– А как может летать бульдозер? – спросил Жора, и лицо у него стало глупым-глупым, как у первоклашки.

– Или ходить памятник? – удивился Венгловский.

– Вот как этот, – сказал Калита, показывая на гигантский след и все больше отгоняя от себя странное подозрение, что видит знакомые пейзажи. – А пока ищем следы трактора. Они при такой жаре сто лет сохраняются в неизменном виде. Воду беречь. Неизвестно, когда мы ее найдем. В дома не лезть. Это особенно касается тебя, Саша.

– Почему?

– Потому…

– Но почему?

– Можно подцепить инфекцию.

– Какая к черту инфекция в такую жару?!

– Здесь были войны. Возможно, из-за чумы или холеры.

Вдруг подул ветерок, и то, о чем всем только казалось, стало очевидным. Пахло падалью. Калита посмотрел на противоположный край площади. Там что-то шевелилось – огромное, черное, отливающее сталисто-синим цветом. Откуда? Не может быть. Так много.

– Медленно, медленно отступаем… – приказал Калита.

Но Ген с рюкзаком на спине уже бежал через площадь, вопя, как резанный:

– 'Гемус'! 'Гемус'!

Больше ни одного ученого брать с собой в Дыру не буду, зло подумал подумать Калита и выстрелил из 'мухи'.

– Придется зубы вставлять… – прошепелявил капитан, рассматривая рот в осколок зеркала. – Они у меня и раньше-то не были крепкими, а теперь подавно. Кстати, меня Федором зовут, а фамилия Березин, – и пожал всем руки.

Он все еще не до конца верил в свои миллионы, поэтому и говорил о зубах, как о большой потере. Вставлю такие, как у старухи, думал он. Будет даже красивее, чем натуральные. И все же, какого черта я поперся в Дыру? Любопытство увидеть 'шар желаний' перевесило все остальные доводы? Дурак, ой, какой же я дурак! Зато роман получится шикарный, радовался он. Только я еще не понял, о чем будет роман. Может быть, о Зоне и о Дыре. Потом его осенило и он посмотрел вначале на Бараско, а потом на Костю. А вот и герои!

– А Звезда Героя откуда?

– Я Афган прошел… – скромно ответил он.

– Больно ты молод для Афгана, – заметил Бараско, но не стал заострять тему.

Она и так была заострена до предела. После того, как они выбили 'лимонкой' дверь и обстреляли гранатами коридор, путь был открыт, и они побежали к выходу. Мощный патрон 'американца' давал им преимущество. Пули 'американца' с легкостью прошивали стеклянные витражи второго этажа, где пряталась охрана. Да и АК-74М почти не уступал в эффективности.

Однако защитники 'Дома мух' успели притащить с крыльца ДШК и с грохотом открыли такой ураганный огонь, что пришлось отползать быстрее тараканов – по полу, по полу. На голову сыпалась штукатурка, а в воздухе стояла такая пыль, что ничего не было видно на расстоянии вытянутой руки. Тем не менее, Бараско умудрился найти вход в подвал, и они заняли оборону. Выкуривали их по всем правилам: вначале бросали гранаты, а потом, как дураки, перли в атаку. Троих они скосили. Когда гранаты кончились, появились тряпки, смоченные в бензине и в соляре. Но подвал строили на совесть. Он был обширным и глубоким, с хорошей вентиляцией. Держаться в нем можно было хоть неделю, если бы только было побольше патронов. В конце они уже считали каждый из них и тратили с умом. А потом, когда не осталось ни одного, собрались в самом дальнем закутке вокруг единственной гранаты и стали ждать, что будет дальше.

Рахиль Яковлевна уже перестала увещевать, чтобы они сдавались. Плюнула сквозь фарфоровые зубы и пропала. Да и горючее, похоже, у них кончилось. Но когда Костя попробовал было сунуться на лестницу, то едва не получил пулю в лоб. Оставалось только ждать смерти.

И они дождались. На третий день, к вечеру, вдруг наверху раздался непонятный шум, прозвучало несколько очередей, пару взрывов. Потом невнятный голос произнес:

– Эй… русс… побили мы ваших. Вылазь. Обижать не будем…

Теперь они стали почетными пленниками, и их кормили на убой, но отходить далеко от лагеря не давали. Из кустов неизменно появлялся часовой и делал знак, чтобы вернулись.

