Кибела вскочила от таких слов, стала обнимать и целовать Хариклею.

– Хорошо, – сказала она, – дитя мое, что ты пожалела женщину, по природе подобную тебе, и позаботилась о безопасности брата. Но на этот счет будь спокойна: по пословице, даже солнце не узнает об этом.

– Пока прекратим разговор, – сказал Теаген, – дай нам подумать.

Кибела тотчас же удалилась. Тогда Хариклея сказала:

– Теаген, божество дарит нам такое счастье, в котором больше несчастья, чем мнимого благополучия. Но понятливым людям свойственно даже бедственные обстоятельства обращать к лучшему. Раз ты окончательно уже решил совершить это дело, то мне не о чем говорить. Разве стану я возражать, если наше спасение или гибель всецело зависят от этого? Впрочем, ты правильно поступаешь, если находишь ее требование неприемлемым. Но по крайней мере делай вид, что соглашаешься, питай обещаниями похоть этой варварки, отсрочкой пресекай крутые меры против нас, услаждай надеждой и смягчай обещаниями ее воспаленное сердце.

Правдоподобно, что между тем, по воле богов, найдется какой-нибудь выход. Но смотри, Теаген, не поскользнись от усердия, иначе ты втянешься в позорное дело.

– Тебе даже в беде не удалось избежать ревности, этого врожденного недуга. Знай, что я даже притвориться не могу: одинаково постыдно и делать позорное, и говорить. К тому же отпор притязаниям Арсаки заключает в себе то хорошее, что она уже не будет надоедать нам. Если придется претерпеть что-либо, то уж не раз и судьба, и мой разум подготовляли меня переносить все случайности.

– Смотри, чтобы мы не попали в большую беду, – сказала Хариклея и замолкла.

Так рассуждали они. А Кибелла снова окрылила Арсаку, сказав, что нужно ожидать благоприятного исхода, так как Теаген, как ей кажется, почти согласился.

Кибела вернулась в свою комнату. Пропустив этот вечер, а ночью горячо попросив Хариклею, с самого начала спавшую вместе с ней, помочь ей, она наутро опять спросила Теагена, каково его решение.

Теаген наотрез отказался, заявил, что и ожидать нечего. Кибела в унынии побежала к Арсаке и сообщила ей о непреклонности Теагена. Арсака приказала вытолкать старуху в шею, вбежала в свою спальню и бросилась на постель, разрывая на себе все.

Лишь только Кибелу выгнали из покоев Арсаки, Ахэмен, видя ее унылой и заплаканной, стал расспрашивать:

– Не случилось ли, матушка, какой неприятности, чего-нибудь дурного? Не огорчили ли нашу госпожу какие-нибудь известия? Не пришло ли из ставки донесения о каком-нибудь несчастии? Не одолевают ли в нынешней войне эфиопы господина нашего Ороондата?

И много таких вопросов с насмешкой задавал Ахэмен.

– Вздор мелешь, – закричала Кибела и убежала.

Но Ахэмен не отступился, последовал за ней, взял ее за руки, стал целовать и умолял раскрыть свою печаль перед родным сыном.

Взяв его с собой и уединившись в саду, Кибела сказала:

– Другому бы я не сообщила об общем нашем несчастье – моем и госпожи. Но так как Арсака во всем терпит неудачу, то я ожидаю смертельной опасности (ведь я хорошо знаю, что на меня обрушатся и власть и страсть Арсаки) – вот что я принуждена сказать тебе. Не придумаешь ли ты, как помочь родившей тебя, произведшей на свет и вот этой грудью вскормившей? Госпожа влюблена в этого юношу, что теперь у нас, и любит его любовью непереносимой, незаконной, неисцелимой. Победить эту страсть до сих пор пытались и она и я, но напрасно. Вот в чем была причина необычайной благосклонности и разнообразных услуг, расточавшихся чужеземцам. Но этот юноша, дерзкий, упорный глупец, отверг наше предложение. Я знаю, что Арсака не останется в живых, да и меня погубит, будто я надругалась над обещаниями и оказалась лукавой. Вот каковы дела, сыночек. Если ты можешь чем-нибудь помочь, окажи содействие, а не можешь – схорони меня, когда я умру.

– А какая награда, матушка, будет мне за это? – спросил Ахэмен. – Некогда мне нежничать с тобой, некогда мне обиняками да разными околичностями говорить о моей помощи тебе, раз ты так взволнована и еле жива.

