— Мне сдается, что хорошей памятью отличаются скорее мексиканки.

— Это совершенно ничего не значит. Во всяком случае, это очень хорошее предзнаменование.

— Надеюсь, ты воспользуешься этой протекцией?

— При первом же удобном случае.

— Браво! Теперь почти со всеми делами покончено и можно уезжать. Когда ты рассчитываешь отправиться?

— Мне нужно отдать еще кое-какие распоряжения, так что раньше, чем через десять дней, я не могу покинуть Сан-Франциско.

— Я могу быть чем-нибудь полезен?

— Здесь абсолютно ничем, а там — очень многим.

— То есть…

— Ты очень устал?

— От чего?

— Dame! Ну, хотя бы от того, что не слезал с лошади несколько дней.

— Запомни раз и навсегда, что я никогда не устаю, и, пожалуйста, не говори со мной больше об этом.

— Хорошо! В таком случае ты можешь оказать мне услугу?

— Какую?

— Я не могу уехать отсюда раньше, чем через десять дней, повторяю тебе еще раз, но это вовсе не означает, что и тебе нужно сидеть здесь все время. Ты можешь сесть на лошадь завтра утром?

— Что за вопрос!

— Нужно отправиться сушей в Сонору и отвезти три письма, — одно дону Антонио Паво, консульскому агенту в Гуаймасе, другое губернатору Соноры, а третье — одному канадскому охотнику, которого ты, по всей вероятности, найдешь на асиенде дель-Милагро, в окрестностях Тепика.

— Хорошо, я найду его. Это все?

— Да. Надеюсь, ты понимаешь, почему я прошу об этом: я хочу подготовить почву, прежде чем явиться туда.

— Это ты хорошо придумал. Я еду!

— Завтра.

— То есть сегодня утром — сейчас уже два часа пополуночи.

— Ах, черт возьми, совершенно верно. Как незаметно идет время.

— Где я тебя увижу?

— В Гуаймасе.

— Хорошо. Пиши письма, а я с Курумиллой отправляюсь седлать лошадей.

— Ты возьмешь с собой испанца?

— Да, он мне может быть там полезен.

— Как хочешь.

Валентин и Курумилла вышли из комнаты, а Луи принялся за письма.

Валентин, оседлав лошадей, отправился в ту комнату, где спал дон Корнелио. Надо заметить, что испанец оказал охотнику самое упорное сопротивление и только после долгих споров, чуть ли не силой последнему удалось заставить испанца покинуть удобную постель и подняться. Но Валентин не ограничился этим и с той же настойчивостью заставил испанца сесть на лошадь, а затем, оставив его на попечение индейца, отправился в комнату, где занимался корреспонденцией его молочный брат.

Письма были готовы.

Валентин взял их и протянул графу руку:

— До свиданья, брат, желаю успеха! Молочные братья крепко обнялись.

Луи слишком хорошо знал охотника и не стал даже просить его хоть немного отдохнуть. Граф проводил уезжавших до дверей, в последний раз они пожали ему руку, а затем по знаку Валентина пустили лошадей с места в карьер.

Скоро они скрылись во мраке, но стук лошадиных копыт по твердой земле слышался еще довольно долго.

Луи стоял у ворот, пока топот лошадиных копыт не затих совсем, а затем вернулся в свою комнату, говоря про себя:

— Надо быть проклятым Богом, чтобы не иметь успеха с такими преданными друзьями.

Граф проработал всю ночь и, по-видимому, совсем забыл, что ему необходимо отдохнуть.

Солнце уже высоко стояло над горизонтом, а Луи все еще сидел, склонившись над столом, занятый какими-то вычислениями.

Дверь комнаты отворилась, и вошел человек, который уже раньше разговаривал с графом.

Луи повернулся. Довольная улыбка озарила его суровое лицо, когда он узнал вошедшего.

— Добро пожаловать, господин консул, — весело проговорил он, протягивая посетителю руку, которую тот крепко пожал. — Бели бы вы знали, как я рад вас видеть… Вы, наверное, зашли ко мне, чтобы напомнить, что пора завтракать?

— Конечно, дорогой граф, а потом мне нужно еще поговорить с вами.

