Когда он стал одним из богатейших людей страны, то, по примеру многих миллионеров, занялся благотворительностью.

Он любил размах и поэтому не стал дарить Мельбурнскому зоопарку слона, а австралийской обсерватории — телескоп. Он купил университет. Вот так просто, взял и купил. Был в Мельбурне маленький католический колледжик Святого Маврикия, о котором мало кто знал. Маккензи перекупил его у святых отцов, расширил, построил первоклассные корпуса, стадион, библиотеку и назвал Университетом Святого Маврикия. Благодаря рекламе университет стал одним из самых популярных в стране. Сюда приезжали учиться даже богатые сынки из Англии и США. Половина спортивных знаменитостей Австралии, дети известных богачей, лучшие невесты Мельбурна — все учились в этом университете.

Во-первых, привлекало название. Как-никак Святой Маврикий — строгость, благородство, солидность, чистота. Затем плата за обучение была настолько высокой, что каждый богач стремился отдать свое дитя именно сюда. Упомянуть вскользь, что сын учится в «Святом Маврикии», было свидетельством прочности положения. Дети простых служащих, уж не говоря о рабочих, могли попасть в университет лишь в том случае, если были первоклассными регбистами. Но главное, что привлекало в университет, это его научные силы. За короткий срок Маккензи сумел переманить к себе крупнейших ученых из других научных центров страны. Он построил в университете самые совершенные лаборатории, приобрел лучшее в мире оборудование, платил профессорам двойное жалованье.

Все это широко рекламировалось как бескорыстная помощь науке. Газеты ежегодно с восторгом и уважением сообщали о суммах, вкладываемых прославленным филантропом в «свой» университет.

Но никто никогда не сообщал о суммах, им оттуда извлекаемых. А между тем ученые, собранные Маккензи, выполняли важнейшую исследовательскую работу, их безымянные открытия и работы запатентовывались потом за границей на имя университета, то есть, по существу, на имя Маккензи. Усилиями ученых Маккензи совершенствовал производство на своих фабриках, улучшал породы своих овец, повышал качество своего пива.

Доход приносили и выступления бейсбольной и баскетбольной команд университета, лучших в стране. Разумеется, спортсмены получали специальные стипендии и ничего не делали. Маккензи тайно оплачивал дорогу в Австралию и обратно разным заокеанским юным знаменитостям, чтобы потом повсюду говорить, что они учатся у него в университете.

Одним словом, если б когда-нибудь он вздумал подсчитать все, что принесло ему его привилегированное учебное заведение, то сумма далеко превзошла бы затраченную.

Но это было как айсберг — шесть седьмых его закулисной университетской деятельности было скрыто в мрачных глубинах, и лишь одна седьмая, белоснежная и сверкающая, возвышалась на поверхности, привлекая всеобщие восторженные взоры.

Бесспорно, такой замечательный покровитель науки и искусства не мог быть сам невеждой. И когда уже не знавший куда направить свою кипучую энергию Маккензи вздумал сам заняться наукой, выяснилось, что он и в этой области наделен редкими способностями. За десять — пятнадцать лет он прошел путь от скромного любителя-историка до выдающегося антрополога, доктора, профессора, почетного члена или президента дюжины научных обществ, уж не говоря о бессменном посте председателя попечительного совета университета.

Как и в мире бизнеса, в мире науки его слово стало почти законом. Судьба была на стороне этого добрейшего человека, если судить по тем фатальным несчастьям, которые постигали всех, кто пытался с ним бороться.

Но могущественный и всесильный в масштабах города и страны, он оказался бессильным против злого рока в своем собственном доме...

Жена Маккензи, своим приданым немало увеличившая его состояние, умерла рано, оставив двух сыновей. Трудно было представить себе людей более противоположных по характеру. Кларк был могучим, в отца, смелым, энергичным, жизнерадостным и отчаянным. Робби — бледным, анемичным, трусливым и ленивым.

Кларк вставал в семь утра, купался в ледяной воде, он был лучшим бейсболистом университета, пил только молоко, не курил и презирал девушек.

Робби еле просыпался в полдень после очередной попойки в ресторане, кабаке.

