Послушаю еще Лерминье и Росси; первого - смеха ради; второго, чтобы освежить в памяти методу его и начала новой отрасли прав, им одним преподаваемой. О финикианах Ленормана охотник может прочесть в книге его. Ампер печатает свои лекции в Revues. Здешние юристы, кроме Росси, сухи, как их наука, неоживляемая философией права. Один из лучших юристов Франции, адвокат, ныне президент камеры, Дюпень, запоздалый в науке правоведения от обширной практики в почтенном ремесле своем, насмехался над Журданом, собратом своим au bureau Fragais, за то, что он советовался с наукою прав у англичан и немцев. Журдана не стало; ученый юридический журнал его прекратился, и французские юристы должны снова слепо верить бредням Лерминье о немецких юристах-профессорах, о Ганцах и Савиньи и проч.

Вчера, в прекрасный солнечный день, бродил я по высотам Пер-Лашеза. Солнце сияло над гробами и над Парижем. Я пошел осматривать новые для меня памятники и поражен был колоссальной статуей Казимира Перье, воздвигнутой ему на центральной почти террассе. Пьедестал еще не совсем отделан. По сторонам надписи: eloquence, fermete и проч. Он в мантии и в мундире. Выражение лица сильное, и момент избран, когда министр-депутат в пылу ораторского движения. Земля под памятник подарена Парижем. Над прахом Дюшенуа Мельпомена с кинжалом, Я видел памятник, сооруженный еще живущим самому себе на случай смерти. На нем надписано имя имеющего умереть и день его рождения: ne-и____________________ mort; за сим словом оставлено место для года и для кончины его.

17/5 декабря 1837. Во вчерашних "Дебатах" я прочел статью о МаркЖирарденевой лекции, мною описанной. Журналист-приятель дает его лекции какой-то систематический ход, коего я в лекции не заметил. Мои обрывки вернее; я удержал в памяти и записал его полуимпровизацию слово в слово, но не вполне, а только самые оригинальные фразы - ipsissima verba. Нам обоим пришла мысль о книге Фенелона "О воспитании девиц". И мне странно показалось, что, говоря об "Эмиле", профессор предпринимает и курс нравственности, не причисляя впрочем себя к философской секте XVIII столетия, коей Руссо вернейший представитель. Мы оба забыли упомянуть, что Марк-Жирардень намекнул, как бедствия жизни привели его к религии: он потерял милую жену; она утонула в Сене. Моя редакция вернее. Кое-что из влагаемого журналистом в уста профессора можно конечно было угадать из слов его; но ни такой связи в идеях, ни такого прозаического изложения не было. Критические замечания журналиста справедливы. Но как не обратил журналист всей силы порицательной критики против профессора, который в Сорбонне намерен по "Эмилю" преподавать курс христианской нравственности? Журналист заключает: "Не будем требовать от века больше, нежели сколько дать он в состоянии". Так! Но потребуем от профессора то, что он обещал нам. Марк-Жирардень сам один из главных редакторов "Дебатов": иначе собрат судил бы его строже; ибо замечания его доказывают, что он не избрал бы "Эмиля" почти руководством для курса нравственности.

23/11 генваря 1838. Сегодня нашел я Рекамье по-прежнему окруженною ее друзьями: Шатобрианом, Баланшем, Ампером. Она подала мне руку и вслух заговорила. Около двух лет не слыхал я этих милых звуков. Она заметила мою радость и рассказала мне об успехах своего выздоровления. К нам присоединился классик-литератор академик Roger, коего я встречал часто у Лабори. Он был при Бурбонах и остался верным легитимистом и строгим католиком. Он разговорился о своих собратах по академии. Вот анекдот о Ламартине. Когда еще, по пророческому выражению Сальванди, на бале у герцога Орлеанского, "on dansait sur un volcan", герцогиня Беррийская просила Roger сделать публичное заседание dans la societe des belles-lettres и пригласить короля неаполитанского, отца ее, Roger, желая угодить ей, предложил немедленно Жюсье, одному из умнейших членов общества, приготовить статью в прозе, а Ламартину стихи. Первый соглашался охотно; Ламартин начисто отказал ему. Сперва отговаривался он, что нет у него ничего нового в портфеле. Но когда Roger напомнил ему, что его "Гармонии" печатаются, что он может взять из них любую пьесу и потешить герцогиню Беррийскую и отца ее, то он снова отвечал ему: "Je ne veux pas perdre l'amitie de mes amis, les marchands de vin de Macon. Если они узнают, что я пишу и читаю стихи для двора, то разлюбят меня, а я хочу быть депутатом; я должен непременно быть депутатом". И в самом деле, по удалении старшей линии Бурбонов Ламартин поехал на восток и, возвратившись, занял место в камере. Маконцы о нем вспомнили.

