Вскоре пришла и Васина очередь уступать дорогу.

Позади протяжно и требовательно засигналил автомобиль. Вася отвернул в сторонку, и мимо с криком, смехом и музыкой пронеслась на Сарсембаевом грузовике свадьба. Недолго помаячив впереди трактора ярким баяном, розовыми весёлыми лицами пассажиров, она быстро превратилась в тёмную точку, потом исчезла совсем в метельной полумгле, и Вася вдруг резко потянул за рычаг управления.

Трактор накатил гусеницами на сугробный вал обочины, раздавил его и с тяжёлым грохотом покарабкался куда-то прямо в степь, навстречу ветру, навстречу летящему снегу.

«Куда это он?» — недоумённо подумала Кирилка.

— Куда это вы? — закричала тётя.

Лишь невозмутимый Шайтан даже не ворохнулся на своём месте.

Трактор сильно качнуло, тётя охнула, придавила Кирилку и вцепилась в рукав Васиной грязной стёганки:

— Да куда же вы? Куда?

— В «Победу»! — откликнулся Вася, повернул трактор ещё круче к ветру и встал. — Вот наша дорога. А та, — он махнул в сторону шоссейки, — а та уже не наша, не к нам.

Тётя припала к переднему стеклу рядом с Шайтаном. Шайтан нехотя посторонился, скосил на неё тёмный, с красноватым блеском глаз, но собака теперь тётю не страшила, её пугало совсем другое.

За окном на все три стороны раскинулась пустынная степь, она вся дымилась белоснежным куревом, лишь кое-где впереди виднелись чуть заметные бугорки, ямки да обглаженные ветром белые изломы наста. Если это и была дорога, то проезжали по ней в последний раз очень давно, ещё до ненастья.

— Господи! Ни столба, ни вешки… Может, вернуться и подождать хорошей погоды?

— Сейчас поглядим, — ответил Вася и выскочил из кабины на снег. Шайтан хотел было тоже выскочить, но Вася ему запретил, а сам, глубоко проваливаясь, обошёл трактор, выбрался на твёрдое, потоптался, поковырял снег носком валенка и, заслонясь рукою от ветра, стал внимательно всматриваться в летящую мглу.

Потом быстро вернулся, бодро сказал:

— Доедем! Мой давешний след ещё видать.

Но тётя всё равно покачала головой, и тогда Кирилка наконец возмутилась, прикрыла от Васи лицо ладошкой и выговорила тёте:

— Ну что вы всё боитесь и боитесь? Дома боялись, в самолёте боялись, а теперь наслушались Мадама и трусите опять. А ещё собирались пирог свеженьким до папы с мамой довезти… Прямо смех!

Трактор между тем выбрался вместе с телегой на новую дорогу. Вася в разговоры больше не вступал. Ему было не до этого. Он старался не потерять едва приметный тракторный след и, кроме того, всё чаще и чаще поглядывал на свои часы со светящимся циферблатом. Короткий январский день шёл на убыль, ненастная мгла совсем закрыла небо, и от этого сумерки надвигались ещё быстрей.

Тётя тоже нет-нет да и взглядывала на свои часики, а потом на тракториста, но заговаривать с ним пока не решалась. Тогда Кирилка крикнула ему сама:

— Доедем-то скоро?

— Что?

— Доедем-то скоро?

— Скоро, скоро! К ужину поспеем… — ответил Вася и вдруг вскочил, глянул в заднее окошечко и разом надавил на тормоз: — Ах, дьявол! Накаркали!

Кирилка тоже, чуть не свернув шею, глянула назад, в окошечко, но ничего, кроме кирпичной горушки на телеге, не рассмотрела.

Вася пулей вылетел из кабины, Шайтан ринулся за ним.

— Что случилось? — побледнела тётя, а Кирилка, чувствуя, что в самом деле произошло что-то серьёзное, сорвалась с места, кинулась за Васей, за Шайтаном.

На миг она задержалась на стальной гусенице, подумала, что если спрыгнет, то сразу окунётся по пояс в снег, но когда прыгнула, то снег оказался не таким уж глубоким. Он взвивался белыми вихрями, хлестал по трактору, и в свистящем воздухе его, наверное, было куда больше, чем на земле. В открытой степи морозный буран царствовал, как хотел. Из-под толстой Кирилкиной куртки сразу унеслось всё тепло. Кирилка съёжилась, побрела к Васе.

