— Рукой схватить. Так обнаружишь…

— А что надо сделать, чтобы его увидеть?

— Подсоединить что-нибудь. На приборе стрелка отклонится, мотор заработает, лампочка загорится.

— Вот-вот, именно лампочка. То есть мы увидим не сам электрический ток, а свет от накаленной им спирали, но это уже ближе. Ты понимаешь, к чему я клоню? Для того чтобы увидеть птицу, тоже нужна лампочка. У кого-то она есть, а у кого-то нет. А что она собой представляет, я не знаю.

— Ясно. У тебя с Игорем лампочки в мозгах вкручены, а у меня с Лидой — перегорели или вовсе не было. Дай взаймы, что ли…

— А может, у тебя врожденный дефект, вроде дальтонизма? И знаешь что?..

Зазвонил телефон. Вызывали Женю.

— Ты прости, Глеб, я твой телефон на работе оставил. У меня больной тяжелый, надо ехать. Ну давай, думай. И не изводись так. Я к тебе вечером заеду.

Внимательно перелистывая толстые тома «Жизни животных», приглядываясь к иллюстрациям, Глеб сравнивал их с фотографиями птицы, но ни одна из них не походила на ту, что сидела в клетке. Тогда в голову ему стали приходить мысли невероятные и слова несерьезные. Он подумал, что это и не птица вовсе, а пришелец или робот, посланный на землю с неведомой целью, а ее невидимость — это защитный экран, только почему-то избирательный. Он дошел до того, что пришельцы защищаются именно от него, Глеба, и, рассмеявшись, скорчил устрашающую гримасу. Пусть боятся.

Как обычно, смех превратил проблему в шутку, и он, уйдя в другую комнату, лег на диван и, закрыв глаза, привычно скользя по запутанным ассоциациям, дошел до слова «сон» и заснул с этим словом.

Его разбудил шум. Из комнаты Игоря слышались возня, шорох, писк. Стараясь ступать неслышно, он приблизился к открытой двери и удивился тому, что увидел. В комнате была Лида. Растрепанная, раскрасневшаяся, она стояла на коленях возле клетки и шарила в ней руками.

— Ты что? — спросил Глеб, хотя и так ясно было, что.

Лида вздрогнула, смутилась.

— Да вот, пораньше отпустили, — сказала она, поднимаясь, — а тебя будить не хотелось.

Глеб захлопнул открытую дверку клетки, прислушался. Птица была там, успокаивалась, наверное, оправляла перышки.

— А я уж думал, ты ее на ужин решила приготовить.

— И ты еще шутишь? Мне вот не до шуток. Все вы нормальные, а я уродка. Думаешь, мне легко?

— Видишь ли, Лида, если говорить честно, я ведь тоже… Мы с тобой оба уроды.

— Врешь, — сказала она почему-то шепотом, — ты врешь. Ты нарочно меня успокаиваешь.

— Нет, не вру. Это утром мне показалось, что так будет лучше. А ты весь день об этом думала и прибежала пораньше, решила, что дома никого не будет. Ты хотела ее убить?

— Нет, просто выпустить.

— Зачем?

Лида молчала.

— Ну что же, — сказал Глеб. — Это тоже выход. Что непонятно, то подлежит уничтожению. Так спокойнее. Птицы не станет, ты снова будешь чувствовать себя нормальной. А так она словно заноза.

— Я все равно убью ее, — твердо сказала Лида. — Все равно. Что бы ты ни говорил обо мне и что бы ни думал. Ты хочешь, чтобы я сошла с ума?

— А об Игоре ты подумала?

— Для него это очередная игрушка. Поплачет и забудет.

— А если не забудет и не простит? Что тогда?

— Да как ты не понимаешь? Мы с тобой ненормальные, мы не видим ее.

— Мало ли каких дефектов не бывает на свете? Женя был здесь, назвал это избирательной слепотой. Он, кстати, птицу видит. И, я думаю, многие ее тоже увидят. А многие — нет. Пока нас поровну. Ну скажи, тебе будет легче, если, например, половина города птицу тоже не увидит? Мы ведь будем не одни?

— Возможно, и так. Но я не верю в это. И ты мне лжешь. Ты ее видишь.

— Ну вот, договорились. Только сегодня утром жаловалась, что никогда не скандалили. Давай подеремся, что ли?

