый разнообразный материал, шелка, волоченое и пряденое золото, серебро, жемчуг, разнообразный металлический прибор, например «перепелков» – особого рода булавок или шпилек одних на 1624 год было получено 100 золотников белых и 200 золотников золоченых. Жемчуга же на следующий год доставили для работ 6077 зерен разной величины на общую сумму 1557 рублей. Золотым шитьем и жемчужным низаньем выполнялись ризы, пелены, покровы, все виды церковной утвари, для чего использовались также изумруды, лалы – рубины, яхонты.
Судьба отказала Великой старице в семейной жизни. С мужем после свадьбы она не прожила и пяти лет. Дальше был постриг и расставание на целых пятнадцать лет. И все же она продолжает себя чувствовать и женой, и хозяйкой большого, теперь уже царско-патриаршего дома. Филарет Никитич находится в польском плену, но это не мешает жене послать ему «на Литву охабенек объярь таусинная и шубу объярь вишневая на соболях да еще и шесть сороков соболей» – могли пригодиться на подарки да подкуп нужных лиц. Оно и вышло в конце концов, что патриарха Филарета обменяли «с придачей» на полковника Струся и других поляков. А уж когда патриарх получил свободу, Великая старица немедля послала ему полный святительский наряд, чтобы въехал в Москву в должном облачении, чтоб ни в чем не была ущемлена его гордость. Были это «монатья праздничная и монатья будничная и ряска».
Заботы о сыне занимали все мысли инокини. В 1614 году строила ему Великая старица аксамитную шубу с жемчужным кружевом, в которое были вставлены в гнезда 16 больших лазоревых яхонтов. Все рядовые предметы царской одежды строились у матери. Еще в декабре 1613 года на сорочки, например, было поставлено тафты виницейки алой 13 аршин и 66 аршин такой же тафты широкой, и это для будничного обихода. Красный цвет для белья был в Москве самым распространенным. Достаточно сказать, что постели покрывались ярко-оранжевыми простынями, а подушки имели наволочки алого цвета с обшивкой из серебряного кружева, и это не только в царском обиходе.
Но при всей роскоши царских одеяний и Великая старица, и ее сын склонностью к лишним тратам не отличались. Михаил Федорович, например, по совету матери предпочитал использовать нарядные сорочки из имущества Богдана Бельского, растерзанного в Ливнах сторонниками Самозванца, в прошлом приближенного и Ивана Грозного, и Бориса Годунова. По неизвестной причине государь пользовался богатейшим имуществом боярина, имевшего двор в Московском Кремле.
Из «Богданова имущества» в декабре 1613 года Михаилу Федоровичу под наблюдением Великой старицы были поданы четыре сорочки тафтяные, червчатые и белые, «а на сорочках по вороту и на мышках и на прорехах 373 зерна жемчужных на спинех-гнездах серебряных».
Для себя Великая старица определила единственный цвет – черный во всем – от одежды до обивки экипажей. Когда черных тканей не хватало, их специально «чернили». В своих комнатах Великая старица носила ряску, на выход надевала опашень, обычно из багрового киндяка, охабень и горностаевую шубу из черной тафты с собольей шапочкой.
И тем не менее Марфа Ивановна не отказывалась полностью от придворных обычаев. В ее хоромах жила дурка Менка. Другая дурка – Марфа уродливая числилась среди монастырских стариц. Был при Великой старице арап Давыд Иванов и бахарь-сказочник Петруша Макарьев. Подобное уменьшение имени сказателя свидетельствовало о добром отношении к нему Марфы Ивановны.
Самой большой радостью для инокини стало рождение у Михаила Федоровича первого ребенка – царевны Ирины Михайловны, которую бабушка забрала к себе в кельи, много возилась с ней и даже делала и наряжала для внучки кукол, на что в 1629 году из Мастерской палаты было затребовано «20 лоскутов отласных золотых и серебряных и камчатых и тафтяных на потешные куклы».
Царевна стала последней и единственной радостью Великой старицы после возвращения из польского плена мужа, все больше удалявшегося от дворцовой жизни. Крутой нрав патриарха, не допускавший возражений, сыграл в этом немалую роль. Великой старицы не стало 28 января 1631 года. Похоронить ее было решено в Новоспасском монастыре – усыпальнице всех Романовых.
Великая старица всю жизнь пользовалась царской казной, но располагала и собственными доходами – от принадлежавших ей Галицких волостей. Накопившиеся от них деньги – более шести тысяч рублей были полностью израсходованы на поминовение усопшей.
Обиход Вознесенского монастыря был похож и не похож на обиход других женских обителей Московского государства. Самый богатый среди них, непосредственно связанный с царским дворцом, он привлекал монахинь из знатных русских семей, которые поступали в него со своими «послуживицами». Обязательный вклад колебался от 50 до 70 рублей в зависимости от достатка монахини. В 1625 году в монастыре числились: игуменья, келарь, казначея, 9 стариц боярынь, 4 старицы соборные, 3 уставщицы, 26 крылошанок, 88 рядовых инокинь, иначе говоря, всего 133 старицы. Это число примерно сохранялось вплоть до конца XVII века.
Сегодня мало кто из историков вспоминает, что все сестры-старицы состояли на окладе, который им назначался на так называемый келейный обиход. Игуменья, келарь и казначения получали по 4 рубля, рядовые монахини по 2 рубля. Существенное пополнение оклада составляли заздравные деньги, которые выдавались в именинные дни царского дома (тем же трем руководительницам обители по два алтына, всем остальным – по алтыну) и панихидные – в каждый день памяти по скончавшимся членам царского дома («тремя властям» по гривне, остальным по десять денег). Всего в календаре 1697 года числились 17 «ангелов» и 70 «памятей». Сначала эти средства выдавались из государственной казны, но царь Федор Алексеевич в 1681 году предложил покрывать подобный расход из монастырской казны.