А Вася бранился. Он стоял у перекосившейся телеги, разглядывал переднее странно смятое колесо и кричал не то Кирилке, не то Шайтану, не то самому себе про тех «малярш» на дороге, которые «накаркали» ему беду; костерил почём зря какого-то механика Тимохина, которому сто раз было говорено не отправлять в дальний рейс прицепы с барахольными камерами; но Тимохин всё равно это делает, отправляет, потому что он тумак, потому что сам в рейс не ездит и ему хоть кол на голове теши — никогда ничего не поймёт!

Кирилка, втянув голову в плечи и чувствуя, как ветер задирает воротник куртки, стояла, слушала, растерянно молчала.

Шайтан не обращал никакого внимания на Васин крик.

Он понимал, что этот крик к нему не относится, а самого его ни крепкие, ни худые камеры не интересовали. Он деловито кружил на дороге, что-то там вынюхивал. Может быть, заметённый заячий след, может быть, что иное, для него, для пса, очень важное.

Вася попритих, пнул дырявое колесо:

— Менять надо. Запасное ставить. На таком-то адском холоду!

И, опять чертыхаясь и без конца поминая неизвестного Тимохина, Вася полез в кабину, заставил тётю подняться, сдвинул подушку сиденья и со стуком, лязгом начал выкидывать на гусеницу гаечные ключи. И было видно: стучит он и чертыхается не только оттого, что зол, а оттого, что ему страсть как неудобно перед тётей за эту оплошность, хотя он в ней, похоже, нисколько не виноват.

Тётя молча поглядывала, ни во что не вмешивалась. И это было самое правильное, что она теперь могла сделать. А к ногам Кирилки вылетело из кабины железное, сильно помятое ведро. Ветер кувыркнул его, подхватил и с громким бряком помчал по насту. Кирилка бросилась в погоню, ведро поймала, а когда понесла назад, то встречные вихри ей пришлось пробивать плечом, как будто она шла не против ветра, а против сильного потока на дне очень холодной глубокой реки.

У неё дыхание захватывало от такого ветра, и даже Шайтан теперь укрылся в малом затишке за гусеницей, всем телом там встряхивался, освобождал шубу от колючего снега.

Кирилка протянула ведро Васе, едва пробормотала задубеневшими губами:

— Фофет, ефто фто помофь?

Это означало: «Может, ещё что помочь?» — но Вася как глянул на её согнутую фигурку, так сразу скомандовал:

— В кабину марш!

— Н-нет… — начала было спорить Кирилка, да Вася не тётя, рассуждать не стал, а взял Кирилку в охапку, подсадил вверх, с лязгом захлопнул за ней дверцу.

— Сиди и не вылезай!

Кирилка упала на мягкое сиденье, потом свесила вниз ноги, перевела дух. Железная кабина с урчащим за тонкой перегородкой мотором теперь ей показалась тёплой, как дом. Тётя наклонила совсем белое в густых сумерках лицо, почему-то шёпотом спросила:

— Ну, что там? Что?

— Камера лопнула… Авария, — нехотя отозвалась Кирилка, наперёд готовясь к новым ахам и охам, но тётя на этот раз не ахнула и даже не вздохнула. Она тяжело взгромоздилась коленями на сиденье, продавила его чуть не до пола, прильнула к заднему окошечку.

Кирилка потеснила тётю, тоже припала к окошечку.

Там жутко и ослепительно полыхнуло багровое пламя. Оно затрепетало на ветру длинными рваными лоскутьями, высветлило и окрасило в красный, тревожный цвет телегу с кирпичом, и край дороги, и летящий над ней снег, и даже сам Вася в своём замурзанном ватнике и в шапчонке-ушанке стал весь чёрно-багровым.

Пламя рвалось из ведра. В нём теперь бурлила горящая солярка.

Бушующий, как на пожаре, огонь стлался под ветром к самой земле, а Вася то исчезал, то появлялся в багровых отсветах; он что-то там, у телеги, у передка, спешно подкапывал, подсовывал, звонко стучал железом по железу.

Окошко было тусклым, тревожное пламя и к этому времени совсем уже ночные, почти чернильные тени метались из стороны в сторону, мешали смотреть. Да и сами тётя с Кирилкой в такой механике, как трактора и прицепы, нисколько не разбирались.

Они поняли только одно: Васе на ветру у телеги не очень-то жарко, хотя и пылает там сильный огонь.

Работу он то и дело бросал, вбегал почти в самое пламя и, отворачивая лицо, совал руки со скрюченными пальцами к ведру. А потом принимался махать, прыгать, колотить себя по бёдрам, затем снова кидался к телеге и опять там скрёб, лязгал мёрзлым железом.