— Где вы находитесь?

— Помогите! Я истекаю кровью!

— Скажите ваш адрес.

В ответ дрожащий голос начал говорить номер телефона.

— Назовите адрес.

— Тэнкред-хаус, Черитон. Помогите, помогите мне!.. Приезжайте немедленно!..

Леса в этой местности занимают довольно большую территорию, около 155 квадратных километров. В основном это хвойные деревья — искусственные посадки сосны и лиственницы, норвежских раскидистых елей и довольно редких, возвышающихся, словно башни, пихт. Но южнее этого выращенного руками человека зеленого массива сохранился островок древнего девственного Черитонского леса, одного из семи лесов, существующих в графстве Суссекс еще со времен средневековья. Все они когда-то были единым огромным лесом, занимавшим около девяти тысяч квадратных километров, который, по свидетельству англосаксонских летописей, простирался от Кента до Хэмпшира. Водились здесь и олени, и дикие кабаны.

Сегодня небольшая часть этих старых лесов, в которых росли дубы, ясени, каштаны, березы и кустарники, обрамляет и ограничивает южные склоны частного владения. На тех же участках, которые до начала тридцатых годов были скорее лесопарком, где на зеленых лужайках красовались пихты, кедры и даже гигантские секвойи, новыми владельцами были сделаны дополнительные лесные посадки. Дороги к дому — а одна из них буквально узкий проселок, — причудливо извиваясь, ведут через лес, мимо неожиданно крутых холмистых склонов, через заросли рододендрона и свежих насаждений; то тут, то там их скрывают ветви древних раскидистых гигантов.

Временами за деревьями пробежит олень, рыжей молнией в ветвях мелькнет белка. Тетерева здесь редкие гости, зато для певчих птиц лес — просто раздолье, белые же луни прилетают только на зиму. В конце весны распускаются рододендроны, и тогда аллеи словно превращаются в воздушно-розовые пути среди нежно-зеленой дымки молодых раскрывающихся листьев, и лес наполняется соловьиными трелями. В марте, хотя лес еще голый и темный, в нем уже ощущается пробуждение жизни, и кажется, что от земли исходит свечение, излучаемое имбирно-золотистыми буковыми стволами. Их кора как бы испускает серебристый свет. Но по ночам в лесу темно и тихо, он хранит спокойствие, которое не может нарушить ничто.

Забора вокруг владения нет, но в обозначающей его границы живой изгороди есть ворота и калитки из красного кедра, сквозь которые за редким исключением можно пройти лишь пешком. Главные ворота отделяют лес от дороги, ведущей на север от шоссе В-2428 и соединяющей Кингсмаркхэм с Кэмбери-Эшез. Там висит указатель — небольшая деревянная табличка с надписью «Тэнкред-хаус, частное владение. Просьба закрывать ворота». Столб с указателем стоит тут же, слева от ворот, и их просят закрывать, хотя, чтобы открыть, не требуется ни ключа, ни кода.

В тот вечер, во вторник 11 марта, в 20 часов 51 минуту ворота были закрыты. Детектив сержант Вайн, хоть и был старшим среди сопровождавших его офицеров, вышел из первой машины и открыл ворота. Пропустив все три машины, включая «скорую помощь», Вайн закрыл ворота. Дороги не позволяли развить большую скорость, но, оказавшись на территории частного владения, Пембертон устремился вперед, насколько это было возможно.

Позже, когда им пришлось ездить по этой дороге каждый день, они узнали, что она и считалась главным подъездным путем к дому.

Солнце зашло два часа назад, и кругом стояла тьма, последний фонарный столб остался в ста метрах на шоссе, перед воротами, откуда они свернули на дорогу. Теперь путь им освещали только фары машин, пронзающие окутавшую лес белесовато-зеленую туманную дымку. Если из-за деревьев за ними и следили чьи-то глаза, то в свете фар их все равно не было видно. Они ехали сквозь колоннаду серых, словно обернутых туманом стволов, между которыми зияла чернота.

Все молчали. Последним, кто произнес какие-то слова, был Бэрри Вайн, когда выходил из машины, чтобы открыть ворота. Детектив инспектор Берден также ехал молча. Он размышлял над тем, что может ожидать их в Тэнкред-хаусе, и тут же одергивал себя, поскольку любые предположения в данном случае оказались бы бесполезны. Пембертону сказать было нечего, к тому же и положение не позволяло первым начать разговор.

