Уэксфорд, которого жена называла либералом, старался быть терпимым и снисходительным, и часто, как он считал, ему это удавалось; на деле же такие старания проявлялись в обычной раздражительности. Бердену до второго брака никогда не приходило в голову, да он и не слушал, когда речь заходила об этом, что если человек придерживается иных взглядов, а не закоснело-консервативных, то в этом есть некая мудрость или даже сила. В представлениях тори, что полиция — это прежде всего шлем и дубинка, он раньше не видел ничего, о чем можно было бы спорить.

Бэрри Вайн мало размышлял о политике. В нем жил истинный англичанин, и, как ни странно, в большей степени англичанин, чем любой из его начальников. Он голосовал за партию, которая больше остальных сделала что-то для него и его близких. Для него не имело значения, к какому крылу она себя причисляет — к левому или правому. По его понятиям, «больше сделала для него» означало изменения к лучшему в его чековой книжке, накопления, снижение налогов и цен — словом, действия, направленные на то, чтобы его жизнь стала легче.

Берден верил, что мир станет лучше, если люди будут стараться вести себя хотя бы так, как он, а Уэксфорд считал, что ситуация изменится к лучшему, если люди научатся думать. Вайн же не находил нужным апеллировать к таким примитивным метафизическим понятиям. Для него существовала большая, но недостаточно большая, группа населения, состоящая из законопослушных граждан, которые работали, имели дом и содержали семью на разном уровне благосостояния, и масса остальных, узнаваемых им с первого взгляда, даже если они — пока — ничего противозаконного не совершили. Весь курьез заключался в том, что к классовости, как, возможно, в случае с Берденом, это не имело никакого отношения. Вайн, по его словам, определял, чуял потенциального преступника, даже если тот имел титул, «порше» и несколько миллионов в банке, даже если у него произношение как у профессора искусствоведения в Кембридже, или всего-навсего интонация работяги, который роет канавы. Вайн не был снобом и часто косился на дорожных рабочих. Его чутье определения преступников основывалось на других критериях, возможно, оно было интуитивным, хотя сам он называл это здравым смыслом.

Поэтому, оказавшись в мирингэмском пабе под названием «Выпивка и салат» и узнав, что это то самое место, где гужевались приятели Энди Гриффина большинство вечеров, его локатор мгновенно засек потенциально криминогенное скопление в лице четырех парней, для которых он тут же купил по полпинты пива «Эббот».

Двое их них были безработными. Но это не мешало им регулярно наведываться в «Выпивку и салат», что Уэксфорд оправдал бы на том основании, что не хлебом единым жив человек, ему нужны и развлечения, Берден назвал бы безответственностью, а Вайн определял как типичное поведение людей, ищущих удобных путей для нарушения закона. Третий из компании работал электриком, жалуясь на сокращение объема работ из-за спада производства, четвертый имел место посыльного в компании, доставляющей товары по ночам, он называл себя «мобильным курьером».

Фраза «я мог быть» всегда резала ухо Вайна, так часто ее произносили защитники в суде и даже свидетели: «Я мог быть». Что она значит? Ничего. Меньше, чем ничего. В конце концов, любой мог быть почти в любом месте и делать почти что угодно. Поэтому, когда безработный, назвавшийся Тони Смитом, сказал, что Энди Гриффин «мог быть» в «Выпивке и салате» вечером 11 марта, Вайн просто сделал вид, что не слышит его. Остальные уже несколько дней назад сообщили ему, что не видели его в тот вечер. Кевин Льюис, Рой Уокер и Лесли Седлер были твердо убеждены, что его с ними ни здесь, ни позже в «Панда коттедже» не было. Правда, они проявили меньше уверенности относительно его теперешнего местонахождения.

Тони Смит заявил, что Энди „мог быть в «Выпивке»" вечером в воскресенье. Остальные ничего не могли сказать по этому поводу. Как раз в тот вечер они туда не пошли.

— Он ездит куда-то на север, — предположил Лесли Седлер.

— Это то, что он говорит вам, или вы это знаете?

Сделать такое разделение членам компании оказалось не по силам. Тони Смит настаивал, что ему это известно.

— Он ездит на север в грузовике. И ездит регулярно, верно, ребята?

— У него больше нет работы, — сказал Вайн. — Вот уже год, как у него нет работы.

— Когда у него была эта работа на грузовике, он ездил регулярно.

— А сейчас?

