Катерина хихикнула и скромненько отвернулась. Однако долго молчать она не могла, от восторга хотелось скакать и петь во весь голос, не обращая внимания на чужие изумленные взгляды — на скамеечке ближе к выходу сидела еще одна парочка счастливчиков.

— Мечтала, — откровенно ответила она. — А ты? Можно подумать, я тебя сюда на веревочке затащила. Врешь ведь, сам уговаривал.

Собеседник ухмыльнулся:

— Уговаривал. Потому что видел, как тебе это хочется услышать. Мне не тяжело. Зато тебе приятно.

— Не тяжело? — голос Катерины дрогнул, улыбка растаяла. — Не тяжело? И все?

Еще мгновение назад она вся светилась, теперь же ей хотелось провалиться сквозь землю: нет, не о таком счастье ей мечталось. "Не тяжело" — это совсем не то же самое, что "Люблю".

Она вновь отвернулась, теперь уже совсем не кокетливо, а тяжело, всем корпусом. Сжалась в комок, словно приготовившись к нападению, но тут же вскочила, словно пружина внутри нее распрямилась. Собралась бежать без оглядки из этого неприветливого места. Но у него была отменная реакция. Ухватил за руку, останавливая. Сам поднялся навстречу, притянул ее к себе:

— Стой, глупая. Дурочка. Что ж ты у меня такая дурочка легковерная, а? Никто меня сюда на аркане не затягивал, это я тебя сюда привел. Это я этого хочу. Я об этом мечтал, я. Ну и ты, разумеется — никогда в жизни не поверю, что ты об этом не мечтала. Мир?

Грусть и обида мигом улетучились. Не скрывая счастья, Катя заглянула в серые бездонные глаза любимого и кивнула:

— Мир. Только ты так больше не шути, ладно?

— Ладно, — согласился он и чмокнул ее в губы.

Едва ли не насильно усадил на мягкую скамейку перед запертой дверью, сам присел рядышком, обнял ее за плечи. Помолчал несколько мгновений, потом спросил:

— А скажи, когда ты начала примерять мою фамилию?

— То есть? — переспросила Катерина.

— Ну, раз замуж за меня хотела, значит, и фамилию примеряла, так? Ну скажи, было дело? Пробовала на зубок: "Катерина Сидорова"? Было ведь, а?

Катя хихикнула, радостно кивнула. Было, чего там. Еще как примеряла.

Он удовлетворенно вздохнул и откинулся спиной на стену. Взглянул на часы, сказал в пространство:

— Знаешь, а тебе ведь не только фамилию придется сменить. Раньше ты была кто? Пенелопа. А теперь будешь Сидоровой козой. Пожизненно.

— Почему это? — протянула она и с недоумением воззрилась на любимого. — С какой стати? Раз Сидорова, так сразу и коза? Ерунда, скажешь тоже. Твою мать разве называют сидоровой козой?

— Мать нет, а тебя будут. Мать у меня кто? Наталья Сергеевна. Эн Эс. А ты — Катерина Захаровна, Ка За. Сидорова Ка За.

Та оскорбилась:

— Сам ты! — чуть было не воскликнула "козел", но вовремя одумалась. — Если уж на то пошло, то не Ка За, а Ка Зэ. Даже нет, Е Зэ, я ведь Екатерина! Разные вещи.

Собеседник, не почувствовав накала страстей, продолжал шутить:

— Кто будет обращать внимание на такие мелочи? Екатериной тебя даже в старости звать не будут. Каждый будет сокращать в лучшем случае до Катерины, а то так Катькой и останешься. Бабой Катькой. Моей бабой. Знаешь, как говорят: "Я хочу с тобой состариться". Вот и я хочу. Даже если станешь бабушкой, все равно ты будешь…

— Ладушкой, — резко прервала его Катя. — Ладушкой, а не козой, понял?

Тот нехотя согласился:

— Хорошо, пусть не козой. Но Козочкой! Сидоровой. Моей козочкой.

Замечательное настроение улетучилось безвозвратно. Катя злилась. Ей даже не нужно было смотреться в зеркало, и без того знала, как сейчас выглядит. Юра и над этим любил насмехаться, говорил в таких случаях: "Пыхтишь, как паровоз". Потому что, когда злилась, Катерина как-то по-особенному раздувала ноздри.

