Во время обеда, ставшего для них последним, эти женщины сидели по бокам стола, друг против друга. Судя по расположению тарелок и приборов, за столом, очевидно, сидели еще двое — живых или уже мертвых? — во главе и в конце стола, но в комнате их не было. Перед приехавшими были только два трупа, разделенные пурпурным пятном.

Ни у кого не возникло сомнения, что обе женщины мертвы. У старшей, чья кровь окрасила скатерть, сбоку на голове отчетливо виднелось отверстие от пули. Для этого даже не потребовалось повернуть ее голову. Половина черепа и часть лица были обезображены раной.

Вторая женщина была убита выстрелом в шею. Рана удивительным образом не затронула лицо, и оно было белым, словно церковный воск. Широко открытые глаза устремлены в потолок, где застыли темные брызги — должно быть, кровь. Пятна крови виднелись на темно-зеленых обоях, золотисто-зеленых колпачках люстры, словно черные кляксы, пропитали темно-зеленый ковер. Одна капля даже попала на картину и, скатившись вниз по светлой краске, застыла у рамы выпуклой бусинкой.

На столе стояли три тарелки. В двух из них виднелись остатки пищи, остывшей и уже покрывшейся тонкой пленкой. Третья была доверху полна крови, словно кто-то щедрой рукой заполнил ее соусом… соусом кровавой трапезы…

Они обнаружили и четвертую тарелку. Голова навалившейся на стол женщины, чья кровь, брызнув фонтаном из открытой раны, пропитала все вокруг, уткнулась в нее обезображенным лицом, ее темные с седыми прядями волосы, рассыпавшиеся из пучка, частично закрывали приборы, солонку, опрокинутый стакан, прилипли к скомканной салфетке. Еще одна салфетка, насквозь пропитанная кровью, валялась на ковре.

Возле более молодой женщины, волосы которой свесились почти до полу, стояла сервировочная тележка с едой. Кровь забрызгала белую салфетку на ней, белоснежную посуду, оставила следы на корзинке с хлебом. Словно изюмины, крупные капли крови виднелись на тонких ломтиках французской булки. В большом стеклянном блюде лежало что-то вроде пудинга, но Берден, который давно привык смотреть на все хладнокровно и без эмоций, не мог без содрогания отвести взгляд от того, во что он превратился после того, как его залила струя крови.

Много лет, должно быть, целая вечность, прошло с тех пор, как при виде таких зрелищ к горлу Бердена подступала тошнота. Но, с другой стороны, доводилось ли ему прежде видеть подобное? На мгновение все перед глазами пропало, он онемел, так как не мог подобрать слов, чтобы объяснить то, что увидел. И, хотя в доме было тепло, он ощутил внезапный озноб. Сжав пальцы рук, он почувствовал, что они холодны как лед.

Он попытался представить, что же произошло. Грохот выстрела из револьвера, винтовки или чего-то еще более мощного? Грохот, разорвавший тишину, нарушивший покой, тепло, уют. Люди сидят за столом, разговаривают, едят и вдруг этот неожиданный ужас… Но ведь было четыречеловека. Двое по бокам стола, один — во главе, и еще один в конце. Он повернулся и обменялся непонимающим взглядом с Бэрри Вайном. В его глазах сквозили отчаяние и подступающая к горлу тошнота. Зрелище потрясло всех.

Наконец Берден с трудом сделал несколько шагов. У него было ощущение, будто к ногам и рукам привязаны гири, в горле стоял комок. Сквозь распахнутую настежь дверь он прошел внутрь дома. Позже, спустя несколько часов, он вспомнил, что в тот момент совершенно забыл о женщине, которая им звонила. Вид мертвых заставил его позабыть о живых, возможно, еще живых…

Он очутился не в оранжерее, а в величественной зале с уходящим на всю высоту дома до самой крыши потолком, освещенную менее ярким приглушенным светом. Он исходил от светильников с серебряным основанием и ламп, вделанных в розетки из стекла и керамики, отчего свет получался нежно-абрикосового оттенка и оттенка слоновой кости. Ноги его ступили на блестящий паркетный пол с разбросанными по нему коврами, которые из-за сочетания красных, коричневых и золотистых цветов с вытканными лилиями Берден определил как восточные. Из залы наверх вела лестница, раздваивающаяся на уровне второго этажа, с площадки которого ступени поднимались на галерею, забранную ионическими колоннами. У подножия лестницы, раскинув руки на нижней ступеньке, лежал мужчина.

