– Все одно – по специальности работать будет, а не в постели отрабатывать, – снова вздохнула Лида.

– Номер сорок пять, Катя из Москвы, медсестра, жена майора ФСБ, беременная на восьмом месяце, – объявил конферансье.

Катюшино сердце бешено забилось. Кровь бросилась в лицо.

– Откуда? Откуда им известно? Она же ни словом! Ни словом ни с кем не обмолвилась о том, что медсестра и тем более про то, кем и где служит ее Саша!

– Чего встала, как ослица возле рекламы сникерса? – насмешливо спросил в микрофон конферансье, – люди ждут, покажись!

Катя вышла под свет рампы.

Да еще и осветители потрудились – навели на нее лучи прожекторов из своих ласточкиных гнезд. Ослепили.

Катюша стояла на своих тоненьких шпильках, давно отвыкшая от каблуков, стояла и инстинктивно держалась за свой восьмимесячный живот.

– Тоже медицина! – воскликнул кто-то невидимый из-за ослепляющего Катюшу света.

– И красивый баба! – добавил кто-то.

– А майор фэ-эс-бэ на Москва дома остался? – спросил кто-то третий.

– Беру все пять бабов за пять миллион, – крикнул четвертый.

В партере снова началась какая то возня, послышались даже угрожающие клацания затворных рам, но конферансье внезапно прервал прения и слегка смущенно объявил:

– Азиз просит извинить уважаемых покупателей, но номер сорок пять беременный Катя из Москвы снимается с торгов по причине того, что уже продан.

– Как продан? – возмутился кто-то из первого ряда. Судя по голосу, жирный и небритый, как себе представила Катя.

– А я шесть миллион за беременный жена фэ-эс-бэ плачу! – крикнул второй. Катя его тоже не видела, но по голосу представила кричащего худым арабом с черными злыми глазами.

– Что это за аукцион-моцион такой! – возмутился третий, – то ставят, то снимают, я уходить на другой аукцион-моцион.

– Давай обратно Катька из Москва на продажа ставь! – крикнул четвертый. Тоже, судя по голосу, толстый и лоснящийся от похоти и самодовольства.

Шум поднялся нешуточный.

– Что значит, продана уже? – кричали из первых рядов, – мы тебе что? Не уважаемые покупатели, что ты так с нами разговариваешь?

Ведущему-конферансье, чтобы снять напряженность пришлось-таки раскрыть карты.

– Номер сорок пять беременный Катька из Москвы поступает в дом нашего многоуважаемого и дорогого господина Ходжахмета Ходжаева, на нее специальный заказ, – сказал он.

Сказанное ведущим привело покупателей в благоговейное замешательство.

– Так бы сразу и сказал, – крикнул толстый и лоснящийся голос.

– Слава и хвала нашему Ходжахмету Ходжаеву! – крикнул другой, что до этого был похотливым, а теперь вмиг превратился в подобострастный.

– Слава Ходжахмету! – вторили другие голоса.

Два нукера в хеджабах и с автоматами вышли на сцену и бережно поддерживая Катюшу, чтобы она больше не падала на подворачивающихся под нею высоких каблуках, повели ее за кулисы.

– Прощай, Катька! – шепнула Лида.

– Удачи тебе, родить без проблем! – крикнула Мила.

Но с Лидой и с Милой расстаться ей было, покуда, не суждено.

Выяснилось, что по каким-то непонятым исполнителями командам шефа, нукеры решили на всякий случай перестараться и привезти в дом хозяина всю пятерку девушек.

– Лучше перебдеть, чем недобдеть! – назидательно подняв к небу палец, сказал новый старший охранник Кати, по имени Абдулла.

Теперь девушек везли с комфортом.

Сперва в настоящем лимузине с кондиционером и безалкогольным баром, из которого пленницы беспрестанно брали соки и пепси-колу.

А потом их посадили в маленький реактивный самолет, в каких летают президенты, наследные принцы и председатели правлений нефтяных компаний.

– А как нас наш новый господин узнал? – спросила наивная Мила, – как он нас купил?