Страстью Кларка были автомобильные гонки — страсть, всемерно поощряемая отцом, так как Кларк гонялся на шинах отца и своими победами создавал им широкую рекламу. «Победил Маккензи на шинах «Маккензи»! — такой итог гонки, сообщаемый всеми газетами и радиостанциями страны, сразу поднимал доходы Маккензи-отца.

Робби же имел тягу к открытым роскошным машинам, на которых каждый вечер, облепленный красавицами не очень добродетельного вида, уносился в волнующие вояжи.

Кларком Маккензи был очень доволен — вот кто сменит его, не сейчас, конечно, не скоро — Маккензи как дуб, доживет до ста лет,— но когда-нибудь. Это достойный наследник. И он приобщал сына незаметно и как бы между прочим к делам, восхищаясь его сметкой, энергией, предприимчивостью и немного огорчаясь излишней честностью и принципиальностью.

А на Робби отец махнул рукой. Черт с ним, решил Маккензи, буду выдавать ему ежедневно приличную сумму на баб, периодически устраивая головомойки и пугая лишением средств. Пусть развлекается и не лезет в дела. Ему ничего не стоит промотать даже такое состояние.

И Маккензи с помощью доверенных юристов тайно составил завещание в пользу Кларка, лишь обязав его выплачивать брату определенную ежегодную ренту.

Все шло хорошо. Все шло так, как хотел Маккензи.

Но господь бог, невзирая на высокие и бескорыстные заслуги Маккензи перед ним и перед людьми, порешил все по-своему и уязвил своего раба в самое сердце.

Предстояли крупнейшие в стране автогонки — Зеленое кольцо. Они проводились в двадцати километрах от Мельбурна по сложному маршруту с бесчисленными поворотами, подъемами и спусками: недаром его прозвали «русские горки».

Кларк, разумеется, тоже готовился к выступлению. Он был, несмотря на молодость, опытным гонщиком: серьезный, умный, к тому же обладавший феноменальными рефлексами и готовый идти не любой риск.

Он уже дважды выигрывал гонку Зеленого кольца, показав в ней лучший результат. На восьми километрах, которые надлежало пройти сорок раз, насчитывался пятьдесят один вираж, из которых на тридцати требовалась перемена скоростей — почти каждые семь секунд! Установленное Кларком достижение равнялось 145,790 километра в час!

Маршрут он знал хорошо, а свою новую машину — еще лучше. Но на этот раз были особые обстоятельства, которые озабочивали Кларка. Отец просил его выступить на шинах Маккензи. Кларк почти всегда выступал на этих шинах, но сейчас у него была новая машина «Талбот-супер» с мотором V—8, требовавшая несколько иного профиля шин. А отец настаивал.

Кларк не знал, что вот уже два месяца Маккензи продвигал одно из самых многообещающих своих дел, то, о котором он давно мечтал: стать поставщиком армии. Переговоры с представителями военного министерства шли весьма успешно. Было выпито море шампанского и съедены килограммы икры. Но на очередной, почти уже самой верхней административной ступеньке, Маккензи неожиданно столкнулся с каким-то несговорчивым генералом, который не пил, страдал язвой желудка и не брал взяток. У него возникли сомнения, он требовал все новых испытаний.

В конце концов генерал сказал:

Скоро будет разыгрываться Зеленое кольцо. Давайте договоримся так: если ваши шины хорошо покажут себя в этой гонке, я ставлю свою подпись!

Генерал был любителем и знатоком автогонок.

Достаточно было выиграть Зеленое кольцо, и Маккензи становился поставщиком армии, а это сулило уже не миллионы, а десятки миллионов.

В совещании, предшествовавшем гонкам, приняли участие сам Маккензи, Кларк, тренер Штум, главный механик.

Штум попытался осторожно объяснить Маккензи, что в этой гонке лучше использовать другие шины. Но хозяин властно отмел все иные предложения.

— Вы что, с ума сошли! Мой сын поедет на чужих шинах, на «Мишелин», может быть? А? Ну нет, такого позора не будет! Что скажешь ты, сынок?