Двое других, Серж и Николя, делали вид, что не слышат, о чем говорят их товарищи. Жевали бутерброды, запивали сладким чаем. Было ясно, что они твердо усвоили: “Слово – серебро, молчание – золото”.

Приветливо раскланявшись с каждым сотрапезником, Мария поспешила в рубку к Ивану Павловичу.

– Дело веселое – мальчишки не прочь взять нас в плен, а самим плыть в Россию.

– Какие шустрые! – светло улыбнулся Иван Павлович.

– Зря улыбаетесь. Они могут решиться. Застрельщик говорит: “Возьмем буржуев в плен – и в Севастополь!”

– Дурень! У нас горючего до Туниса да еще чуть-чуть.

– А он паруса видел свернутые.

– Ой, дурень! Куда ж им на парусах! Я и то подумаю. Ну молодцы! – С лица Ивана Павловича не сходила улыбка, и совсем не от того, что он пренебрегал опасностью, а потому, что ему была понятна молодецкая удаль – проскочить на авось два моря! – Эх, до Севастополя и я бы махнул, да кто нас там ждет…

– Говорит, в Африку везут, а там рабство не хуже немецкого.

– Дурень маленький… – Иван Павлович перестал улыбаться. – Придется запереть…

– Как запереть? До Бизерты?

– До Бизерты – другого решения быть не может. Вы спите – я дежурю, я дежурю – вы отдыхаете. Всегда один против четверых.

– Да они такие слабенькие, Иван Павлович!

– Не заблуждайтесь. Я видел, какая решимость у них в глазах. Такая решимость больше силы.

– Но мне стыдно.

– Мне тоже неловко, Мария Александровна, но я их запру честь честью.

– В каюте Николь. Там огромная кровать, они улягутся поперек все четверо. Гальюн там есть, умывальник есть. Еду, питье и теплую одежду занесем загодя! – оживилась Мари. – Не такой уж плохой карцер, а объяснение придумаем. Например, немецкий патруль, и надо прятаться, а не шастать по палубе.

– Решено! – кивнул Иван Павлович. – Пока наготовьте им провизии, а потом вы встанете к штурвалу, а я их упрячу.

– Годится, – согласилась Мария, – пойду в камбуз.

Камбуз находился рядом с кают-компанией, и в стене даже было окошко, чтобы подавать на стол, но сейчас это глухое окошко было плотно закрыто. Когда Мария делала бутерброды и подавала чай, она не воспользовалась окошком, а прошла по коридорчику. Со стороны кают-компании окошко было отделано таким же красным деревом, как и стены, а со стороны камбуза обито клеенкой, которую время от времени меняли. Так что, по сути, перегородка была хоть и герметичная, но тонкая, и в камбузе отчетливо слышалось все, что говорилось в кают-компании.

– Ты, Ванек, ученый, ты по компасу понимаешь и нас научишь. Если дуть на восток, доплывем до дому. Недельки за две доплывем.

– Дурак ты, Андрюха, сейчас мы в Средиземном море, а потом Черное – два моря за две недели?!

– Ну за три, за четыре – какая разница? Жратвы хватит, воды хватит.

– Не доплывем. Подохнем.

– Подохнем так подохнем, зато свободными, а не рабами! – настаивал Андре. – А вы чего молчите, Серега, Колька?

Его вопрос повис в воздухе – ни Серж, ни Николя так и не приняли участия в споре.

– Главное, дядьку пристукнуть, а тетка с перепугу сама сдастся. А если связать ей ноги и руки…

– Неблагодарный ты, Андрюха, люди нас спасают…

– Спасают. В Африку – в рабство, нашел спасение. В общем, сидите здесь, а я поднимусь наверх, присмотрю какую-нибудь штуковину, чтоб по башке.

– Остановись! – окликнул Жан, но он его не послушался.

Когда Андре прошел мимо камбуза и стал подниматься на палубу, Мария бросилась в свою каюту и взяла из тумбочки заряженный револьвер, подаренный ей еще генералом Шарлем. Дело принимало серьезный оборот.

В каюте Николь, куда они собирались поместить гостей, фактически не оказалось запора – только крохотная бронзовая задвижка изнутри.

– Где ваше оружие? – спросила Мария Ивана Павловича, войдя в рубку.

– Браунинг всегда при мне.

– Слава Богу! Они, кажется, склоняются к тому, чтобы взять нас в плен. По-моему, этот малыш навяжет всем свою волю. А в каюте Николь нет запора.

– Скверно. Постойте у штурвала, а я на разведку.