– Наши андижанские торги теперь по всей бывшей системе Евровидения и Евроньюс показывают, – добродушно ответил Абдулла, – покупку можно сделать и по телефону и по Интернету.

– А-а-а-а! – хором, понимающе протянули девчонки.

Внизу, под крыльями самолета, пролетали облака, косяки перелетных птиц, а ниже – плодородные равнины Апшерона.

Внизу, под крыльями учебно-боевой спарки Су-тридцать семь, проносилась черно-белая заснеженная февральская Сибирь.

Саша Мельников сидел в переднем кресле, а самолетом управлял сидевший позади его – командующий пятой воздушной армией – генерал Затонов.

– Ноль первый, я Тюмень, ноль первый, ответь Тюмени, – послышалось в наушниках.

– Я ноль первый, я ноль первый, слышу тебя Тюмень, – в наушниках уверенно звучал командирский бас генерала Затонова.

– Переходите на связь с вышкой "Урал сорок семь" седьмой канал, переходите на связь с вышкой "Урал сорок семь" седьмой канал – Добро, Тюмень, перехожу на связь с "Урал сорок семь" седьмой канал.

Генерал переключил канал связи и своим уверенно-рокочащим басом почти пропел, – "Урал сорок семь, я ноль-один, как слышишь меня"?

– Ноль первый, я "Урал сорок семь", слышу вас хорошо, – ответил КДП.

– "Урал сорок семь, я ноль первый, подтвердите 1001, подтвердите 1001" – рокотал Затонов.

Саше доводилось много общаться с летчиками, и он уже знал, что подтверждение кодом "1001" означало, что вышка видит их на своем локаторе – Ноль первый, я Урал 47, "1001" подтверждаю. Курс в расчетную 160 градусов, по давлению аэродрома 763 занимайте 2700.

– Урал 47, я 01, вас понял, в расчетную с курсом 160, занимаю 2700 по давлению

Саша понял, что командир сейчас будет заходить на посадку и предложенный ему эшелон 2700 метров – выверит, подстроив бортовой высотомер по атмосферному давлению принимающего их аэродрома.

Саша тоже мог видеть проекции на ИЛС – на индикаторе лобового стекла.

Вертикальная линия показывала точность захода на полосу по курсу, а горизонтальная линия – показывала точность снижения по глиссаде. Пересечение же двух линий в пределах центрального кружка ИЛС свидетельствовало о нахождении самолета в равносигнальных зонах курсового и глисадного радиомаяков с точностью до трех метров… .

– Я, наверное, смог бы и сам, – подумал Саша, глядя на движения ручки управления, качающейся то немного влево и вправо, то немного взад и вперед. Это генерал Затонов то клал машину в небольшой крен, то задирал, то опускал ей нос.

А вот ручка управления двигателем ушла немного назад, это Затонов уменьшил обороты.

А вот мягко утопилась левая педаль и земля под самолетом повернулась вправо.

За час полета Саша уже кое-в чем успел разобраться.

Наклонением ручки машина кладется на крыло, и чтобы повернуть, необходимо взять ручку чуть на себя и отдать педаль.

Скользить по воздуху, поворачивать, надо опираясь на этот самый воздух. Поэтому в авиации, в отличие от автогонок – есть понятие крена и виража. Поворот машины обязательно сопровождается синхронным ее наклоном.

Ручку вбок и на себя, а педаль от себя. Ручку вбок и на себя, а педаль от себя…

– Ноль первый, я Урал 47, ноль первый, я Урал 47, – на полосе ветер встречный пятнадцать, на полосе ветер встречный пятнадцать.

– Урал 47, я 01, понял тебя, ветер встречный, пятнадцать, вижу огни полосы, вижу огни полосы.

Теперь посадочную полосу бетона видел и Саша.

Вон она…

А без приборов, да без наведения с КДП – с командно диспетчерского пункта, даже сам Затонов ее бы не увидал на такой скорости.

Кругом белые снега, да и полоса тоже – белая-белая…

Белое на белом.

Машину тряхнуло.

И сразу перегрузка бросила Сашу вперед, заставив его повиснуть на пристяжных ремнях.

Это вышел тормозной парашют, и это Затонов нажал на тормоза…