Недавно один философ сказал, что его собственные шестнадцати и семнадцатилетние сыновья кажутся ему ужасно старыми, когда они ведут бесконечные разговоры о мотоциклах и пластинках, а он сам заново познал радость молодости, придя из ЦК компартии к вере. И пояснил: "ведь молодость человека измеряется его способностью оставить все позади и начать все сначала. И подлинный грех - это отказ стать большим, чем ты есть".
И как странно, неподлинно звучат поэтому разговоры о "церковном возрождении", "восстановлении", "возврате", "обретении" и т.п. Со стороны может быть действительно наша жизнь в чем-то возвращается к прежнему. Но человек, сам переживший духовное обращение, знает - он никуда не возвращался. Он совершил прорыв туда, где его еще не было. Он стал таким, каким он еще не бывал. Он приобрел - опыт новизны. Если при этом он увидел то, что видели христиане прошлых поколений и веков - в этом нет ничего удивительного - "Иисус Христос вчера и сегодня и во веки Тот же" (Евр. 13, 8).
Юношеское диссидентство работает сегодня на нас. Господствующим мировоззрением и стилем жизни в школе и институтах все еще является материализм, и священник вполне может восприниматься как "бунтарь", как проповедник и исполнитель иной жизни, иной системы ценностей.
А мы плохо пользуемся этим. Мы слишком напуганы тревогами взрослого мира и за этими тревогами не видим детей. В Москве вышло уже несколько сборничков под названием "Антихрист в Москве". Но с ними ведь в школьный класс не пойдешь. Туда надо идти с вестью о том, что "Христос в Москве" - ибо "Христос посреди нас!".
Представим, что я пришел в школу и в течение трех недель беседовал с детьми. В результате, один слушатель захотел креститься. Пошли. Крестили. На следующий день, когда я приду в класс, для меня возможно два варианта поведения. В первом случае я скажу: "Жидо-масоны вы проклятые! Я уже три недели говорю вам о православии, а только один из вас вырвался из-под влияния гнусного рока и порнографии!", а во втором случае: "Посмотрите, какая у этого Ваньки физиономия счастливая. Это - потому, что он вчера крестился. Кстати, эта радость может быть и вашей". Я предпочитаю второй путь. Издатели "Антихриста в Москве" - первый. "Мы - герои Брестской крепости, - говорят они. - Нас со всех сторон окружили враждебные силы, с окон газами травят, под нами подкоп ведут, сверху бомбы бросают... В общем, быть православным - это здорово, айда все до нашего каземата!".
И, надо сказать, что даже в такой проповеди был бы больший динамизм и больше правды, чем в той, какая ведется сейчас со страниц православных изданий и в телесюжетах. Все же воинская символика - это тот язык, что близок сердцу мальчишки. На этом языке он сможет понять, что речь идет о чем-то живом и ждущем от него выбора и участия. Но и такая проповедь редко слышна. По большей части язык нашей проповеди еще анемичнее. "Храните веру предков" и "имейте сокрушение сердечное" - в этих призывах так мало может узнать себя молодой человек.
Православие - это воинская этика. Церковь - не только больница для раненых и уставших, но и воинский орден, самое вступление в который столь похоже на воинскую присягу. Крещение пронизано воинской символикой и начинается оно с вызова и объявления войны диаволу.
Слово "война" пугает старика и радует мальчишку. И если мы хотим, чтобы Россия не перестала быть православной, чтобы молодые люди находили дорогу к храму, не следует ли нам от "миротворческих" проповедей перейти к духовно более реалистическим, и ясно и громко сказать: "Мы - христиане - ведем войну (не с людьми, конечно, а с помыслами и духами зла) и под наши знамена созываем тех, кто понимает, чем слово работа отличается от слова служение. Мы не обещаем победу. Мы сами устали за две тысячи лет боев. Мы предупреждаем, что будут раны, пленения и поражения. Ну так что ж за беда - сегодняшний долг и сегодняшнее веление сердца не допускают торговаться и взвешивать шансы на успех. Идя вперед - рискуем телом, оставаясь на месте - душой."
Нас оклеветали. О нашей Церкви сказали, что она "удовлетворяет религиозные потребности верующих". Это неправда: призвание Церкви - пробуждать эти потребности, пробуждать жажду Бога. И уже после причастия молится священник: "сподоби нас истее Тебе причащатися в невечернем дни Царствия Твоего!"
