Он поднял глаза на молодую девушку, взгляды их встретились, и он почувствовал как бы электрический разряд, от которого холод проник ему в сердце, веки его невольно опустились и краска бросилась в лицо.

Этот человек, сто раз холодно глядевший смерти в глаза, никогда еще не поддававшийся какому бы то ни было чувству, нежному или страстному, вдруг содрогнулся, и трепет пробежал по всему его телу.

«Что со мной происходит? — думал он про себя. — Неужели я испытываю страх… или это жгучее ощущение и есть любовь?.. Это я-то пойман? — продолжал он. — Я превращен в дамского кавалера невинной девочкой, почти дикаркой?! Какой вздор! Я, кажется, рехнулся!»

Он гордо поднял голову и, чтобы окончательно удостовериться в победе, которую, как он думал, одержал над собой, принялся рассматривать молодую девушку так пристально, что она в свою очередь опустила глаза.

Донье Флоре минуло шестнадцать лет. Высокая и стройная, она была тонка, но без худобы, гибка без слабости; по странной прихоти природы, придававшей ее красоте особую прелесть, в ней соединялись отличительные черты и северянок, и южанок: белокурые, цвета спелых колосьев, волосы ее, густые и тонкие, развевались при малейшем дуновении ветра и образовывали вокруг ее головы точно сияние, в котором еще резче выделялись ее бархатистые черные глаза и брови; тонкость кожи, свойственная северянкам, сочеталась со смуглотой, присущей представительницам юга; бледное лицо отличалось каким-то прозрачно-нежным оттенком. Маленький, правильно очерченный ротик был пытлив и одновременно задумчив. Ничем нельзя передать выражения этого своеобразного лица, главным образом сосредоточенного в больших черных глазах, невинных и до того блестящих, что, оживляясь, они как будто освещали все вокруг.

Авантюрист невольно поддался обаянию этого очаровательного создания, такого чистого и невинного; победа его над собой если и существовала, то длилась всего лишь мгновение. Молодой человек признал себя побежденным, он склонил голову и сказал про себя с душевным трепетом:

«Я люблю ее!»

Все было кончено! Он отказался от борьбы, сознавая ее бесполезность, и весь отдался увлекающему его течению, не спрашивая себя даже, в какую бездну повергнет его это чувство, так внезапно вкравшееся ему в сердце, тогда как он во что бы то ни стало должен был бы исторгнуть его.

«Ба! Кто знает!» — подумал он.

Кто знает! Это великие слова в любви, они равносильны надежде.

Впрочем, любовь нелогична по самой своей сущности, именно это и дает ей ту грозную силу, с помощью которой она без труда уничтожает все преграды.

— Вы торопитесь в Панаму, граф? — вдруг спросил его асиендадо.

— Почему вы мне задаете этот вопрос, сеньор? — поинтересовался молодой человек, внезапно пробужденный от сладостных мечтаний.

— Если он нескромен, то прошу извинить меня!

— Нескромным он быть не может, сеньор, но все же, пожалуйста, объяснитесь.

— Боже мой! Ничего не может быть проще! Представьте себе, граф, что по некоторым делам и мне надо ехать в Панаму. Я намерен взять с собой дочь, если только она не будет против. Дамы переносят подобное путешествие не так легко, как мы, мужчины, и потому, как вы понимаете, мне необходимо сделать кое-какие распоряжения.

— Я вполне понимаю, — сказал дон Фернандо с улыбкой, взглянув на донью Флору.

— Итак, — продолжал дон Хесус, — я не могу выехать раньше чем через двое суток. Если бы вы могли отсрочить ваш отъезд до того времени, мы отправились бы вместе и путешествие было бы приятным вдвойне для всех нас, — вот что я хотел вам сказать, граф. Прибавлю только, что ваше согласие осчастливило бы меня.

Дон Фернандо бросил украдкой взгляд на молодую девушку, она с живостью разговаривала о чем-то с отцом Санчесом и, по-видимому, ничего не слышала. У авантюриста чуть было не вырвался досадливый жест, но он тут же взял себя в руки и принял решение.

