Костя засунул одни кусок в рот и стал цедить горячий чай, вполуха слушая байки старшины. Чего мне пугаться? – думал он. Я попал наводчиком на бронеплощадку, мне и карты в руки. Обязательно подвиг совершу. Рафинад во рту быстро сделался дырчатым, а сладкий горячий чай волнами вливался в желудок. Хорошо, расслабился Костя, посасывая рафинад. Только вот на Реда Бараско жалко смотреть. Глаза на мокром месте. Пропадет ведь ни за что ни про что, и все из-за одного неправильно сказанного слова. Но видно, старшина прав. Судьба-а-а! Судьба! А я еще какого-нибудь америкоса собью. Костя уже увидел себя за прицелом артиллерийского орудия небывалого калибра. Такого калибра, перед которым все ссут кипятком от страха. Стрельба снарядами небывалого калибра представилась ему что-то вроде стрельбы из автомата – очередями. И бронепоезд с поэтическим названием 'Смерть врагам СВ!!!' ему уже нравился. И экипаж славный, и командир-отец в обиду не даст. Не служба, а малина! Дослужусь до майора. На большее у него воображения не хватало. Все будут мне честь отдавать, даже капитаны. А на работу больше не явлюсь, ну ее к черту, неинтересно.

Бараско к своей кружке даже не притронулся. Он уставился на нее, как на жабу, и, покачиваясь, твердил:

– Я хочу в Зону! Я хочу в Зону! Скажи, что это сон. Ведь это сон? Правда? Ущипни меня! – просил он Костю.

Хотел Костя сказать ему, что это не сон, а самая что ни на есть явь, что такова судьба, что так легли карты, что Боги неудачно кинули кости, что еще, кажется, Эйнштейн об этом твердил всему белому свету, но не успел. Дверь в каптерку стремительно распахнулась, и в проеме возникли две совершенно одинаковые физиономии: только одна улыбающаяся, во флотской бескозырке, а вторая хмурая – в фуражке с малиновым околышем. Первая, судя по всему, принадлежала мичману – балагуру и весельчаку, вторая – сержанту – мрачному и угрюмому, который давно уже поставил перед собой цель извести всех преступников на всем земном шаре, но не продвинулся дальше гарнизонной тюрьмы. Однако оба они тоже были каким-то странными, словно таблеток наглотались. А еще чуть-чуть плосковатыми, словно долго, как куклы, лежали в коробках, а потом очнулись и стали ходить и выполнять приказы генерал-майора Чичвакина.

– Эй, кто из вас Бараско?! – грозно спросил сержант, для пущей важности сдвинув кустистые брови.

– Я! – неожиданно даже для самого себя ответил Костя и встал. – Я Бараско!

Краем глаза он заметил изумленное лицо Реда. И загораживая его, быстро и громкого повторил:

– Я Ред Бараско!

– Ты-то мне и нужен. Выходи, касатик!

Костя сложил руки за спиной, сгорбился и, как бывалый арестант, поплелся из каптерки.

– Стой! – скомандовал сержант, когда Костя очутился в коридоре. – Мордой к стене и молчи!

– А ты, стало быть, мой? – осведомился мичман, глядя на Бараско. Только он, напротив, свои кустистые брови не хмурил, как сержант, а улыбался, как ясное солнышко. – Ну идем, парень, чего стесняешься? Сейчас на бронеплощадку отбудем. Дадим тебе бескозырку, тельняшку, потому как мы все со флота. Призваны для укрепления, так сказать, вашего брата – пехоты. А то вы без нас никак не справляетесь с Зоной и сталкерами. Подожди трошечки, вот только с корешем побалакаю.

Из каптерки появился Бараско – зеленый, как покойник. Костя специально отвернулся, чтобы не терзать его душу.

– Сегодня у нас на обед квадратные яйца . Ел когда-нибудь? – спросил мичман.

– Не-е-е-т, – выдавил из себя Бараско.

– Правильно! – засмеялся мичман. – Откуда тебе, салаге, знать, что такое квадратные яйца? Квадратные яйца только морякам выдают.

– Это точно, – серьезно подтвердил сержант. – По два на брата. Меняют, так сказать, на непромокаемые. Ха-ха-ха! По мне так лучше макароны с мусором .

Они закурили и даже чуть отвернулись, как бы уединились.

– Говорят, у тебя к сулейману подход есть?..

– Ну есть. А что ты хочешь?..

Сержант что-то забубнил мичману в ухо.

– А я что буду иметь?..