Митрополит Сурожский Антоний рассказывал, - его путь к вере начался со скучнейшей лекции одного очень известного православного богослова. Возмущение преподанным изложением христианства было столь велико, что он решил сравнить эти рассказы с самим Евангелием. И Евангелие перевернуло его душу, совсем было прибитую к земле проповедью священника. Сейчас, уже на старости лет, митрополит Антоний полностью согласен с тем, что говорил ему тогда пожилой священник. Хотя по сути все было правдой в той проповеди - в ней не было ничего, что могло бы зажечь душу пятнадцатилетнего мальчишки...
А все эти разговоры политиков и публицистов о "возвращении к истокам", не слишком ли вразрез они идут с опытом родившейся веры. И не мешают ли эти разговоры родиться вере в душах, по закону юности рвущихся вперед, а не назад?!
Еще печальней - когда молодая душа, оказывается в приходе одна среди множества пожилых людей и перенимает свойственный им способ церковной жизни, их суждения о том, что значит "быть христианином" (я говорю не о духовном учительстве у старцев, а о гораздо более распространенной учебе "у бабушек").
Я помню девушку, которая подошла к одной усердной прихожанке и спросила почти евангельскими словами: "Что мне делать, чтобы придти к Богу?" А в ответ услышала: "Ты, доченька, пойди вон туда, купи три свечки, крестик, цепочку и оформись на крестины"... Слишком часто человек приходит к храму, стремясь найти Бога, а ему рассказывают, как надо ставить свечку...
Все же дай Бог, чтобы мы подлинно научились отвечать на подобные вопросы.
По сути детское и юношеское восприятие Евангелия очень близко древнерусскому. Для Руси Изначальной характерно было эстетически-литургическое восприятие религиозной жизни, отличающееся от более философского характера веры греков. Первая русская летопись говорит, что сам выбор Православия на Руси был основан на эстетически-литургическом восхищении красотой Службы в храме святой Софии в Константинополе. Примечательно, что само слово, которым переводится греческое "ортодоксия" на славянский язык, не "правомыслие" или "правоверие", но "право-славие". Славо-словие есть высшая ступень молитвы, полнота ее, когда человек уже не просит чего-то у Бога, но, видя Его своей душой, чисто и бескорыстно славит Его "от избытка сердца".
Этот дар Право-славия, дар славо-словия есть у юного сердца. Разве не право-славно детское восприятие Литургии? Как и сердца послов князя Владимира, детское сердце видит в Литургии то, что видели в ней на высотах духа святые отцы: небо на земле.
... "Приидите, поклонимся, приидите поклонимся, ... Благослови душе моя, Господа, - слышу я, меж тем, как священник, тихо ходя по церкви, безмолвно наполняет ее клубами кадильного благоухания, поклоняясь иконам, и у меня застилает глаза слезами, ибо я уже твердо знаю теперь, что прекраснее и выше всего этого нет и не может быть ничего на земле, что если бы даже и правду говорил Глебочка, утверждающий со слов некоторых плохо бритых учеников старших классов, что Бога нет, все равно нет ничего в мире лучше того, что я чувствую сейчас, слушая эти возгласы и песнопения и глядя на красные огоньки перед тускло-золотой стеной иконостаса..." Так вспоминает Бунин, и уже из эмиграции и из старости оглядываясь, признается: "Нет, никогда не плакал я в готическом соборе так, как в церковке Воздвижения в эти темные и тихие вечера".
Грехи, хоть и ранят, но еще не тяжелят юношескую душу. И покаянная молитва здесь так легко и естественно возвращается к славословию. Житейские же заботы еще не заставляют молиться о себе. И вот та молитва - молитва право-славная - к которой так тяжело идти в поздние годы, которая как высший дар дается зрелым подвижникам - эта молитва как-то естественно струится из детской и юношеской груди. Недаром же преп. Макарий Египетский говорит, что прежде чем человек ступит на путь подвига, Господь дает ему некий "залог будущих благ", чтобы он знал, зачем и за что он борется, не по словам, а по сердечному извещению знал, зачем Господь и Церковь побуждают его вновь и вновь вставать и идти вперед.