Лида отошла к окну, отвернулась, и в наступившей тишине стали слышны привычные вечерние звуки: внизу играли на баяне, громко пели, то и дело выскакивали в коридор, шумели там и дрались. А наверху завели магнитофон, он орал на полную мощь своих мегаватт, и кто-то плясал, да так, что дрожал потолок и качалась люстра. За этим шумом Глеб не сразу расслышал знакомое трио за стеной: высокий женский, басовитый мужской и тонкий детский. Глеб попытался вспомнить, какие же лица у соседей, но так и не вспомнил, покачал головой и прикрыл плотнее дверь в комнату.

Сел рядом с клеткой и долго слушал, как шуршит птица, стучит клювом о прутья, попискивает, а потом открыл дверку и просунул туда руку. Птица забилась под его пальцами. Он неловко схватил ее поперек туловища, она пискнула, ударила крылом, и он ощутил прикосновение его на коже, сухое, мягкое, теплое. Он вытащил птицу из клетки, не переставая удивляться тому, что пальцы сжимают пустоту, воздух, ничто. И это ничто билось в его ладонях.

— Ой, какая красивая клетка, папа! В ней птица будет еще красивее!

Игорь стоял рядом, в пальто, в шапке.

— Пожалуй, — согласился Глеб. — Хотя клетки никого не украшают. Может быть, ты ее отпустишь? Жалко держать в неволе.

— Она же замерзнет. Пусть поживет у нас до весны, а потом отпустим.

— Сейчас же иди и разденься, — сказала Лида. — Наглядишься еще на свою птицу.

— А ты завидуешь Игорю, — сказал Глеб, когда сын вышел. — Будет ему теперь от тебя на орехи.

— Ты считаешь меня такой мелочной? Все равно я вашу птицу задушу.

— Уже и нашу…

Они и в самом деле чуть было не рассорились, но зазвонил звонок, и Игорь впустил Женю.

— Ага, вся семья в сборе. Ну и прекрасно. Держи, Игорь, это конопляное семя. Глеб, в твоем доме опять не пахнет кофе. Лида, я страшно голоден, только что из больницы, даже домой не заезжал…

— Ну и шума от тебя, Женька. Что ты за человек.

— Я сейчас что-нибудь приготовлю, ребята, — сказала Лида. Посидите немного.

— Ну что, надумал? — спросил Женя. — Как Лида отнеслась ко всему этому?

— Как? Пошла готовить гарнир для этой птички.

— М-да… А ты знаешь, я тут кое о чем раздумывал, но пока выводы делать рановато, материала не хватает. Надо бы эту птицу показать как можно большему числу людей. Элементарный тест.

— И к чему это?

— Да я и сам не знаю точно. Кажется, я начинаю понимать, что это за лампочка, может, ты и сам поймешь… В общем, рановато для выводов.

В дверь забарабанили.

— Открой, Игорь! К нам.

В комнату даже не вошел, а скорее вбежал незнакомый мальчик. Худой, зареванный, он уже не плакал, но дрожал всем телом. Вслед ему доносились крики, отборная пьяная ругань раздавалась из-за двери. Гремели кастрюли, на истеричной ноте визжала женщина.

— Папка дерется, — сказал мальчик, — он там маму бьет.

— Пойдем, Витя, — сказал Игорь. — Я тебе птицу покажу.

Он подвел мальчика к клетке, они присели на полу, и Глеб увидел, что мальчик перестал дрожать и сосредоточенно уставился в пустую клетку.

— Вот и еще один зрячий, — тихо сказал Глеб.

— Кто это там так буянит? — спросил Женя.

Глеб пожал плечами.

— У них так каждый день. Никак мир не берет. Из-за этого шума отдохнуть нельзя.

— Да ты хоть выясни, в чем там дело. Смотри, как мальчишку напугали. Может, помощь нужна.

— И без нас разберутся. Еще схлопочешь по шее от таких.

— А ты и напугался. Дай-ка, я сам схожу.

— Перестань ты, Женька, в самом деле. Ничего с ними не случится, успокоятся. Пойдем на кухню, уже кофе готов.

— Э, нет, я все-таки схожу. И знаешь что? Вот как ты думаешь, есть у этих людей лампочка для птицы или нет?

Глеб хмыкнул и промолчал.

— Ну ты подумай, подумай.

— А ты меня с ними не равняй.

— Я не равняю, но все же… Я схожу, а ты подумай, пораскинь мозгами. Если сам не дойдешь, я тебе скажу потом, на ухо.

— Не надо, — сказал Глеб. — Не надо говорить. И так ясно.

Он прислонился к косяку и молча смотрел, как Женя вышел и позвонил в соседнюю дверь. Кажется, он понял, в чем тут дело, но это открытие не принесло ему радости.