От мелочной литературы перешли мы к высшей церковно-духовной. Погоревший третьего года книгопродавец Гом издал недавно полного св. Августина, но не включил в новое издание посланий его, найденных за несколько лет перед сим в Бенедиктинском монастыре на Монте-Кассино (библиотекарь сего архива, открывший их, подарил мне экземпляр оных; я с Монте-Кассино переслал его в С.-Петербург; они переведены и печатались в журнале Духовной академии в С.-Петербурге). Теперь вышла любопытная книга, доказывающая, что сии послания подложные и написаны во время споров о благодати теми, кои желали доказать, что их мнения согласны с августинскими. Roger доказывал, что невозможно подделаться под св. Августина, и сделал прекрасную характеристику творений его. От Августина нетрудно было переступить к аббату Флери, автору превосходной церковной истории. {4} Литератор (да и не академик ли?) Жуи смешал его с кардиналом: тот же qui pro quo напечатан на одной афишке о новом издании церковной истории кардинала Флери.

От невежества Жуи и афишки перешли к невежеству журналистов. Жюль-Жанен, в статье "Дебатов" недавно упомянув о Каннах, где высадился Наполеон, сказал, что это место прославлено и тем, что здесь Ганнибал разбил римлян! Кто-то из приятелей Жанена указал ему ошибку его. "Vraiment, jai confondu cela! c'est drole!",- отвечал он. Анекдоты и рассказы Roger любопытны какою-то литературною стариной. Он без большого авторского таланта, но с талантом искательства. Некогда принадлежал Roger к так называемому "La societe du dejeuner", где люди с истинным дарованием перемешаны были с счастливою посредственностию. Мало-помалу члены сего общества втерли друг друга в академию. Roger сделался несколько известнее переводом драмы с немецкого и несколькими другими драматическими пьесами и небольшими литературными статейками. Все это в двух частях издал приятель его Нодье. Он очень хвалил второе издание "Жизни папы Пия VII", написанной Арто, бывшим и при Шатобриане и прежде советником посольства в Риме. В этом издании много любопытного и о Наполеоне, особливо о кончине его. Арто переводчик Данта и биограф Макиавеля. Он сам уверял меня, что перевод его Данта лучший на французском. Roger, Баланш и Рекамье читали его и уверяют, что он довольно верен, но плох.

Я начал вечер в салоне Моле и кончил у Ансело. В первом все то же и те же впредь до нового министерства или до новой камеры. Во втором нашел я хозяина, критически разбирающего "Калигулу", с пьесою в руках. Он читал нам разные сцены из трагедии, останавливался на дурных стихах (следовательно, очень часто), анатомировал их, находил самые грубые ошибки в стихосложении, цезуру не на месте, противоречия в изображении одного и того же характера, или в речах одного и того же лица. Ансело указывал на бессмыслицы, на бесчисленные ошибки против языка и просодии и ставил "Калигулу" ниже всех драматических произведений Гюго с братиею. Я давно не видал Ансело в таком исступлении негодования против дурной трагедии и ее минутных успехов на сцене. В чтении она еще менее понравится. Кстати о Гюго и об успехах драматических произведений в Париже. La reprise d'Hernani удалась теми же средствами, как и первые представления оной. Один из приближенных к театральной дирекции, исчислив все места в ложах, в партере, в галереях и в оркестре, выданные в распоряжение автора, полагает, что Гюго роздал приятелям и приятельским сотрудникам в хлопанье до 800 билетов. "Вот как здесь многим удается".