Быть сидоровой козой ей совсем не улыбалось. Даже если и Сидоровой, и КаЗой — все равно не улыбалось. И как она раньше об этом не подумала? Конечно, в свое время она вволю наигралась с его фамилией, дразня, произносила "Сидоров" на все лады, но почему-то никогда не склоняла его фамилию по отношению к себе, любимой. Теперь же выходило, что ее и вовсе замучают с этой козой. Вряд ли никому, кроме Юры, не придет такое в голову. А перспектива стать на всю жизнь сидоровой козой Катю совершенно не радовала. Но не отказываться же из-за такой ерунды от любимого человека.

— Знаешь, — сказала она. — Я, пожалуй, останусь на своей фамилии. Лучше я буду Пенелопой, чем сидоровой козой. Да, я оставлю свою фамилию.

Улыбка покинула его лицо. Юра в момент посерьезнел:

— Ты мне это брось. Еще чего! Я — Сидоров, ты — Сидорова, и дети наши будут Сидоровыми.

— Дети — может быть, — согласилась Катя. — Им мы дадим такие имена, чтоб никому никогда не пришло в голову обзывать их козлами. А я, уж извини, останусь Панелопиной.

Его глаза потемнели. Щеки чуть ввалились, более четко обозначив скулы. Таким Катерина его еще не видела.

— Ты будешь Сидоровой, — сказал вроде тихо, но в его голосе заиграли металлические нотки упрямства. — Панелопиной ты была от рождения до замужества, теперь ты будешь Сидоровой.

Катерине совсем не хотелось ссориться, тем более в такой день. Еще несколько минут назад все было замечательно, как же так получилось, что теперь они ссорятся прямо у заветной двери? Ведь через каких-нибудь пять минут придет работник загса, они подадут заявление и спокойненько начнут готовиться к свадьбе. И какая разница, станет ли она после свадьбе Сидоровой или останется Панелопиной?

Разницы бы не было, если бы не ее инициалы. Однако она была именно Катериной Захаровной, и с этим ровно ничего нельзя было поделать, кроме того, чтобы остаться после замужества на девичьей фамилии. И она упрямо ответила:

— Нет, Юра, я останусь Панелопиной.

Он долго смотрел ей в глаза, надеясь уловить в них хоть намек на шутку. Но нет, видимо, не нашел ничего на нее похожего, спросил:

— Это твое окончательное решение?

Если бы Катерина была хоть немножечко более внимательной и чуткой, непременно уловила бы грань, черту, за которую не следовало заступать. Но нет, не заметила, не уловила.

— Да, — твердо ответила она.

Юра больше не произнес ни слова. Посмотрел на нее долго-долго, словно бы еще надеясь, что она одумается. А может, прощался со своей любовью — кто теперь скажет? Молча развернулся и вышел из тесного коридора, столкнувшись с какой-то женщиной. Та подошла к двери, отворила ее своим ключом и обернулась к Катерине:

— Можете проходить.

Но проходить в этот кабинет следовало только вдвоем.

Катя никогда не испытывала такого унижения. Как он мог? Бросить ее в загсе — что может быть хуже? Негодяй, подлец. Ничего, она ему отомстит. Он еще долго будет вымаливать у нее прощения. Конечно, она простит, куда денется. Не ради него, ради себя самой. Но сначала она его вдоволь помучает. Он будет вымаливать прощения на коленях. А потом сам же предложит ей остаться на девичьей фамилии. И тогда она согласится, картинно вздыхая: мол, иначе ведь ты все равно не отстанешь…

Попрощавшись с бывшими подчиненными широкой улыбкой, Шолик покинул офис, и в помещении повисла напряженная тишина. Сотрудники смотрели на новое начальство с откровенной тревогой во взглядах. Барышня в шикарной шубе переводила мастерски подведенные глазки с одного на другого, чуть прищурившись, словно бы пытаясь угадать, чего можно ожидать от той или иной личности. Обладатель же родинки и серых глаз пристально смотрел на Панелопину. Губы его чуть скривились. Сложно было понять — приветственно ли, или, скорее, презрительно. Катерина инстинктивно решила, что второе ближе к истине. Да и чего еще она могла от него ожидать после всего, что произошло так давно, можно сказать, в прошлой жизни.

Вздохнула тяжко, и с новой силой принялась разгребать завал на столе. Если раньше у нее и была надежда остаться, то теперь поняла — она действительно первый кандидат на увольнение. Вот только никому было невдомек, что ее регулярные опоздания тут вовсе не при чем.