— Тем лучше. Я подольше задержу вас у себя… садитесь, пожалуйста, и простите, что застали меня в таком виде, но я всю ночь приводил в порядок свои дела… Какой дурак выдумал буквы и цифры!

Консул, так как вновь прибывший был представителем Франции в Калифорнии, улыбаясь, опустился в кресло, и вслед за тем по приказанию графа слуги подали завтрак.

Хозяин и гость с аппетитом принялись уничтожать расставленные на столе кушанья.

— Ну! — сказал через минуту Луи. — Какие вы принесли новости?

— Дурные, — отвечал консул.

— А-а! Честный Джонатан[80] кричит, не правда ли?

— Сильнее, чем когда-либо.

— Вот как! А почему, скажите, пожалуйста?

— Вы можете догадаться и сами.

— Отчасти могу, но все-таки лучше расскажите.

— Вам, конечно, нечего говорить, что вы нажили себе здесь множество врагов.

— Что же с этим делать! Одно только радует, что это произошло не по моей вине.

— Да, это правда! Но враги ваши волнуются, кричат, шумят.

— По какому поводу?

— Pardieu! Они сами хорошенько не понимают, из-за чего… Вы знаете, для того чтобы начать кричать, всегда можно найти причину, и вот теперь все они вопят, что ваша экспедиция не состоится, что у вас нет средств ивы не знаете, как выйти из затруднительного положения, в которое сами себя поставили.

— И это все?

— Нет. Они уверяют еще, что вы наделали массу долгов и вам никогда не удастся расплатиться с ними.

— Так, так.

— Вы понимаете, что подобная клевета производит весьма невыгодное впечатление.

— Pardieu! Конечно.

— Я пришел к вам по делу, дорогой граф. Я не богат, к сожалению, но в настоящую минуту я имею в своем распоряжении двадцать тысяч пиастров. Я тоже состою акционером общества и поэтому считаю себя обязанным помочь вашему делу. И вот я пришел сказать вам… возьмите эти деньги, они вам все-таки пригодятся на что-нибудь.

Граф протянул руку своему гостю.

— Большое вам спасибо! — сказал он с явным волнением, тронутый деликатностью этого благородного и великодушного предложения.

— Да, — продолжал консул, доставая из кармана пачку кредитных билетов. — Необходимо сейчас же заткнуть глотки этим мерзавцам. Вот деньги.

И он протянул деньги графу. Последний с улыбкой тихонько оттолкнул их.

— Вы не так поняли мои слова, господин консул, — возразил он, — я благодарю вас не потому, что принимаю ваше великодушное предложение, но за участие, которое вы принимаете во мне.

— Но… — настаивал консул.

— Большое вам спасибо, повторяю вам еще раз. Все мои долги будут уплачены меньше, чем через час. В настоящую минуту у меня на руках около двухсот тысяч пиастров.

Консул изумленно посмотрел на графа.

— Но вчера?.. — заметил он.

— Да, — перебил его граф, — вчера у меня не было ничего, а сегодня я богат. Я вам сейчас в нескольких словах расскажу, как случилось это чудо.

Когда граф окончил свой рассказ, консул весело пожал ему руку.

— Милостивый Боже! — вскричал он. — Вы представить себе не можете, как вы меня обрадовали. У вас хорошие друзья.

— В числе которых я считаю и вас, господин консул.

— О! Что касается меня, — отвечал тот с тонким юмором, составлявшим отличительную черту его характера, — тут нет ничего удивительного, ведь я состою акционером вашего общества.

После завтрака граф отправился удовлетворить своих кредиторов или, лучше сказать, своих компаньонов, чтобы прекратить дурные толки и заткнуть рты клеветникам.

Наконец-то граф получил возможность приобрести все необходимое, и, если станут нападать на него, он сумеет защитить себя.

Французская печать в Калифорнии проявила в этом случае прекрасный пример патриотизма и независимости — она поддерживала графа не только энергично, но и весьма остроумно.

Мимоходом следует упомянуть еще, что некоторые французские журналисты, которых привела в Сан-Франциско страсть к приключениям, сумели своим благородным и безупречным поведением с честью поддержать репутацию французов и заставить уважать себя. Но важнее всего то, что они геройски устояли против охватившего всех опьянения и всевозможных соблазнов.