Луи опустил голову.

— С какой же целью вы пришли сюда? — спросил он отца Серафима.

— Я явился сюда предупредить вас. Генерал хочет забрать свою дочь, не пренебрегая никакими средствами. Позвольте указать вам на то обстоятельство, что при настоящих условиях пребывание молодой девушки в вашем лагере не только сопряжено с опасностью лично для вас, но и ложится несмываемым пятном на ее честь.

— Святой отец! — вскричал граф.

— Выслушайте меня до конца, — холодно заметил миссионер, — я далек от мысли сомневаться в вашей порядочности или упрекать мою духовную дочь, но вы бессильны заставить замолчать своих врагов и положить конец пересудам на ваш и ее счет. К сожалению, ваш образ действий дает пищу этим превратным толкам.

— Но что же мне делать? Где найти средство противостоять злой молве?

— Такое средство существует.

— Укажите его, святой отец.

— Вы должны жениться на своей невесте.

— Это мое самое большое желание.

— Дайте мне закончить… Но обвенчаться вы должны не здесь. Обряд бракосочетания, совершенный без всякой пышности, в лагере авантюристов, может вызвать только насмешки…

— Но…

— Вы должны обвенчаться в городе, на глазах у всего народа, при звоне колоколов и громе ружейных залпов, которые докажут, что бракосочетание совершено с должной торжественностью.

— Справедливо, — заметил Валентин, — отец Серафим прав, тогда всем станет очевидно, что донья Анжела выходит не за презренного разбойника, а за победителя, с которым нужно считаться. Она будет женой не авантюриста, а освободителя Соноры, и все, кто теперь порицает ее, первые будут перед ней заискивать.

— Да, да, это правда, — горячо воскликнула молодая девушка. — Спасибо вам, святой отец, за ваш приезд, я сознаю свой долг и должна его исполнить. Кто осмелится порицать жену спасителя всей страны?

— Но, — возразил граф, — это средство является только побочным. Свадьбу еще нельзя устроить, и потребуется две недели, а может быть, и целый месяц, пока я возьму приступом какой-нибудь город. До тех пор донья Анжела должна будет по-прежнему оставаться в моем лагере.

Все с беспокойством посмотрели на священника.

— Нет, — ответил тот, — я берусь найти убежище для мадемуазель, если только она этого пожелает.

— Убежище? — переспросила девушка и бросила вопросительный взгляд на миссионера.

— Да. Правда, оно не отличается роскошью и недостойно принять вас под свой кров, но зато там вы будете в полной безопасности, — сказал священник. — Семья, в которой вы поселитесь, состоит из добрых, почтенных людей. Они сочтут за счастье принять вас у себя.

— Далеко ли отсюда живет это семейство? — живо спросила молодая девушка.

— На расстоянии двадцати пяти с лишним миль отсюда в сторону Гуаймаса, который составит цель французской экспедиции.

Отлично понимая, в чем дело, Анжела лукаво улыбнулась проповеднику.

— Senor padre, — сказала она, — я знаю вас уже давно и привыкла считать за святого человека. Даже если бы я видела вас впервые, то поверила бы безусловно, наблюдая, с какой дружбой и почтением относится к вам дон Валентин. Я на вас полагаюсь, отлично понимая всю неуместность моего пребывания в этом лагере. Располагайте мной, я готова следовать за вами.

— Дитя мое, — ответил тот с видимым умилением, — сам Бог внушил вам эти слова. Печаль, которую причинит вам разлука с графом, бесследно исчезнет, когда вы снова с ним встретитесь, никто не осмелится помешать вашему союзу, и он не только восстановит вас в общественном мнении, которым нельзя не дорожить, но и придаст вашей репутации такой блеск, который нельзя будет затмить.

— Поезжайте же, донья Анжела, если этого требуют наши интересы, — сказал граф, — я вверяю вас заботам этого достойного человека, но, клянусь Богом, не пройдет и пятнадцати дней, как мы снова будет вместе.

— Я принимаю ваше обещание, дон Луи, оно даст мне сил перенести эту тяжелую разлуку.

— Когда думаете вы выехать? — спросил Валентин.

— Сию же минуту! — вскричала девушка. — Мы должны уметь владеть собой и в радости, и в печали. Разлука неизбежна, нужно идти ей навстречу.

