– Валерка, а я сегодня дежурным по батальону…

– Ага, тебя вот Батов уже ищет. Бери вот трубочку.

Валерка смеялся. Он тоже уже покурил.

– Валерка! Земеля! Давай про Ленинград поговорим! У Валерки на "точке" магнитофон и пленки с записью Квин "Ночь в опере" и Элис Купер "Мускул оф Лав".

– Ты че, не понял, Витек, тебя Батов к телефону?

– Цугаринов!

Цугаринов… это он… Витька Цугаринов.

– Цугаринов, ты где?

В ки-зде… на верхней полке…

– Цугаринов, бегом… лять…лять…лять… бегом!

Никуда Витька бегом не побежал, Батов свой УАЗик подослал… Десять минут кайфа – ветер-ветер-ветер, а на спидометре – семьдесят километров в час!

В вагоне у Батова были прапор Леша Старцев, – Витька его боялся и уважал – Леша двумя пальцами позвоночник любому переломит, и лейтенант Грабой. Фамилия что ли еврейская, но мужик четкий. Повернуться, отойти-подойти, а так и не скажешь.

Леша с Грабоем держали в ногах какого то духа. Перепуганного, в брезентовых американских ботинках, такие из Пакистана им забрасывают. На башке – что то вроде чулка, подвернутого.. Бородка редкая, глазки блестят, бегают.

– Цугаринов!

Федоров толстой голой волосатой рукой лупил по накрытому ватманом столу.

– Цугаринов, ребята духа поймали, а дежурный на третьем посту груши околачивает!

Леша прижал афганца к полу.

– Как зовут?

Цугаринов икнул.

Дух побегал глазками и не издал ни звука.

– Он тебя понимает, мать твою, переводчик хренов? – обратился Батов к лейтенанту Долгову.

Дух посмотрел, на Батова и отвернулся.

– Он понимает, зря вы, тыщ маер на Долгова… Леша Старцев еще ниже прижал духа к полу.

– Ты че подле парка делал? Ты его спроси, че он подле парка делал?

Долгов перевел: "что ты делал в месте, где стоят русские машины"?

Ему стало так смешно, что он чуть не прыснул, на фарси "машины" – так и будут, "машины"…

– Слыш, Долгов, а он не таджик?

– Не, тыщ маер, он пуштун, я их по ноздрям узнаю! – Леша задорно посмотрел на Витьку и вдруг подмигнул.

– Так он по таджикски то и не понимает у тебя!

– Не, тыщ маер, у них все пуштуны по таджикски понимают…

Ты ведь партизан? – спросил Леша, еще ниже прижимая духа к полу.

– Цугаринов, я тебе сейчас вот как дежурному по батальону прикажу этого духа зарыть, ты понял?

Батов совсем озверел…

– Цугаринов, где твое оружие?

Витька полез в карман, нащупал, Макара – он был на месте – тепленький, тяжеленький.

– Так, если он у нас не заговорит…

Тыщ маер, давайте его как положено – сдадим в дивизию – три минуты на машине.

– А через минуту у меня может в парке фугас взорвется!

Ах ты зараза, – Батов выпростал из кобуры "стечкина" и с размаху…

Дух в страхе закрыл глаза, и голову вжал в плечи… Хрустнула какая то косточка на лице и из рваной раны на пол густо закапала черная кровь…

Ну, теперь началось… Витьку заколотило колотуном. Он понял, что запахло трупом.

Первая кровь пьянит акул. Пьянит до потери рассудка. Поезд покатился – не остановишь. Москва – Воронеж, хрен догонишь.

– Переведи ему!

– А че переводить?

Леша и сам может по таджикски, он служил два года под Душанбе, у него друга духи украли и он на сеструхе друга своего женился потом… Леха вывернул духу руку на перелом и шептал что то в ухо. Тот: А-А-А-А!!!

Майор передернул раму "стечкина" и по полу покатился красный патрон, похожий на эрегированный игрушечный член.

Вот и весь допрос.

Грохнул дважды "стечкин".

– Давай его…

– Куда?

– Туда, где у нас верблюда!

– Товарищ майор!

– А тебя, Цугаринов, я когда-нибудь так награжу, будешь у меня…

Духа закопали под горкой на собачьем кладбище, где уже были похоронены подохшая от старости сука Шлюха и задавленный Назаровским бензовозом кобель Сундук.

