Полюби его, человек, ибо в нем, как и в тебе, хранится истина, движущая мирами. Плоть от плоти Вселенной, ты и он, нашедшие друг друга в тысячелетиях, не расставайтесь, не предавайте…

Вы и есть два параллельных мира, две ипостаси его — хранитель и спаситель.

Человек, брат мой, оглянись вокруг. Разделенный границами и языком, распрями и войнами, враждой и ненавистью, ты, дитя Вселенной, честь и разум ее, распахни свои двери…

— Я не думала, что вы согласитесь, — сказала Жанна, виновато склоняя голову перед Хамзиным. — Спасибо вам. Я эгоистка. Я радуюсь, что муж вернется ко мне, и боюсь думать, что для вас это большая жертва.

— Нет, — сказал Хамзин. — Для меня тоже радость. Завидую я Мишке. У меня тоже могла быть такая жена.

— У вас это впереди. Вы сильный, вы сможете.

— Да, — сказал Хамзин. — Смогу. Ну что, пора?

— Пять минут, — сказала Жанна. — Пора. Не забыли?

— Этого не забудешь, — усмехнулся Хамзин. — Хорошо, хоть пограничников нет на этих границах, а то чувствуешь себя шпионом.

— Зато есть пограничные собаки, — вставил старик.

На нем был тщательно выглаженный костюм, он держал на руках внука, и лицо его было торжественным и скорбным.

— Ну, посидели на дорожку, и хватит, — сказал Хамзин. — Спасибо вам за все.

Он пожал руку старику, осторожно, боясь причинить боль своими большими руками, обнял Жанну, потрепал малыша за щеку и скрылся за дверью.

Никто не садился. Напряженно ждал старик, задержала дыхание Жанна, и даже ребенок притих, обняв деда за шею.

Из-за двери поплыла музыка. Это Хамзин завел граммофон. Прошло еще несколько минут.

И они услышали громкий треск, а потом запахло озоном, а потом послышался крик.

Сталкиваясь в дверях, они вбежали в комнату и увидели Михаила. Он сидел на полу и зажимал ладонями лоб.

— Что с тобой? — бросилась к нему Жанна.

— Да ничего, — сказал Поляков, морщась. — Хамзин чемоданом стукнул. Нечаянно. Столкнулись. Здоровый чемоданище…

А потом пришли они, Джеральды. Пес с важным видом сообщил, что все переходы закончились удачно. Его бросились обнимать, и он не уклонялся от объятий. Быть спасателем ему чертовски нравилось. Джеральд-один стоял в стороне и молча улыбался. Когда улеглась радость, пес отвел Полякова в сторону и сказал, потупясь:

— Помнишь, ты меня спрашивал, почему я заблудился? Так вот, ты почти угадал. Только это была не кошка, а…

— Собака, — закончил Михаил. — Я понимаю. Красивая?

— Ого! — только и сказал Джеральд.

Утром выпал третий за эту осень снег. А ночью он долго падал в темноте, и из окна были видны только серые пятна, плывущие сверху вниз. Если бы Глеб не знал, что снег приносят тучи, то можно было бы подумать, что это воздух сгустился и клочки замерзшего газа разрастутся, займут все свободное пространство и станет нечем дышать.

В эту ночь к нему снова пришла бессонница. Как назло, дома не оказалось снотворного, и он был вынужден пролежать на диване в темноте, долгие часы следя за сгущением воздуха и воображая себе, что снег стоит на месте, а дом вместе с ним, с Глебом, летит вверх и конца полету не предвидится.

Думать ни о чем не хотелось, но все равно думалось, непроизвольно, по инерции, вяло и неторопливо мысли связывались в ассоциации, и конец мысли совсем не вытекал из ее начала. Он смотрел на гравюру на стене, где веселый Мюнхгаузен летел на ядре навстречу туркам, и по созвучию к нему пришло слово «Мюнхен», а потом женское имя Гретхен и Грета Гарбо — заграничная дива, и город Дивногорск, и все, что связано с ним… На кухне капала вода, и со следующим словом «горы» он вспомнил пещеру, в которой заблудился в детстве, сталактит, освещенный предпоследней спичкой, и прозрачную каплю воды на его острие. На вкус она была горьковатой, и сейчас, через много лет, он снова ощутил на языке едкий вкус известковой воды. И сразу же пришло ощущение потерянности и страха, и комната превратилась в сырую, душную пещеру.