Энди сказал, что поехал на север, значит, поехал. Они ему верят. Но дело в том, что их не очень-то интересует, куда отправился Энди. С какой стати? Тогда Вайн спросил Кевина Льюиса, который показался ему наиболее здравомыслящим и законопослушным: где, по его мнению, Энди находится сейчас.

— Уехал на мопеде, — последовал ответ.

— Тогда куда? В Манчестер? В Ливерпуль?

Но, похоже, приятели не знали, где названные города находятся. Упоминание о Ливерпуле вызвало у Кевина Льюиса воспоминания о своем «старике», который рассказывал ему о чем-то популярном там в дни его молодости, называлось это «Звуки реки».

— Так, значит, он ездит на север. Предположим, я говорю, что он не ездит, значит ли это, что он где-нибудь здесь?

— Нет, только не Энди, — покачал головой Рой Уокер. — Энди был бы здесь, в «Выпивке».

Вайн понял, что потерпел поражение.

— А откуда у него деньги?

— Думаю, получает пособие, — ответил Льюис.

— И только? Это все? — Попроще, попроще, повторял он про себя, бесполезно спрашивать о «дополнительных источниках дохода». — Больше ему неоткуда взять деньги?

И тут Тони Смит произнес:

— Может, и есть.

Все молчали. Они больше ничего не могли сказать. Их воображение подверглось огромному напряжению, и они измучились. Стакан «Эббота» мог бы помочь. «Мог бы»! Но Вайн чувствовал, что игра не стоит свеч.

Голос миссис Вирсон звучал громко и экспансивно — результат учебы в дорогой школе-интернате для девочек лет сорок пять назад. Она открыла ему дверь «Соломенного дома» и благосклонно-снисходительно, как это принято у богатых, пригласила войти. Платье из ткани с цветочным рисунком облегало ее, как огромный чехол для стула. Она сделала прическу. Завитки и волны застыли на голове, словно барельеф. Вряд ли все это было исключительно ради него, но с тех пор, как он последний раз был у них, что-то в ее отношении изменилось. Может, причиной тому послужило желание Дэйзи повидаться и поговорить с ним?

— Дэйзи спит, мистер Уэксфорд. Знаете, она все еще в сильном шоке, и я настаиваю, чтобы она больше отдыхала.

Он молча кивнул.

— К чаю она встанет. Я заметила, что у молодых очень здоровый аппетит, несмотря на все переживания. Давайте пройдем сюда и подождем. Думаю, у нас найдется, о чем поболтать, не так ли?

Грех не воспользоваться такой возможностью, подумал Уэксфорд. Если у Джойс Вирсон есть что сказать ему, а именно это означало слово «поболтать», он послушает. Но, когда они прошли в гостиную и уселись на стулья, обтянутые поблекшим мебельным ситцем, она не проявила намерения начать разговор. Не выказывая ни смущения, ни неловкости, ни даже застенчивости, она просто сидела, раздумывая, вероятно, с чего начать. Он боялся хоть как-то помочь ей, ибо в его положении любая помощь выглядела бы как допрос.

Неожиданно она сказала:

— Конечно, то, что случилось в Тэнкред-хаусе, ужасно. Узнав об этом, я целых две ночи не спала. За всю свою жизнь я просто не слышала ничего более жуткого.

Уэксфорд ждал, когда же последует «но». Люди, начинающие подобным образом, с высказывания о признании и понимании трагедии или горя, обычно затем дают ему оценку. Слова о сопричастности оказались всего лишь вступлением для оскорбления, которое последовало.

«Но» произнесено не было, но то, что она сказала, удивило его своей прямолинейностью.

— Мой сын хочет обручиться с Дэйзи.

— Вот как?

— Миссис Копленд этого не хотела. Полагаю, мне следует называть ее Дэвина Флори, или мисс Флори, или еще как-нибудь, но старые привычки живучи, верно? Извините, я, видимо, старомодна, но для меня замужняя женщина всегда будет миссис — и потом фамилия ее мужа. — Она сделала паузу, ожидая, что Уэксфорд скажет что-то, но, поскольку он молчал, продолжила: — Да, эта идея ей не нравилась. Я, конечно, не хочу сказать, что она имела что-то против Николаса. Просто какое-то глупое — извините, но я считала его глупым, — представление, что Дэйзи, прежде чем решит что-то, должна иметь свою жизнь. Я могла бы сказать ей, что, когда ей было столько же лет, сколько сейчас Дэйзи, девушки выходили замуж как можно раньше.