Министерство просвещения, конечно, потеряет в Гизо знаменитого, блестящего представителя не только французской учености, но и европейского всеобщего просвещения. Он редкое явление во Франции: Гизо не чужды ни одна из словесностей, ни одна из цивилизаций, коими Европа сделалась Европою. Он знает немцев и их общие идеи, их теории; он историк Англии; он оратор и министр Франции, он выписал для нее из Италии Росси, зная, что ей нужна первая государственная наука нашего времени - политическая экономия, нужна и философия права, которой шарлатан Лерминье французов не научит; Гизо, наконец, дал новую жизнь тлевшим французским хартиям - он учредил исторические общества, кои уже дали плод свой в короткое время их существования. Но, несмотря на все сии неоспоримые достоинства, Гизо отжил век министерский, и Пеле (третий министр просвещения протестантского исповедания, ибо Кювье, по части управления университетом, был также почти министром) - Пеле, которого ни науки не знают, ни он их, - будет по необходимости продолжать Гизо, ибо, к счастию, сущность и сила управления сею частию не в министре, а в совете его, который остается в прежней своей деятельности и из прежних членов: Вильменя, Кузеня, Дюбуа, и проч. и проч. - Вот вам главная мысль моя о здешней передряге, я почерпнул ее из журналов, из соображения разных мнений и из дел и действующих лиц, коих вижу с утра до вечера. Это мнение согласно со многими в главном, особливо с теми, кои по своему положению могут оставаться беспристрастными зрителями государственных и политических изменений, здесь совершающихся. Конечно, и Гизо еще не без надежды (il a aussi des chances en sa laveur). Ламартин, недавно встретив его после речи его, сказал ему а реи pres так: "Cette generation vcus appartient, et vous lui appartiendrez encore 10 ans; mais apres ce sera au parti social (коей он себя почитает корифеем) a mener la barque". Тьер, недавно встретив Ламаотина и депутата Janvier (коего также причисляют к сей же новой партии), поклонился им, приветствуя: "Je salue le parti social". Доктринеры усаживались на канапе: le parti social n'aura besoin que d'une causeuse. Ламартин почитает себя глубоким политиком, и Талейран, подшучивая над ним, уверял его, qu'il etoit encore un plus profond politique que grand poete, но что он взойдет на политический горизонт не прежде как чрез 30 лет, что теперь его еще немногие постигают, и т. д. Ламартину все льстят; недавно Гизо уверял его, что он может прочесть ему наизусть из каждой страницы "Жослена" по десятку стихов. Всего-навсего Ламартин получил до 8000 стихов похвальных, по издании поэмы своей. Все сии панегирики могут повредить только совершенству, отделке стихов, может быть и таланту его, но, конечно, не сердцу и не благородному его характеру. Уверяют, что он сбирается весною, вместе с Берье, в Петербург. Четыре молодые легитимиста точно едут, в числе их Labouillerie (сын бывшего интенданта дворца) и Фалу, умный и молодой литератор, он будет и в Москве.

1 апреля 1836. Вчера был у меня Гейнрихс, издатель "Коммерческого архива". Я показывал ему русскую "Коммерческую газету"; подарил ему английские приложения и предлагал и самую газету. Гейнрихс постарается приискать кого-нибудь для перевода любопытнейших сведений, а между тем просит присылать к нему хоть в литеральном переводе на французском или хотя на немецком статьи из вашего журнала, кои могут иметь общий интерес для европейской или всемирной торговли. Он с благодарностию помещать их будет. Я, кажется, писал из Лондона, что Mac'Culloch, профессор политической экономии в Лондонском университете и известный писатель, издал коммерческий и мануфактурный лексикон, коего вышло уже два издания. Он желал, чтобы он сделался и в России известен. Ныне вышел перевод его на французском "Dictionnaire du commerce et des marchandises, par Mac'Culloch". Оригинал в одном толстом и мелкопечатнсм томе, из коего выйдут, вероятно, четыре на французском. Его можно назвать коммерческою энциклопедией) во Франции, где со времен Савари начались подобные лексиконы; лучшей книги и полнейшей по сей части еще не было. Не желая шарлатанствовать по такой сухой материи, посылаю газетную статью о сем лексиконе. Она может пригодиться вам и познакомит вас с полезною книгою. Mac'Culloch издал уже, вероятно, статистику Англии, по официальным материалам, и она вам могла бы очень пригодиться.

