— Тем лучше, потому что я уже начинал думать, что напрасно уехал, не предупредив никого из вас. Я даже хотел вернуться.

— Вот это было бы напрасно.

— Теперь я и сам вижу это и могу поздравить себя с тем, что продолжал путь вперед. Отсюда до асиенды дель-Меските не так уж далеко, конь у меня хороший, и если ехать все прямо, как летают птицы, то можно доехать за восемь часов.

— Ход хороший.

— Да, не плох! Да мне хотелось еще и поскорее попасть к вам, некогда было терять время в дороге. Когда я прибыл на асиенду, то все там были в волнении: рабочие, вакерос [49], все были собраны на дворе и говорили и кричали все сразу, капатас [50] и мажордом [51] бледные и растерянные, раздавали оружие, распоряжались возведением баррикад перед воротами, установкой пушек на лафеты, словом, принимали все меры предосторожности, как люди, ожидающие с минуты на минуту нападения. Сначала я ничего не мог понять: все шумели, женщины плакали, дети кричали, мужчины ругались. Можно было подумать, что все сошли с ума, так как все метались бесцельно в ужасе. Наконец, переходя от одного к другому, расспрашивая, разузнавая, я узнал вот что… сказать по правде, я понял тогда причину всеобщего ужаса — дело было действительно нешуточное.

— Говорите же скорее, в чем дело, — воскликнул наконец Чистое Сердце, не удержав своего волнения.

Квониаму за всю его жизнь и не снилось быть оратором. Добрый негр от природы был скромен и даже испытывал некоторые затруднения при выражении своих мыслей. Прерванный охотником, он сразу остановился и пришел в такое замешательство, что не мог подобрать ни одного слова.

Транкиль, который хорошо знал своего черного приятеля, вмешался и заметил, обращаясь к Чистому Сердцу:

— Пусть он говорит как хочет, иначе он никогда не дойдет до конца. Квониам рассказывает по-своему, если его перебить, он теряет нить, путается и никак не может вновь собраться с мыслями.

— Это правда, — подтвердил и негр, — не знаю, отчего это происходит, но ничего не могу с этим поделать. Как только меня перебьют, так все у меня тут и мешается, — сказал он, повертев около лба рукой, — и я уже ничего не могу разобрать.

— Это происходит от вашей скромности, мой друг.

— Правда?

— Я уверен в этом. Так что не смущайтесь более и продолжайте, вас не будут перебивать.

— Я вот и хочу продолжать, да не могу припомнить, на чем я остановился.

— На том, что вы начали расспрашивать людей на асиенде, — сказал Транкиль, бросив на Чистое Сердце взгляд, который тот сейчас же понял.

— Да, да… ну, вот что узнал я. На караван с серебром, который конвоировал капитан Мелендес, напали пограничные бродяги, или вольные стрелки, как их теперь называют, и после ожесточенной схватки все мексиканцы были перебиты.

— Все?! — воскликнул Транкиль, весь похолодев от ужаса.

— Все! — повторил Квониам. — Никто не остался в живых, резня была страшная.

— Говорите тише, друг мой, — заметил старый охотник, обернувшись к шалашу, — Кармела может услышать.

Негр кивнул головой.

— Но, — продолжал он уже гораздо тише, — эта победа не принесла пользы и вольным стрелкам, так как мексиканцы бросили деньги, которые они везли с собой, в пропасть, откуда их нельзя уже вытащить.

— Славно, черт возьми! — не мог сдержать восклицания канадец. — Но капитан Мелендес все-таки храбр!

— Был храбр, хотели вы сказать, верно? — поправил Квониам.

— Да, правда, — печально промолвил охотник.

— Эта победа словно огонь в порох бросила. Весь Техас поднимается, города и деревни возмутились, мексиканцев истребляют, как диких зверей.

— Есть у вас еще какое-нибудь столь же важное и серьезное известие?