— Отлично сказано, — заметил Валентин. — Право, донья Анжела, я еще раз заявляю, что вы смелая девушка и что я люблю вас за это от всей души, как родную сестру.

Анжела не могла удержаться от улыбки при таком восторженном отношении к ней охотника. Тот продолжал:

— Черт возьми! Но нам следует позаботиться о конвое.

— Зачем? — удивленно спросил священник.

— Вы меня умиляете! Нужно же защитить вас от неприятельских мародеров.

— Друг мой, лучшей охраной послужит нам общее уважение.

— Для вас лично — да, но вы забываете, что с вами поедут еще и две женщины, которых почти никто не знает в лицо.

— Да, правда, — просто ответил тот, — об этом я не подумал. Как же быть?

Анжела рассмеялась.

— Охота вам, господа, беспокоиться из-за пустяков. Святой отец сказал, что лучшей охраной для него послужит его одежда, ведь и друзья, и враги питают уважение к его сану.

— Это правда, — добавил тот.

— В таком случае дело решается очень просто. Если отец Серафим согласится, то я и моя камеристка переоденемся в монашеское платье, под которым нас трудно будет узнать.

Отец Серафим глубоко задумался над этим предложением.

— Я не вижу никаких серьезных препятствий к этому переодеванию, — сказал он через несколько минут, — при настоящих обстоятельствах оно позволительно, так как производится с благой целью.

— Но где достать монашескую одежду? — полушутливо, полусерьезно заметил граф. — Должен сознаться, в моем лагере ее не сыщешь.

— Я беру это на себя, — сказал Валентин, — и пошлю надежного человека в Магдалену, он быстро исполнит мое поручение, а тем временем донья Анжела приготовится к отъезду.

Все согласились и оставили молодую девушку собираться в путь.

Не прошло и часа, когда Анжела и Виоланта вышли из своей палатки, одетые в монашеское платье, приобретенное доном Корнелио в Магдалене. Надвинув на лоб широкополые шляпы, они сели на лошадей и вместе с отцом Серафимом выехали на дорогу, сопровождаемые горячими пожеланиями друзей.

Виоланта и дон Корнелио как-то особенно переглянулись друг с другом на прощание, но это совершенно ускользнуло от внимания дона Луи и Валентина, иначе они бы глубоко призадумались над таким фактом.

— Я очень неспокоен, — пробормотал дон Луи, печально покачивая головой. — Мы дали им очень слабый конвой.

— Успокойся, — сказал Валентин, — я уже позаботился об этом.

— О! Ты никогда ни о чем не забудешь, брат.

— Это мой долг. Но подумаем лучше о себе. Скоро наступит ночь, а мы еще не приняли никаких мер предосторожности против внезапного нападения.

— Ведь ты знаешь, я совершенно не знаком с подробностями твоего плана, за исключением того, что мне вкратце сообщил Курумилла.

— Чтобы рассказать о всех деталях, потребуется немало времени, а нам нужно действовать сейчас же.

— Есть ли у тебя определенный план?

— Да, если только он увенчается успехом, то люди, желающие захватить нас врасплох, будут посрамлены.

— Послушай, брат, я вполне полагаюсь на тебя и делаю это тем охотнее, что хочу предпринять решительное наступление. Мы и так слишком долго стоим в Магдалене.

— Отлично. Можешь ли ты дать в полное мое распоряжение пятьдесят человек?

— Бери себе столько, сколько захочешь.

— Мне нужно только пятьдесят решительных людей, знакомых с приемами ведения войны в прериях. Я хочу обратиться к капитану де Лавилю и попросить его выбрать самых надежных солдат из числа тех, которых он привел с собой из Гетцали.

— Хорошо, мой друг, пока ты будешь приводить в исполнение свой план, я распоряжусь расставить двойные патрули вокруг лагеря.

— Это не мешает сделать. А теперь до свидания, до завтра.

— До свидания! Они расстались.

Подходя к палатке капитана де Лавиля, Валентин заметил дона Корнелио, который, стараясь держаться как можно непринужденнее, выходил из лагеря. Охотник машинально стал следить за ним глазами. Через минуту он потерял его из виду, так как тот скрылся за небольшой рощицей. Скоро он появился оттуда, но уже верхом на лошади, и во весь опор поскакал в сторону Магдалены.