Казалось бы — вот она, удача! Хватай за хвост и держи покрепче, пока к другому не улизнула. Ан нет. Оказывается, в училище нужно не только петь, там нужно еще и учиться. Теперь уже никто не требовал от Альки штудировать химию с биологией. Зато теперь на нее наседали еще похлеще — теория музыки, гармония. Ну зачем ей, скажите на милость, теория музыки? Она и без всякой теории великолепно поет! Однако была беда и пострашнее теории. Теорию можно было бы хотя бы вызубрить. Но, кроме остальных "лишних" наук, на бедную Алькину голову выдумали какое-то дурацкое сольфеджио, а что это такое, так и не вдолбили в ее бедную голову. Подавляющее большинство студентов имели за плечами музыкальную школу, а стало быть, хотя бы мало-мальски разбирались в этой странной науке. Для Альки же сольфеджио превратилось в голгофу. Целый месяц она всеми силами пыталась въехать в эту науку, старалась догнать сокурсников, знакомых с сольфеджио несколько лет. Однако долго заниматься одной проблемой Алька не умела, и как итог — недопущение к первой же сессии. Плакало ее музыкальное образование…

Собственной филармонии в Арзамасе не было. Была лишь более чем скромная организация Арзамас-концерт, которая ведала, в-основном, гастролями полусамодеятельных коллективов по волжскому захолустью. Но и там Альку не ждали — все коллективы были укомплектованы, и доморощенная звезда эстрады оказалась никем не востребованной.

Помыкалась Алька годик без работы и без учебы. Выступать теперь было решительно негде и абсолютно не перед кем. Ведь всю свою жизнь она пела то для коллектива детей и родителей родного садика "Чипполино", потом — во благо и за честь не менее родной школы N 27. Теперь же никто не выставлял ее своеобразным флагом учебного заведения, никто не отправлял ее на конкурсы самодеятельности. И Алька вынуждена была поступить хоть куда-нибудь, лишь бы и дальше иметь возможность выступать. Однако ее аттестат сгодился только в одном из самых непрестижных училищ города — педагогическом, или, как его называли в народе — "Педулька". Да и то только из-за хронического недобора учащихся.

Два года пролетели незаметно. Иногда, впрочем, довольно нечасто, Альке доводилось выступать на самодеятельных подмостках. Однако училище принимало участие в подобных конкурсах крайне редко. Гораздо чаще оно почему-то участвовало в строительных работах домостроительного комбината. Странное "хобби" учащихся педучилища объяснялось просто — директриса училища была дамой незамужней, много лет находящейся в состоянии перманентной охоты на мужа. Кандидатом номер один как раз и являлся заместитель начальника управления домостроительного комбината. Правда, он был пока еще женат, но директрисе так хотелось добиться, наконец, статуса замужней дамы, что она всеми правдами и неправдами помогала любовнику управиться с планом и получить премию. А он, подлец этакий, все не разводился и не разводился. Зато помощь в виде студентов принимал охотно.

Белоручка Алька повыпендривалась было со своим маникюром, мол, я не в строительное училище поступала, а в педагогическое, вот и учите меня педагогике, да одумалась, когда в ее присутствии директриса отдала распоряжение секретарше немедленно напечатать приказ об отчислении Щербаковой из училища по причине плохой успеваемости. Вздыхала про себя, страдала, но на стройку ходила, как положено. Вот только из вредности старалась отомстить противной директрисе и каждую обоину клеила по возможности криво или с морщинами. Но постепенно так насобачилась в этом деле, что бумажные ленты сами собой укладывались на стене, как вторая кожа.

И была уже Алька почти довольна своей жизнью, почти уже позабыла школьные свои амбиции, но с неотвратимой угрозой надвигались госэкзамены и распределение. В городе по обыкновению оставляли только обладателей красных дипломов, к числу коих Альку причислить было невозможно никоим образом. И по всему светило чудо-девочке распределение в глухомань, в какую-нибудь занюханную Манзовку учителем начальных классов. И избежать этой кары небесной можно было только при помощи замужества.