Он тоже был мертв. Ковер на ступенях лестницы был красного цвета, и кровь проступила на нем, словно винные пятна. Берден втянул воздух и, поймав себя на том, что непроизвольно поднес руку ко рту, решительно опустил ее вниз. Медленно и сосредоточенно оглядевшись, он неожиданно заметил какое-то движение в дальнем углу залы.

Вдруг раздался какой-то резкий звук, который, казалось, вернул ему голос.

— О Господи! — сдавленно вскрикнул Берден.

Такой звук раздается, когда на пол падает телефон,

если кто-то неожиданно наступил на провод. Из дальнего темного угла, куда не попадал свет ламп, к нему приближалась, вернее, подползала какая-то фигура. Она издавала стоны. За фигурой, подпрыгивая и скользя по дубовому паркету, волочился телефонный аппарат. От движений аппарат издавал бренчащие звуки, как игрушка, которую дергает за шнур ребенок.

Но это был не ребенок, это была очень юная девушка, которая ползла к нему на четвереньках, у его ног она бессильно обмякла, издавая бессвязные звуки, как раненое животное. Она была вся в крови, кровь пропитала ее длинные волосы, одежду, струилась по обнаженным рукам. Ее поднятое к нему лицо тоже было в крови, словно она нарочно вымазала его.

К своему ужасу, Берден увидел, что из раны, слева над грудью, чуть ниже ключицы, льется кровь. Он опустился перед девушкой на колени.

Губы ее раскрылись, и она с трудом прошептала:

— Помогите мне, помогите…

Через две минуты «скорая помощь» уже мчалась в Стоуэртон, в больницу. На этот раз мигалка периодически выхватывала из обступившего мрака отдельные деревья и вой сирены разрывал еще так недавно ничем не нарушаемую тишину леса. «Скорая помощь» летела на полной скорости, и водителю пришлось изо всех сил нажать на тормоза — иначе столкновение с машиной Уэксфорда, которая въехала в ворота с шоссе В-2428 пять минут десятого, было бы неминуемо.

Известие о случившемся пришло к нему, когда он обедал с женой, дочерью и ее другом. Они сидели в недавно открывшемся итальянском ресторане в Кингсмаркхэме, который назывался «Примавера» — «Весна». Они уже почти доели второе, когда он услышал сигнал своего телефона, что — как он потом понял — неожиданно и резко остановило его, не дав совершить действия, о которых он мог бы потом сожалеть. Быстро обменявшись несколькими словами с Дорой и довольно небрежно простившись с остальными, он тут же вышел из ресторана, оставив в тарелке телятину по-марсальски.

Он трижды пытался дозвониться в Тэнкред-хаус, но всякий раз линия была занята. Когда машина, которую вел Доналдсон, преодолела первый поворот узкой лесной дороги, он сделал новую попытку, и на этот раз ответил Берден.

— Была снята трубка. Она валялась на полу. Здесь три трупа. Все застрелены. Мимо вас, должно быть, проехала «скорая помощь» с девушкой.

— Как она?

— Пока не знаю. Была в сознании, но состояние серьезное.

— Вы говорили с ней?

— Конечно. Пришлось. В дом проникли двое, но она видела только одного. Она сказала, что все произошло в восемь или сразу же после восьми. Больше она говорить не могла.

Уэксфорд сунул телефон в карман. Часы на приборной панели показывали двенадцать минут десятого. Когда он узнал о случившемся, то уже был достаточно раздосадован, и это состояние недовольства продолжало нарастать. Сидя за столиком в «Примавере», он пытался подавить в себе чувство антипатии и явного неприятия. И затем, когда уже не в первый раз с его губ готово было сорваться резкое слово и он — исключительно ради Шейлы — сдерживал себя, просигналил телефон. Сейчас он решительно отогнал от себя неприятные воспоминания: думать об этом просто нет времени, он должен сосредоточиться на убийствах в Тэнкред-хаусе.