Бараско ругался, грозился кому-то жаловаться, но все без толку. На рассвете их отвели к реке и дали помыться. Они долго плескались в мелководной реке. Терли белым-белым песком закопченные лица и руки. Потом выползли голышом на косу и загорали. Часовых видно не было. По пляжу бегали крабы, в воде суетились мальки. Припекало солнце.

– Красота, – сказал Бараско, – как в Африке.

– Сбежим? – предложил Костя, рассматривая беспечные облака, плывущие неизвестно куда.

– Я не хочу, – сказал новоявленный Березин. – Мне и здесь хорошо. Не бьют, ну и ладно.

Конечно, он хитрил, ему хотелось хоть одним глазом увидеть 'шар желаний', но он боялся сглазить удачу, которая от него бегала всю жизнь. Может быть, теперь повезет и я стану знаменитым писателем?

– Сбежать мы всегда успеем, – сказал Бараско, приподнимаясь на локти. – Надо знать куда.

Казалось, он что-то знает, но не говорит.

– Мы, как птички в золотой клетке, – сказал Костя.

Когда они выбрались из подвала, партизаны посадили их в какой-то кокон. Оказывается, был и такой хабар, и в мгновении ока переместили сюда – в местность, похожую на саванну, с редкими тенистыми деревьями и мягкой травой под ними.

Костя Сабуров еще больше зауважал Бараско. Ведь была у него возможность уйти из подвала и вообще, из 'Дома мух'. Была! А он не воспользовался. Вместе с оружием у них вежливо, но настойчиво отобрали 'пометы' – одноразовую шапку-невидимку, и 'куни-кори' – антигравитатор, кроме 'анцитаура', который сделался прозрачным. Костя чувствовал, как он прилепился к затылку. Оказывается, Бараско – это тот человек, на которого можно положиться. Лежа на горячем чистом песке, Костя думал об этом. Он никогда не представлял себе Бараско в качестве друга, а сегодня вдруг представил. Неплохо… подумал он. Но представить Бараско в Москве Косте себе не мог. На концерте 'Сплина', например. Бараско там был бы явно чужим. Да и из тусовок он будет выпадать. В общем, странный друг какой-то получался, больше подходящий для Зоны, чем для цивильной жизни. Девчонки не одобрят, думал Костя.

Потом явился краснокожий вождь партизан по фамилии Давыдов, но ни бельмеса не понимающий по-русски.

– Его-твоя, – сказал переводчик, – ничего не понимай.

– А ты? – спросил Бараско.

– А я служить у твоя вояк. Я понимай.

– Кем ты служил?

– Толмач. На пятый полку.

– Долго служил?

Толмач не мог вспомнить слово и показал на пальцах – три.

– Три года! – воскликнул Костя.

– А что ты думал? Наши здесь давно зацепились, – пояснил Бараско.

– Его говорит, чтобы вы не волновай.

Если бы Костя не знал, что Давыдов – вождь и командир партизан, он бы принял его за грузчика с Казанского или за бамбилу с МКАДа. Давыдов беспрестанно улыбался и жал им руки после каждой фразы толмача. Его физиономия выражала сплошное доброжелательство.

– Ты ему скажи, чтобы вместо поклонов, отдал бы наши автоматы и вещи.

– Сказал уже, – ответил толмач. – Вернуть вам оружий, если согласны участвовать в операции.

– Какой операции? – удивился Бараско.

Березин тоже навострил уши, но по другому поводу. Он увидел местных женщин и стал вести себя согласно предсказаниям 'камбуна' Гайсина, то есть махать руками и всячески привлекать к себе внимание.

Женщины шли по воду. Были они высокими, стройными, в ярких одеждах. На Березина они не обращали внимания.

– Белый человек хороши умеет воевать, – перевел толмач. – Поможете нам, поможем и вам.

– А сами боитесь?

– Не боятся только дураки, – ответил Давыдов на вполне приличном русском.

Оказывается, он соблюдал дипломатический этикет. Вот придурок! – удивился Костя.

– Слышь, капитан, – позвал Бараско. – Воевать будешь?

– Не-е-е… я лучше по женской части, – облизнулся Березин, глядя на аборигенок.

– Чудак, – сказал Бараско, – они тебя с удовольствием женят. Но тогда ты не сможешь уйти отсюда. Оставайся, станешь шаманом. Будешь жить в круглом шалаше из глины.