Мирно спящий аб был разбужен своей женой. Она бесцеремонно толкала его в бок:

— Проснись! Да проснись же ты, горе мое шестипудовое!

— А? Что такое? Что тебе надо?… — проворчал аб, насилу раздирая тяжелые веки.

— Звонит кто-то! Наверное, за тобой! — сказала ведрис Пуара.

— Кого бы это принесло среди ночи? — прохрипел аб Бернад, окончательно проснувшись и прислушиваясь. Звонки настойчиво повторялись.

— Может быть, тебя зовут для последнего напутствия?! — испуганно прошептала ведрис Пуара.

— Чепуха! Насколько я знаю, вчера в Ланке никто не собирался умирать…

— Вчера! Мало ли что вчера. Это случается так внезапно!

— Ну ладно, ладно, пойду погляжу. Все может быть!

Аб набросил на себя халат, сунул ноги в шлепанцы и спустился по лестнице в холл.

— Во имя бога единого, кто там?! — проговорил он осипшим спросонья голосом.

— Это я, ваше благочестие! Я, Нагда, что у профессора Нотгорна! — прозвучал из-за двери знакомый голос.

— Ведрис Нагда?!

Удивленный аб быстро снял с двери запоры и распахнул ее. За порогом действительно стояла рослая экономка профессора Нотгорна.

— Простите, ваше благочестие, что я осмелилась в такое неурочное время…

— Ничего, ничего, ведрис! Пастырь и ночью пастырь! Я весь к вашим услугам! Что у вас на сердце?

— В нашем доме, ваше благочестие, есть человек, которому необходимо исповедаться, и… и он не может ждать ни минуты! — одним духом выпалила Нагда.

Аб в изумлении воскликнул:

— В вашем доме, в доме заядлого безбожника есть человек, который хочет исповедаться?! Да кто вас, собственно послал за мной?

— Доктор Канир послал…

— Доктор Канир? Не он ли сам хочет исповедаться?

— Нет, ваше благочестие, доктор Канир лишь просит вас прийти. А исповедаться хочет другой человек!..

— Неужели сам профессор Нотгорн?! — вскричал аб в радостной надежде, но Нагда тут же рассеяла его приятное заблуждение:

— Что вы, ваше благочестие! Ведеор профессор даже не знает об этом и не должен знать! Исповедаться хочет молодой парень, которого профессор излечил от врожденного идиотизма!

— Как вы сказали? Излечил? Да разве профессор занимается врачебной практикой?! — совершенно искренне удивился аб.

— Нет, нет, конечно, не занимается! Он слишком для этого стар. Этот пациент наш единственный пациент, если, конечно, не считать того… Впрочем, чего это я болтаю! Ведеор профессор занялся им лишь из жалости к его бедной матери. И вот теперь парень окончательно выздоровел и хочет впервые в жизни открыть душу богу единому!

— А профессор Нотгорн об этом знает?

— Да нет, не знает. Он спит…

— Но позвольте, ведрис, как же я могу…

— Ах, ваше благочестие! — горячо воскликнула Нагда. — Вы же знаете, что я честная и набожная женщина! Я никогда бы ничего не сделала во вред своему доброму хозяину. Но разве ведеору профессору повредит, если его пациент изопьет из чаши бесконечного милосердия божьего?! Так мне и доктор Канир сказал… Забудьте же на время ваши распри с профессором и… и утешьте беднягу! Идемте, умоляю вас! Все должно быть сделано, пока хозяин спит!

Против таких доводов трудно было что-либо возразить. Аб Бернад отбросил все свои колебания и сказал:

— Хорошо, ведрис, я пойду с вами. Подождите меня здесь, я только оденусь…

У калитки профессорова дома аба и Нагду поджидал доктор Канир.

— Здравствуйте, ведеор аб! Да благословит вас бог единый за то, что вы откликнулись на мою просьбу и пришли! — взволнованно сказал доктор.

Нагда тут же молча исчезла, а Канир, попросив аба не делать шума, повел его в дом. Они прошли через темный холл, миновали просторное помещение, в котором аб по запаху без труда узнал лабораторию, и очутились в скупо освещенной комнате с единственным окном, на котором было опущено жалюзи.

Обстановка комнаты была предельно проста: стол, стул, больничная койка с тумбочкой. Лишь в стороне, у стены, стояло совершенно новое пианино, резко контрастирующее с остальными предметами.