Закапывали духа ефрейтор Бабаеров и рядовой Кулумбегашвили. Витька Глагоев, как дежурный все это дело должен был контролировать.

Потом Бабаеров с Кулумбегашвили в качестве поощрения попросили у Витьки в долг тысячу "афгани". Витька понял на что и дал.

А сам пошел в вагончик, где включил приемник… По Би-Би-Си передавали концерт Севы Новгородцева. Сева сказал, что юннаты из Саратова скрестили свинью и курицу, и что получился – свинокур… Было Смешно…

А потом поставили Квин… Богемскую рапсодию. И Витька представил себе, как в трех от него километрах сидит теперь его кореш и земеля лейтенант Валера… и тоже слушает. И вспоминает Ленинград. Завтра Витька сдаст дежурство и пойдет к нему на пост. Они покурят и будут слушать Квин. И будут говорить про Ленинград.

А там в Ленинграде живет девчонка – грудь четвертый номер, талия в четыре пальчика обхват – и вовсе она не сосала у Филонова! И вовсе она ни у кого еще не сосала… Она Витьку ждет. Или Валерку… Когда они вернутся домой. …

Но Судьба распорядилась иначе.

Остался Цугаринов в армии.

А прапорщик Леша Старцев по званиям обскакал Цугаринова, и стал его – Вити начальником.

И служили они Родине, защищая ее – сперва от афганских террористов, потом от чеченских, а теперь вот настала череда защищать ее от объединенных террористов – от мировых чертей.

И был у них один офицер, на которого оба они – и генерал Старцев, и полковник Цугаринов – могли положиться, как на самих себя. И звали этого офицера – Саша Мельников.

Именно Саше Мельникову – майору Мельникову и предстояло теперь собрать в единый мозговой кулак – разрозненные пальцы некогда сильной длани.

Но пока Саша Мельников был занят поисками своей Катюши…

Он ехал на юг, догоняя колонны русских рабынь, ехал и вспоминал, как он попал в десант. Как познакомился с Цугариновым и Старцевым. … ….

Больше всего Сашка Мельников боялся показать, что ему страшно.

Теперь, когда времени было много, даже с избытком, он вспоминал весь последний год, год, который так изменил его жизнь.

К ним в палату приходил один доктор, психолог. Не то капитан, не то майор, под халатом погон не видно. Разговаривал с каждым где-то по часу. Советовал не ударяться в воспоминания. Говорил: думайте о том, как вы будете жить на гражданке, когда поправитесь. Государство вам поможет устроиться, вы ребята молодые, все будет хорошо.

А Мельников почему-то не боялся воспоминаний. Пользуясь своей полной неподвижностью, он все время вспоминал. Вспоминал все. Начиная с того дня, когда забрал в студенческом отделе кадров свои документы.

Было страшно? Было страшно, что Ольга не поймет. И она не поняла. Был такой противный разговор. И не столько с Ольгой, сколько с матерью. …Две недели беспробудного пьянства, поезд, учебка…

Уже в полку он стал бояться, что кто-то заметит, что ему бывает страшно.

А страшно было. И когда прыгали с вышки. И когда первый раз прыгали из вертолета.

И когда прыгали всей ротой через открытую рампу…

В Грозный въехали ночью. Еще в Ставрополе, когда им выдали по полному боекомплекту, они окончательно поверили, что едут на войну.

Когда ему бывало страшно, он смотрел на их командира взвода, лейтенанта Сашу Белякова, всегда бледного с какими-то неестественно-игрушечными мягкими усиками – этой неудачной попыткой придать своему совсем детскому лицу хоть немного взрослой суровости… Смотрел он на Сашу Белякова – с настоящим орденом Красной звезды, выглядывающим из под его зимней камуфляжной куртки. Когда ему было страшно, он смотрел и на Коську Абрамова, на Коляна Филимонова, на Вовочку Зарецкого… Он видел, что им тоже страшно, но что они справляются. Справлялся и он.

И когда был первый выход в зеленку, в горы… И когда первые пули просвистели над головой. И когда первая мина разорвалась прямо в ногах у шедшего впереди "замка" – сержанта Бабича…

Мельников спокойно вспоминал, и как ранило его близ Дикой-юрта. По-глупому. А впрочем, разве по-умному может ранить?