Тогда Глеб встал, включил свет и по голосам, доносившимся из соседней квартиры, понял, что наступило утро.

Как всегда по утрам, соседка ругала своего сына, а он отвечал тонким голосом, невнятным, монотонным, иногда плакал, соседка распалялась еще больше и, наверное, била мальчишку.

Глеб прошел на кухню, засыпал кофе в кофеварку и, пока она булькала на газе, сидел, думал о разном и слушал голоса за стеной. Похоже было, что мальчик заперся в ванной и плачет там один, а мать кричит на него из-за двери, и уже отец вклинил свой бас, и только неясно, кого он ругает — жену или сына, или, быть может, обоих.

Пришла Лида.

— Так и не спал? — спросила она, щурясь от света.

— Да, — сказал он, — думается о разном. Не спится.

— Как же ты будешь работать сегодня?

— Я привык. Я могу не спать по три дня.

— И не есть целый день, — добавила Лида. — И не видеть жену по году. Ты выносливый.

— Да, — согласился он, — слышишь, соседи опять ругаются.

— Слышу, конечно. Только не ругаются, а лаются. Каждое утро одно и то же.

— И каждый вечер.

— Да, и каждый вечер. Нам не повезло с соседями. Наверху заводят музыку и танцуют, да так, что пляшут наши люстры, внизу пьют и играют на баяне, а эти ругаются и бьют своего сына. Давай сменим квартиру.

— Ты думаешь, в другом месте будет лучше? У людей всегда найдутся причины, чтобы танцевать и пить, драться и плакать.

— Нам не повезло с соседями, — повторила она.

— А быть может, им не повезло с нами? Какие-то мы ненормальные. Гостей не зовем, водку не пьем магнитофон не держим. Тихие, как мышки.

— Можно жить так же, как они, — пожала плечами Лида. — Что может быть проще.

— Да нет, пожалуй, не сумеем. Темперамента не хватит.

Странный шум в комнате сына заставил Глеба прислушаться. Ему показалось, что там летает птица и шелестит крыльями, и налетает на стекло, отчего оно позванивает, как приглушенный голос сверчка.

Игорь не спал. Он ползал по полу, сопел, вскакивал размахивал руками, ойкал и явно пытался поймать кого-то, ускользающего из его рук. Глеб включил свет. Тотчас же что-то коснулось его щеки, мягкое, сухое, и легкий шуршащий звук пролетел мимо.

— Кто это у тебя летает? — спросил Глеб растерянно. Он смотрел во все стороны, но только слышал, как кто-то бьется о стекло, да видел, как качнулась люстра опрокинулся стакан, и струйка воды полилась на пол! И казалось, что это просто ветер залетел в комнату и не находит выхода.

— Что здесь происходит? — строго спросила Лида, появляясь на пороге, но тут, наверное, и ее лица коснулись невидимые крылья, и она вскрикнула и побледнела.

— Летучая мышь! — закричала она. — Откуда ты принес эту гадость?!

— Это не мышь, — тихо сказал Игорь.

Он стоял посередине комнаты и не смотрел на родителей, а вертел головой, пытаясь проследить полет невидимого существа. Несмотря ни на что, он не был растерян, словно бы ожидал этого, и теперь ничему не удивлялся.

— Это птица, — сказал он, высматривая что-то на шкафу.

— Какая же это птица? — спросила Лида испуганно. — Откуда она взялась и где она?

— Вылупилась из яйца.

— Ну и когда? — спросил Глеб. — Сегодня? И уже летает? Ты что-то путаешь.

— Ничего я не путаю, папа. Я нашел яйцо на улице, белое такое, с красными пятнышками, и положил его под батарею. Это было две недели назад.

— Не придумывай, — оборвала его Лида, — я мыла пол, и не раз, под батареей ничего не было. Почему ты лжешь, Игорь?

— Я не вру, мама, — обиделся Игорь. — Яйцо лежало там.

Выражение упрямства появилось на его лице, и Глеб понял, что так от него ничего не добьешься.

— Ну ладно, — сказал он, — значит, сегодня из яйца вылупилась птица и сразу же полетела. Так, выходит?

— Ну да.

— И что же ты будешь делать со своей птицей?

— Я еще не знаю. Я хочу ее поймать и разглядеть получше.