Время припекало, а кандидата в мужья все не находилось. Внешность у Альки теперь была довольно заурядная. Правда, фигура не подкачала — стройная и в меру высокая. И волосы по-прежнему были Алькиной гордостью. Уже не такие белые, как в детстве, но все же довольно светлые, цвета спелой соломы, густые и тяжелые. Такие тяжелые, что натуральные кудряшки ныне превратились из мелких барашков в крупную волну. А лицо… Ну что ж, невыразительное лицо — это не так уж и страшно. Главное — не уродина. А на помощь невыразительности всегда придет косметика, главное уметь ею пользоваться. Стала же американская актриса Ким Бессинджер звездой и секс-символом Голливуда со своей более чем скромной внешностью! Фигура, волосы — да, этого у нее не отнять. Но лицо… Маленькие поросячьи глазоньки с коротенькими и довольно жиденькими ресничками неизменно вызывали в Альке чувство жалости к признанной мировым сообществом звезде. Ее же, Алькины глазки, хоть и нельзя было назвать поэтически "голубыми озерами", но и такими крошечными и невыразительными не были. Так что, когда нужно было, Алька научилась выглядеть довольно-таки эффектно. Это в особо парадных случаях. А в основном она лишь слегка подкрашивала рыжеватые реснички и чуть подчеркивала форму бровей. После таких нехитрых женских уловок она выглядела пусть не ярко, но и бледной молью уже не казалась. Однако женихов на горизонте все равно не наблюдалось.

Однажды подружка Рита пригласила Альку на концерт симфонической музыки. Классику Алька упорно не любила, и отнекивалась, как могла. Однако согласиться пришлось — были у Риты определенные обстоятельства, ради которых Альке пришлось ей уступить. Рита, в отличие от нее, была из чуть более благородного семейства, нежели Алька, и могла время от времени позволять себе некоторые материальные блага. Такие, например, как купить понравившуюся кофточку, не скандаля с родителями, или пообедать раз-другой в неделю не в студенческой столовке-тошниловке, а в кафе при институте культуры, где и училась на факультете режиссуры народных театров. И как раз накануне она там и обедала в обществе двух однокурсниц, но те поели слишком быстро и убежали по своим делам, бросив Риту одну за столиком. Та спешно дожевывала бифштекс, обиженная на подлых подруг — разве может интеллигентная девушка обедать в людном месте в полном одиночестве? Это же неприлично! А кафе действительно было полнехонько, и единственные свободные места оказались как раз за Риткиным столиком. Стоит ли удивляться, что официантка тут же подсадила к ней двоих совершенно посторонних мужиков. От возмущения Рита даже подавилась. О, это был форменный ужас — подавиться среди чужих людей! Бедная Рита кашляла-кашляла, думала, конец ей пришел, да один из пришлых похлопал нежно по спинке, поднес стакан с минералкой и захлебывающийся кашель постепенно успокоился, одни слезы в глазах остались. Уж как там Ритка краснела, как бледнела, а то ли пожалели ее мужики, то ли и вправду понравилась одному из них, но пригласили они ее на завтрашний концерт симфонической музыки, и пойти ей туда хочется, так как мужички-то не из зрителей, мужички-то — шутка сказать! — московские музыканты, гастролеры, а одной идти вроде как неудобно, да и стыдно до сих пор за кашель истерический…

Как было не спасти подругу? Наведя праздничный марафет, подружки появились, как и было договорено, в полседьмого вечера у служебного входа в Зал Органной Музыки. Вернее, это он так громко назывался, а на самом деле органа там никогда в жизни и не было. Это проектировщики задумали устроить в Арзамасе такое крутое музыкальное заведение, а орган после открытия Зала так и не привезли. И теперь в Зале Органной Музыки проводились концерты музыки классической. Бывали вечера скрипичной музыки, камерной симфонической, или фортепиано с оркестром. В общем, концерты того, что Алька категорически не любила, а потому и не бывала ранее в этом Зале. И сейчас, направляясь к служебному входу, внутренне содрогалась — как же ей высидеть полтора часа этой нудоты?