Регулярно ли вы читаете "la Gazette de France" и знаете ли статьи литературные Нитманов братьев, кои прежде работали для "Quotidienne"? Примечательнейшие о Боссюете (Bossuet Sermonnaire) в двух номерах, о Тьере как историке и ораторе и недавно о философе Лерминье. Все писаны прекрасно и дельно, хотя энтузиазм ко двору Людовика XIV в статьях о Боссюете и подлежит некоторым отметкам, но он справедлив к веку его в литературном отношении. "Le XVII-me siecle, ce paradis perdu de la litterature", в который он "глазами французской газеты заглядывает" из недр нынешнего литературного хаоса. Он защищает Боссюета за его проповедь, произнесенную "pour la profession de m-me la Valine", которую и г-жа Севинье признавала недостойною гения Боссюета. Сии статьи примечательны и тем, что они доказывают, сколько еще здесь симпатии в умах и в сердцах не только высшего класса, но и в литераторах-roturiers, к прошедшему и как еще и теперь ослеплены писатели и даже историки блеском двора, столь чуждым нашему времени. Подумаешь, что они хотят уверить, как будто бы религия христианская сама получила какой-то новый блеск от того, что Людовик грешный ее исповедовал с великолепным двсром своим; как будто бы раскаяние одной из его любовниц действовало на гений, на вдохновение Боссюета! Если в самом деле так, то тем хуже для оратора-христианина. Вот что панегирик Боссюета-_проповедника_ (Sermonnaire) говорит по случаю пострижения ла Вальер: "Эта прекрасная дама, на лице которой была написана столь мягкая грусть и на котором отразилось глубокое раскаяние, иногда примешивала к нашим играм (в дни детства, проведенных на развалинах монастыря Шайо) меланхолические мысли. Дети, которые редко понимают идеи, прекрасно понимают чувства, а чувств было так много выражено на этом лице, облагороженном слезами, на котором были видны слезы умиротворения и скорби и на котором любовь к мужчине уступала место любви к богу. Позднее, когда мы стали умнее, мадам де ла Вальер всегда казалась нам изящным олицетворением двора Людовика XIV, где были слабости, но не было рассудочной аморальности и где время от времени проявлялись суровые черты христианства среди радостей и блеска света как бы для того, чтобы напомнить, что этот век принадлежит христианству, так же как и это общество. Герцогиня Луиза де ла Вальер и монахиня-кармелитка Луиза де ла Мизерикорд - вот два имени и две судьбы в одной жизни; они воплощают эпоху и все общество. Вознесясь среди роскоши и удовольствий, каждая из этих жизней шла на склоне лет к раскаянию и покаянию. Например, княгиня Палатинская, герцог де Ларошфуко, маркиз де Севинье отдавали дань религии и морали путем громогласного возвращения на путь истины. И сам великий король, тот, слава и судьба которого вознеслись так высоко, что он счел Европу своим пьедесталом и солнце - своей эмблемой (какой христианин!), не имея возможности удалением в монастырь попрать свою гордость в суровости монашеского образа жизни, с высоты своего трона смиренно подчинялся руке божьей " при превратностях судьбы искал в уединении и в размышлении утоление своей скорби".

Боссюету нужны были знатные грешники. Вспомните, для кого и перед кем проповедовал Иисус Христос, кого он навещал, кого исцелял, кто были друзья его, братья его, - и с сими воспоминаниями о друге бедного Лазаря прочтите следующие строки, кои так понравились читателям de la "Gazette de France": "В присутствии этой королевы, перед которой за много лет до того Боссюет в этом же самом месте произнес проповедь при пострижении в монахини м-ль де Буйон, в то время когда Мария Тереза в первый раз появилась в своей столице, облеченная блеском королевской власти и изяществом молодости, сегодня превосходный проповедник собирался ввести на путь монашеской жизни жертву не менее знаменитую, чем м-ль де Буйон, ту, чье легкомыслие в течение столь долгого времени наполняло горечью сердце ее королевы и благодаря которой прекрасная и благородная корона Франции, возложенная Анной Австрийской на голову королевы, стала терновым венцом. Величественная и прекрасная картина, достойная взоров этого общества, картина, над которой витала огромная тень Людовика XIV, чье отсутствие говорило само за себя".