– Ожидай всего, чего хочешь, – сказала Кибела. – Ради меня Арсака уже и теперь назначила тебя главным виночерпием. Если же ты имеешь в виду дальнейшее повышение, скажи. И не перечислить богатств, которые ты получишь, если спасешь эту несчастную.

– Давно у меня, матушка, возникли подозрения, я все понял, но молчал, выжидая, что будет. Мне не нужно ни чинов, ни богатства. А вот если она выдаст за меня девушку, называемую сестрой Теагена, тогда будет сделано по ее желанию. Влюблен я, матушка, в эту девушку безмерно. Госпожа наша, испытав на себе и силу и природу страсти, справедливо бы помогла человеку, страдающему тем же недугом, к тому же обещающему совершить такое трудное дело.

– Не сомневайся в этом, – промолвила Кибела, – госпожа немедленно окажет тебе эту услугу, раз ты станешь ее благодетелем и спасителем. А может быть, и нам своими силами удастся склонить девушку. Но скажи, каким образом поможешь ты нам?

– Нет, не скажу, – ответил Ахэмен, – прежде чем госпожа клятвой не скрепит своего обещания. А ты не предпринимай никаких попыток относительно девушки. Я вижу, она горда и высокомерна, ты можешь испортить все дело.

– Удача, удача! – восклицала Кибела, вбегая в опочивальню к Арсаке и припадая к ее коленам. – Будь спокойна. Все успешно совершается по воле богов. Прикажи только позвать моего сына Ахэмена.

– Пусть позовут его, – отвечала Арсака, – если только ты не собираешься опять обмануть меня.

Ахэмен вошел. Старуха все рассказала, и Арсака дала клятву устроить его брак с сестрой Теагена.

– Госпожа, – сказал Ахэмен, – хватит Теагену, раз уж он раб, ломаться перед своей госпожой.

На вопрос Арсаки: «Что это ты говоришь?» – Ахэмен рассказал все: Теаген захвачен по праву войны и сделался пленником, Митран отправил его к Ороондату, чтобы препроводить к великому царю, бессейцы с Тиамидом смелым набегом отбили у него Теагена, вести которого было поручено ему, самому Ахэмену, которому затем с трудом удалось бежать. Под конец он показал Арсаке и письмо Митрана Ороондату, заранее приготовив его, утверждая, что если нужны и другие доказательства, то Тиамид может быть свидетелем.

Арсака облегченно вздохнула, услышав это. Нимало не медля, она из спальни проходит в зал, где она имела обыкновение принимать, и приказывает привести Теагена. Когда его привели, она указала ему на стоявшего тут же Ахэмена и спросила, узнает ли он его. Теаген отвечал утвердительно.

Арсака спросила вторично:

– Итак, он вел тебя пленником?

Когда Теаген согласился и с этим, Арсака промолвила:

– Так знай, что ты наш раб. Ты будешь делать то же, что и рабы, повинуясь нашим указаниям, даже против своей воли, а твою сестру я отдам в жены Ахэмену, занимающему первое место у нас ради его матери и рвения к нам. Отсрочку же даю только для того, чтобы заранее назначить день свадьбы и приготовить пышное пиршество.

Теаген был уязвлен этими словами, словно раной. Но он решил не прекословить, а уклониться, как от нападения зверя.

– Слава богам, госпожа, – сказал он, – люди такого благородного происхождения, как мы, уже тем счастливы в своем несчастии, что будут рабами не у других, а у тебя, так милостиво и дружелюбно обращавшейся с нами, когда мы в глазах всех были не более как чужеземцы. Что же касается моей сестры, так она не пленница и поэтому не рабыня. Она согласна служить тебе и охотно примет любую должность – поступи с ней так, как считаешь правильным.

– Зачислить его в стольники, – сказала Арсака, – пусть Ахэмен обучит его обязанностям виночерпия, заранее приучая его к службе у царя.

Они вышли. Теаген печально присматривался к тому, что ему нужно будет делать, а Ахэмен насмехался и издевался над ним.

– Ты, только что бывший у нас таким надменным, высокомерным, не сгибавшим шеи, ты один только такой свободный, не желавший приветственно наклонить головы, теперь-то ты уж склонишь ее, а не то опустишь, вразумляемый ударами кулака.