На кровати лежал молодой человек, одетый в полосатую пижаму. Глаза его были широко раскрыты, весь вид какой-то расстроенный и встревоженный. Увидев вошедших, он вскочил на ноги.

Доктор плотно прикрыл дверь и жестом успокоил молодого человека. Потом он сказал:

— Ведеор Маск, к вам по вашему желанию пришел ведеор аб Бернад, благочестивый настоятель местного прихода. Откройте ему сердце, и вам станет легче!

С этими словами доктор Канир сделал общий поклон и вышел.

Для начала необходимо было утешить больного, успокоить его, чтобы он мог отвечать на вопросы. Вкрадчиво улыбнувшись, аб Бернад обратился к молодому человеку с такими словами:

— Простите мне мою нескромность, ведеор Маск, но ваша фамилия слишком известна в Гирляндии. Не приходитесь ли вы, случайно, родственником нашему прославленному композитору Маску, недавно скончавшемуся?

Реакция пациента на этот простой и естественный вопрос была совершенно неожиданной. Он побледнел еще сильнее, до мертвенной синевы, и вдруг заговорил быстро-быстро:

— Смилуйтесь надо мной, ваше благочестие! Я не могу больше! Я скажу вам всю правду!.. Вы думаете, родственник? Нет, я не родственник композитора Гионеля Маска, я сам Гионель Маек! Не удивляйтесь, сейчас вы все поймете! То, что вы видите, ваше благочестие, мне не принадлежит! Это тело, это молодое здоровое тело не мое! Я украл его у бедного идиота, у юноши по имени Фернол Бондонайк! Но я не умышленно украл его!!! Поверьте, ваше благочестие, меня обманули!!! И вот этот несчастный вместо меня теперь покоится в моем старом немощном теле в Пантеоне Гениев, приняв мою смерть, а я, Гионель Маск, живу его молодой жизнью, которую у него похитил!..

Сказав это, молодой человек упал лицом в подушку и разразился глухими рыданиями.

Аб Бернад стоял, как пораженный громом. Услышанное никак не укладывалось у него в голове. Лишь постепенно, по мере того как проходило первое потрясение, к абу возвращалась способность соображать. И тогда у него мелькнула догадка, что исцеленный идиот Фернол Бондонайк страдает навязчивой идеей: воображает, что в него переселилась душа умершего композитора Гионеля Маска. Он мог услышать о смерти Маска, мог увидеть его похороны по телевизору, и его неокрепшее сознание пошатнулось.

Молодой человек продолжал плакать, судорожно подергивая плечами. Аб подошел к нему и, наклонившись, погладил его по голове, как маленького ребенка.

— Успокойтесь, дорогой! Не надо предаваться отчаянию. Все это пройдет и забудется. Думайте прежде всего о своем здоровье! — сказал аб, стараясь успокоить несчастного.

— Вы не верите мне, ваше благочестие! — глухо проговорил странный юноша. — Я вижу, что вы не верите мне. Вы считаете меня помешанным! Но я постараюсь убедить вас! Слышали вы когда-нибудь импровизации Гионеля Маска на рояле?

Он схватил единственный в комнате стул и стремительно подошел с ним к пианино. Аб следил за ним с нарастающим беспокойством. Ему было жалко несчастного, но он не знал, как остановить его.

Молодой человек опустился на стул и откинул крышку инструмента. На несколько мгновений кисти рук его застыли, вознесенные над клавиатурой, потом вдруг упали на нее, как подстреленные птицы. Грянул первый аккорд, в звучании которого аб почувствовал нечеловеческую боль. Музыка заставила его забыть, кто он, где он и что с ним, собственно, происходит.

Аб Бернад слышал по радио сотни концертов Маска. Он знал его симфонии, оперы, сонаты, его божественные клавирные импровизации. Но то, что он услышал теперь, нельзя было сравнить ни с чем. Это был Маек, удесятеренный безграничным отчаянием, жесточайшими муками совести и страшной человеческой тоской. У аба было такое чувство, будто он проваливается в беспросветную черную пропасть, откуда нет и не может быть возврата.

Музыка оборвалась резко и неожиданно.

Очнувшись, аб Бернад увидел, что возле пианино стоит доктор Канир и, склонившись, что-то тихо говорит юноше. Гениальный безумец тяжело дышал, а по лицу его катились капли пота. Но он послушался доктора и, отойдя от инструмента, вернулся к себе на кровать. Доктор Канир подсел к нему, а священнику молча указал на стул.