— Ваше предложение заманчиво, сеньор, — ответил он, — мне стоит немалых усилий, чтобы от него отказаться. Однако, к несчастью, дела, требующие моего присутствия в Панаме, настолько важны, что я не имею возможности откладывать их.

— Очень жаль, граф, но если, как я полагаю, ваше пребывание в Панаме продлится некоторое время, то, надеюсь, мы там увидимся.

— Почту за честь быть у вас, сеньор.

Молодая девушка кротко улыбнулась авантюристу. «Какое странное создание! — подумал он. — Ничего не понимаю в ее причудах».

— Простите, граф, но я хотел у вас спросить: вы знаете Панаму?

— Никогда там не бывал.

— Стало быть, никакого предпочтения не имеете к тому или другому месту?

— Ровно никакого.

— И вы пока не предпринимали никаких мер для вашего устройства в городе?

— Разумеется, нет.

— Тогда я сделаю вам предложение, граф, которое, надеюсь, вам будет приятно.

— Позвольте узнать, сеньор, что это за предложение?

— Во-первых, должен сознаться вам со всем смирением, — самодовольно начал дон Хесус, — что, как вы, вероятно, могли заметить, я очень богат.

— Поздравляю вас, сеньор, — ответил авантюрист с легкой иронией, которой дон Хесус не заметил и продолжал отважно:

— Кроме этого громадного поместья, я являюсь владельцем еще двух домов в Чагресе и трех в Панаме, один из которых находится на площади Пласа-Майор против самого дворца губернатора.

— Но я до сих пор не угадываю вашего предложения, сеньор.

— Сейчас дойду до него, граф. Итак, у меня три дома в Панаме…

— Я уже имел честь слышать это.

— Один из этих домов находится почти у городских ворот, он расположен между двором и садом и имеет выход за черту города посредством подземной галереи под городской стеной и другой выход или вход, как вам угодно будет назвать, на почти пустынную площадь; дом этот стоит одиноко, утопая в густой листве, сквозь которую не может проникнуть нескромный глаз.

— Да это настоящий картезианский монастырь, — смеясь сказал дон Фернандо.

— Просто сокровище, граф, для человека, который любит уединение, там чувствуешь себя вполне дома.

— Это чудесно.

— Не правда ли? Именно этот дом я и собираюсь предложить вам на все время вашего пребывания в Панаме.

— Если ваше описание соответствует действительности, он вполне отвечает моим желаниям, только бы не оказался недостаточно обширным для моей обстановки; не скрою от вас, сеньор, что намереваюсь иметь дом, приличествующий моему имени и званию.

— Не заботьтесь об этом, сеньор, дом велик, и расположение его очень удобно, комнаты обширны и многочисленны; кроме того, в людских могут помещаться человек десять слуг, а при необходимости — и пятнадцать.

— О! Столько мне и не нужно, я не так богат, как вы, Сеньор.

— Быть может, но это к делу не относится… Кроме того, есть конюший двор для лошадей, а на крыше дома — вышка, с которой по одну сторону прекрасно видно все окрестности, по другую — обширное пространство Тихого океана… Что вы скажете о моем предложении?

— Нахожу его восхитительным, и если дом меблирован…

— Меблирован снизу доверху, граф, и не более полугода назад.

— Признаться, — смеясь сказал дон Фернандо, — теперь предложение ваше очень прельщает меня.

— Я был в этом уверен!

— И если цена…

— Какая цена, граф?

— За съем. Не полагаете же вы, что я соглашусь жить в вашем доме даром?

— Почему же нет, граф? Разве я не говорил вам, что очень богат?

— На что я возразил, что не так богат, как вы; тем не менее, сеньор, замечу вам, что каково бы ни было мое состояние, я выше всего ценю право быть полным хозяином в своем доме.

— Кто же вам мешает?

— Вы, сеньор.

— Не понимаю вас, граф.

— Но все очень просто: чувствовать себя вполне дома где бы то ни было я могу только при двух условиях.

— Каких, граф?

— Если дом мной куплен или снят.

— Но я не собираюсь продавать свой дом.

— Прекрасно, тогда позвольте мне снять его у вас.

— Полноте! Я был бы так счастлив доставить вам удовольствие.