В следовавшем позади микроавтобусе находились водитель Гэрри Хинд, полицейский офицер Арчболд, делающий описание места преступления, фотограф Милсом и женщина-офицер, детектив констебль Карен Мэлахайд. В замыкавшей кортеж «скорой помощи» ехали двое медиков, мужчина и женщина. При выезде из полицейского участка было решено не включать ни мигалку, ни сирену, так что двигались они неслышно, если не считать шума моторов. Дорога вилась между выстроившимися вдоль нее деревьями, мимо холмов, уходивших круто вверх, затем пересекала песчаное плато. Почему дорога была такой извилистой, оставалось загадкой, склон холма рядом был пологим, поросшим редкими огромными и почти невидимыми в темноте деревьями. Прихоть планировщика, подумал Берден. Он пытался вспомнить, бывал ли раньше в этих лесах, но понял, что слишком плохо знает местность. Конечно, он знал, кому они принадлежат сейчас, все в Кингсмаркхэме знают. Интересно, получил ли Уэксфорд его сообщение, вполне возможно, что он уже мчался вслед за ними, отставая всего километра на четыре.

Прижавшись носом к стеклу, Вайн пытался рассмотреть что-то в окно, как будто можно было что-нибудь увидеть, кроме тьмы, тумана и деревьев, мокрых и поблескивающих золотом в свете фар. Ничьи глаза не светились из темноты, ни зеленые, ни золотистые, и вообще кругом не ощущалось присутствия ни птиц, ни животных. Невозможно было различить даже небо. Деревья стояли как столбы, но кроны, казалось, образовали сплошной непроницаемый навес.

Берден слышал, что здесь есть еще коттеджи, в которых живет персонал, обслуживающий имение Дэвины Флори. Они должны находиться поблизости от Тэнкред-хауса, минутах в пяти ходьбы, не больше, но им не попалось ни ворот, ни уходящих в лес тропинок, ни огонька по сторонам дороги. От Лондона их отделяло всего 80 километров, но создавалось впечатление, что они где-то в Северной Канаде, а может, и в Сибири. Лес казался бесконечным, нескончаемые ряды деревьев, некоторые до двенадцати метров в высоту. Всякий раз, делая поворот, они ожидали увидеть открытое место, прогалину или лужайку, говорящую, по крайней мере, о близости к дому, но за поворотом открывался лишь новый ряд деревьев, еще один взвод этой бесчисленной лесной армии — спокойной, молчаливой, ожидающей.

Он наклонился к Пембертону, и голос его прозвучал непривычно громко:

— Сколько мы уже проехали от ворот?

— Почти четыре километра, сэр, — ответил тот, взглянув на счетчик.

— Не дорога, а черт знает что, а?

— По карте — три километра, — сказал Вайн. На носу у него остался беловатый след от стекла.

— Такое впечатление, будто мы уже едем несколько часов.

Продолжая ворчать и всматриваться в бесконечные рощи и гигантские стволы деревьев, Берден вдруг увидел большой особняк.

Деревья как-то резко, словно занавес, расступились, и перед ними предстал дом, ярко освещенный, как для съемок; искусственный лунный свет, зеленоватый и холодный, заливал его от фундамента до крыши. Дом имел странный и даже драматичный вид. Как барельеф на фоне туманно-темной впадины, он сверкал и переливался в потоках света. Квадраты и прямоугольники горевших оранжеватым светом окон сияли по всему фасаду.

Берден ожидал увидеть темный, опустевший, но никак не освещенный дом. Открывшийся перед ним вид напоминал первые кадры фильма о сказочных героях, живущих неведомо где, фильма о Спящей Красавице. И должна звучать мелодия, приглушенная и зловещая, в которой ухо отчетливо улавливает звуки рожков и барабанов. Тишина же мгновенно заставила почувствовать, что чего-то не хватает, и это что-то таит в себе ощущение гибельности. Звуки исчезли, но остался свет.

Дорога сделала еще одну петлю, и лес снова приблизился. Бердена охватило нетерпение, ему захотелось выскочить из машины и побежать к дому, ворваться, вломиться в него и увидеть самое худшее, что может быть. С трудом сдерживая нарастающее раздражение, он продолжал сидеть в ожидании, когда они подъедут ближе.