— Есть еще и поважнее этого, вы и не предполагаете еще такого. Ягуар теперь во главе настоящей армии и водрузил знамя независимости Техаса. Он поклялся, что до тех пор не сложит оружия, пока совершенно не освободит страну от поработителей и не прогонит последнего мексиканца по ту сторону границы.

Слушатели остолбенели от ужаса и изумления.

— Все? — спросил наконец Транкиль.

— Нет еще, — ответил Квониам.

— Так что, у вас есть еще дурные вести?

— Вы сами увидите какие, друзья мои, когда я кончу.

— Так говорите скорее.

— Вот что я узнал еще. Полагая, что вы желаете узнать новости как можно скорее, я поспешил окончить мои дела с капатасом и вернуться сюда. Поймать его, однако, было трудно, так как он был завален делами. Когда же я его изловил, он, вместо того, чтобы уплатить причитающиеся мне деньги, отвечал, что об этом некогда пока и думать, но что мне надо поскорее вернуться к вам и сказать, чтобы вы поскорее ехали на асиенду, так как присутствие ваше в подобных обстоятельствах необходимо.

Транкиль неопределенно хмыкнул.

— Видя, — продолжал Квониам, — что от капатаса ничего больше не дождешься, я простился с ним и сел на лошадь, но в тот момент, как я собрался уезжать, снаружи раздался страшный шум и все бросились к воротам с криками радости. Оказалось, что генерал дон Хосе-Мария Рубио, главнокомандующий мексиканскими войсками, нашел, что асиенда дель-Меските по своему положению представляет такое место, которое необходимо укрепить и защитить.

— Да, — сказал Транкиль, — дель-Меските господствует над входом в долину. Пока она в руках мексиканцев, безопасность движения войск в Техас и отступления обеспечена.

— Вот-вот, я только не помню, какое слово они произносили.

— Стратегический пункт?

— Вот именно.

— Да, она выстроена во время завоевания Мексики испанцами и представляет настоящую крепость: стены ее толсты, с бойницами, расположена она на вершине холма, так что неприятель не может занять позицию выше ее, а сама она господствует с одной стороны над горными проходами, а с другой — над долиной Лос-Альмендралес. Все это делает ее естественной крепостью, и взять ее можно только правильной осадой.

— Именно так и говорили люди на асиенде. Так думает, кажется, и генерал Рубио. Причиной шума, который я услышал при моем отъезде, было как раз прибытие значительного отряда под командой полковника, которому был дан приказ запереться на асиенде и защищаться в ней до последней капли крови.

— Значит, война объявлена?

— Вполне.

— Междоусобная война, — с грустью заметил Транкиль, — это значит — самая ужасная и жестокая: отец идет сражаться против сына, брат против брата; друзья и враги говорят на одном и том же языке, происходят от одного и того же корня, одна и та же кровь течет в их жилах, и вот потому-то они тем сильнее ожесточаются друг на друга и избивают один другого с тем большей яростью. Междоусобная война — это самый жестокий бич, который может постигнуть народ! Дай Господи, чтобы она была как можно короче. Но если уж терпение и милосердие Всемогущего истощились и он допустил эту братоубийственную войну, то будем надеяться, что выйдут победителями право и справедливость и что притеснители — причина всего зла — будут навсегда изгнаны из земли, которую они так долго оскверняли своим ненавистным присутствием.

— Дай Господи, дай Господи! — прочувствованным голосом подтвердили все присутствующие.

— Но как же удалось вам ускользнуть из асиенды, когда в нее пришли солдаты, Квониам? — спросил Транкиль.

— А я понял, что если буду глазеть на мундиры и ряды солдат, то, когда порядок немного водвориться, ворота запрут и для меня надолго исчезнет надежда выйти из асиенды. Ничего не говоря, я слез с лошади и, ведя ее на поводу, стал пробираться через галдевшую толпу. Когда я увидел, что выбрался наружу, я снова сел в седло и пустился улепетывать прочь, и хорошо сделал, так как через пять минут все ворота были заперты.

— И вы направились прямо сюда?

Квониам лукаво улыбнулся.

— Вы так полагаете? — сказал он.

— Предполагаю, по крайней мере.