– Ну а я тебе… – сержант снова наклонился к мичману. – Бу-бу-бу…

– Бежать надо… – вдруг услышал Костя.

– Не могу, – прошептал он, покосившись на Бараско. – Сил нет…

– Бежим, иначе будет поздно. Сейчас они затянутся, и бежим.

Сержант с мичманом действительно затянулись и окутались клубами сизого дыма. Костя стоял, уткнувшись лбом в холодную, подрагивающую стену бронепоезда, и не мог шевельнуться. Не то чтобы он испугался, просто силы кончились. Сердце билось где-то в горле, а желудок все сильнее сводило спазмой. Умру, подумал он, безмерно жалея себя. Упаду и умру. И ведь никто не узнает. Кинут меня в кусты собакам на обед. И пропал я, пропал.

Сержант с мичманом снова затянулись и снова окутались клубами сизого дыма. Они перешли на флотский юмор и травили анекдоты.

Бараско понял, что с Костей творится неладное, крикнул:

– Бежим! – и толкнул его что есть силы в спину.

Только после этого он словно очнулся и сделал первые два неуверенных шага. Ноги, как во сне, были ватными, тяжелыми, как пудовые гири, и не гнулись.

Но недаром они полчаса бегали по всему бронепоезду: в седьмом вагоне, за третьим поворотом направо была дверь, перед которой старшина Жора Червень ни разу не прокричал заветное слово 'Чичвакин'. На двери было написано: ЗКП . Вот туда-то и подталкивал Бараско Костю. Два раза он упал, на третий раз силы окончательно оставили его, и он с ужасом оглянулся: мичман и сержант как стояли возле купе старшины Русанова, так и остались стоять, вылупившись на них, только мичман-балагур призывно махнул рукой и крикнул:

– Эй, салаги, куда? Куда вы денетесь с подводной лодки-то?!

И оба засмеялись, довольные и сытые. Твари, подумал Костя. Настоящие твари! Так я вам и дался. Сейчас только с силами соберусь.

– Вставай! – твердил Бараско, выпучив от ужаса глаза. – Вставай!

И тянул за рукав, тянул.

Костя еле поднялся. Его мотало, как пьяного. Прислонившись к шершавой металлической стене и пошел вдоль нее, сдирая со лба кожу.

– Ребятки, так не шутят! – вдруг сообразил сержант. – Всему есть предел! Назад, кому сказал! Назад! – и оскалился, как испуганная собака.

В этот момент Бараско уже отворил дверь в соседний тамбур и перепрыгнул через порог. Косте оставалось сделать всего-то три шага. Но эти три шага были непреодолимыми, как расстояние до северного полюса. Костя шел и шел, шел и шел, твердя: 'Я всегда твердил, что судьба игра, что зачем нам рыба, коль есть икра'. Однажды он услышал эти стихи по радио, и они ему очень понравились. Он запомнил только первую строчку, но не знал, кто их автор .

К ним уже бежали сержант и мичман – лениво и с достоинством, выставив перед собой животы. И наверное, он так и не дошел бы, если бы не Бараско, который в последний момент схватил его за шиворот и рывком перетащил в соседний вагон. Костя больно ударился обо что-то головой и на какое-то мгновение отключился, а когда пришел в себя, то увидел, как Бараско захлопывает дверь перед носами возмущенных преследователей и блокирует ее механизмом стопора. И только потом, секунд через десять услышал, как в дверь дубасят кулаками:

– Откройте, сволочи! Откройте! Ох, мы доберемся до вас! Ох, доберемся. Открывайте, подлюки, по-хорошему!

– Бежим! – приказал Бараско.

И только тогда у Кости появились хоть какие-то силы. Восьмой вагон был чисто пулеметным. Расчеты сидели на высоких металлических сидениях и глядели в амбразуры, поэтому ни на Костю, ни на Бараско никто не обратил внимания – тем более, что они уже примелькались, бегая за старшиной Русановым.

Они беспрепятственно попали в седьмой вагон, ввалились в ЗКП и рухнули на пол. Бараско сел и, не зная что делать, с состраданием на лице принялся глядеть на Костю.

– Думаешь, я умер? – спросил Костя и поднялся.

По лицу текла кровь. Левое плечо разламывалось от боли. Его почти не качало, только помещение, в котором они находились, пару раз брыкнулось, как лошадь, – так что Костя едва устоял на ногах. Но это уже была сущая ерунда. Силы возвращались к нему, а в голове прояснялось.