“М-да, жить, жить и погибнуть от своих дурачков – не каждому такая карта ляжет”.

Поднявшись на палубу, Иван Павлович не сразу увидел Андре – оказалось, что тот на корме копается в железном ящике для инструментов, который оказался не запертым на замок. Славных штучек там было на выбор: молоток, монтировка, ручная дрель, щипцы, плоскогубцы, мотки медного провода и еще разная мелочевка. Андре, конечно, облюбовал монтировку, небольшую, сантиметров сорока пяти в длину, но толстую, тяжелую, такую, какую надо. Он взял ее в руку, но не успел как следует разогнуться, когда Иван Павлович легонько хлопнул его по плечу:

– Бонжур, камрад!

Монтировка гулко ударилась о дно ящика, Андре выпрямился, радостно улыбнулся, тоже легонько хлопнул Ивана Павловича по плечу и сказал ему очень-очень приветливо:

– И откуда ты взялся, зараза?

Дружески придерживая друг друга на уходящей из-под ног палубе, они пошли вниз, в жилые помещения: Андре к приятелям в кают-компанию, а Иван Павлович к Марии в рубку.

– Все совпадает. Застукал его с монтировкой. Так что церемониться некогда, ведите яхту, а я соображу, как их запереть.

Качка усиливалась. Иван Павлович сам отнес в каюту Николь большую флягу с водой и приготовленное Марией съестное. Теперь оставалось решить самое главное – как их запереть.

К каюте Николь вели три ступеньки, двери открывались наружу – как запереть их там? Между дверью и ближней ступенькой было сантиметров семьдесят просвета, ровно столько, сколько надо, чтобы распахнуть дверь. Подумав, Иван Павлович снова поднялся на палубу и принес два спасательных круга, они были чуть шире, но это ничего, их можно вбить, пробковое дерево податливое, зато изнутри такую дверь не откроешь, если только выбьешь, ну а это столько шума, что все будет в полном порядке.

У Ивана Павловича был боцманский свисток, он не расставался с ним еще со времен Севастополя.

– Сейчас я засвищу, – сказал он Марии, войдя в рубку, – так что будьте спокойны. Все сделаем.

Едва шагнув за порог рубки, он засвистел в пронзительный боцманский свисток и заорал во все горло:

– Патрул! Дойч патрул!

Гости и сообразить ничего не успели, как оказались в каюте Николь.

– Тсс! – Иван Павлович приложил палец к губам. – Дойч патрул! – И показал знаками, что надо закрыться на задвижку и сидеть тихо-тихо.

Они закрылись изнутри на задвижку, а снаружи Иван Павлович тут же вбил между дверью и ступенькой два спасательных круга.

– Чем-то припер, гад! – услышал он из-за двери голос Андре. – Все, мужики, – капец! И как он меня с этой монтировкой застукал? Зараза!

Сверх кругов Иван Павлович накидал всякой всячины: тяжелую бухту запасного каната, кастрюли из камбуза, весла от крохотной спасательной шлюпки, – словом, сделал все так, что если узники даже и попытаются выбить дверь, то ничего у них быстро не получится, а шум поднимут такой, что мертвого разбудят.

К вечеру следующего дня “Николь” без происшествий пришвартовалась на своем родном месте у пирса Бизерты.

Все время пути бортовая качка была такая сильная, что даже Мария Александровна переносила ее с трудом. А пассажиры, после того как их разбаррикадировал Иван Павлович, вышли на пирс совсем зеленые от морской болезни и сонной одури.

В Бизерте было тепло – 23 градуса по Цельсию, а за время плавания каюты выстыли до плюс двух-трех градусов.

– В одну шеренгу ста-новись! – вдруг скомандовал по-русски Иван Павлович.

Если бы он поднял на них револьвер – это произвело бы гораздо меньшее впечатление.

– Рав-няйсь! Смирна-а! Равнение налево!

Отчеканивая каждый шаг, Иван Павлович подошел к Марии Александровне.

– Докладывайте, капитан, – подыграла ему Мария.

– Команда из русских военнопленных, доблестных бойцов французского Сопротивления, прибыла в русскую колонию порта Бизерта для лечения. Вольно!

– Расслабьтесь, ребята. Здесь вам ничего не грозит. Переход был опасный, мы не имели права рисковать, а потому и не сказали вам сразу, что русские. Меня зовут Мария Александровна, а нашего капитана Иван Павлович. Я гарантирую вам свободу, лечение, кусок хлеба. А в остальном не спеша разберемся.