Прошло двое суток. Утром на третий день отец Санчес, достойный наставник молодых девушек и преданный друг семейства, сходил со своего мула у садовой калитки. Все кинулись к нему навстречу, однако добрый пастырь казался печален и озабочен.

В то время это был человек лет тридцати пяти, со строгим лицом и величавой речью, преждевременно состарившийся от перенесенных мук и страданий — как душевных, так и телесных.

Посещение священника в этот день вовсе не входило в его привычки — уже с год он не проводил занятий с молоденькими девушками, образование которых было закончено; раза два-три в месяц, никак не более, он приезжал, чтобы провести несколько часов в семействе лесника, а между тем не прошло и пяти дней со времени последнего посещения достойного пастыря. Дамы очень обрадовались ему, однако не знали, чему приписать посещение отца Санчеса, образ жизни которого был по преимуществу точный и определенный.

Пожимая руку хозяина, священник шепнул ему:

— Найдите предлог, чтобы нам остаться наедине, мне нужно переговорить с вами о важном деле.

— Знаете что, отец Санчес, — громко ответил ему ньо Сантьяго, — ведь еще рано, чтобы запираться с дамами, не лучше ли вам пройтись со мной по долине? Дичи теперь бездна; быть может, мы и подстрелим кое-что к обеду.

— Вы — пожалуй, любезный сеньор, только не я! Ведь я никогда не охочусь, как вам известно, — возразил пастырь с кроткой улыбкой, — однако, если вы желаете, я охотно пойду с вами; мне будет полезно размяться после долгой дороги верхом.

— Идите, сеньор падре, — сказала донья Мария, — но не задерживайтесь надолго! В особенности не давайте мужу завлечь вас далеко; помните, что мы ждем вас с нетерпением.

— Мы вернемся не позднее чем через час, не так ли, ньо Сантьяго?

— Когда вам будет угодно, сеньор падре.

— Вот это умно сказано, — похвалила донья Мария, — желаю удовольствия, господа.

Мужчины ушли. Пока их можно было видеть из дома, они говорили исключительно о посторонних предметах, но после нескольких поворотов они достигли густого леса, под сенью которых, внимательно наблюдая, что происходит вокруг, могли беседовать, не боясь, чтобы их подслушали или застигли врасплох.

Лесник растянулся на траве и знаком предложил священнику располагаться возле него; собакам он велел сторожить.

— Ну, отец Санчес, теперь я готов слушать, — сказал он, — что вы хотите мне сообщить, мой добрый старый друг?

— Я только хочу рассказать вам одну историю, — ответил священник своим приятным голосом.

— Историю?

— Да, друг мой, — с тонкой улыбкой подтвердил отец Санчес, — разумеется, вы вольны извлечь из нее заключение, какое найдете нужным.

— Ага! Очень хорошо понимаю, сеньор падре! Говорите же, я вас слушаю.

— Итак, друг мой, — начал пастырь, — жил-был некогда великий испанский король по имени Филипп, не помню — первый ли, второй, третий или четвертый по порядку престолонаследия.

— Не суть важно, сеньор падре, продолжайте. Итак, вы говорите?..

— Я говорю, что король этот Филипп — который именно, ровно ничего не значит в этом деле — был охотник путешествовать, и разъезжал он, если верить хронике…

— Не «Современной хронике» Тюриена[7], надеюсь?

— Я боюсь, что именно ей; итак, разъезжал король единственно для того, чтобы избавиться от докучливости своего первого министра, которого он ненавидел, однако последний был настолько всемогущ, что иначе его величество не мог спасаться от него. Вышеупомянутый король прибыл однажды в добрый свой город Кордову.

— Или Толедо, — посмеиваясь, подсказал лесник.

— Что вы хотите сказать, друг мой? — вскричал священник, слегка вздрогнув.

— Ровно ничего! Продолжайте, пожалуйста, эта история в высшей степени заинтересовала меня.

— Слушайте же. Итак, по прибытии в Кордову… или Толедо, как вам будет угодно…

— Я предпочитаю Толедо.

— Скажем, в Толедо… Поблизости от города есть горы, богатые дичью. Тотчас устроили охоту для двора. К несчастью, король так увлекся новым для него наслаждением почти неограниченной свободы, что потерял охоту из вида.

— Бедный король!

— Разумеется, бедный король, потому что проплутал долго и никак не мог отыскать своей свиты. Совсем стемнело, разразилась страшная гроза, и, как бы в довершение всех бед, обрушившихся на несчастного венценосца, его жестокое положение усложнилось…

— Нападением шести разбойников, которые внезапно как из-под земли выросли перед ним, — перебил лесник. — Они разом накинулись на него, убили его лошадь, и не подоспей к нему вовремя на помощь другой запоздавший охотник, король Филипп без сомнения был бы убит! Теперь рассказывайте, пожалуйста, дальше.

— Разве вы знаете эту историю?

— В основных чертах, как видите, но о подробностях я не имею понятия, а, собственно, они-то и должны быть интересны. Итак, продолжайте.

— Что ж мне говорить вам, друг мой? Охотник избавил короля от разбойников и спас его с риском для собственной жизни от ужасного урагана в горах; словом, преданность его королю, которого он не знал, была безусловна, великодушна, самоотверженна и без всякой затаенной мысли. Он привел короля в свой дом и оказал ему сердечное радушие. Король увидел его дочерей — у охотника были две очаровательные дочери, души чистой и простой, прямой и невинной.

— Довольно, довольно! — вдруг воскликнул лесник, лицо которого помертвело. — Которую полюбил он?

— Христиану!

— Любимую мою! — пробормотал лесник. — Но она не любит его! — вскричал он с внезапным порывом.

— Любит! — спокойно ответил пастырь.

— О, низость людская! — воскликнул с отчаянием лесник. — Человек, которому я спас жизнь, король, которого я видел еле дышащим у своих ног, которого спас, рискуя погибнуть сам, — вот какую награду готовил он мне! О, это ужасно! Все они одинаковы, эти тираны, для которых нет иного закона, кроме их чудовищных прихотей!

— Успокойтесь, любезный друг, ради Бога!

— Мне успокоиться?! — вскричал ньо Сантьяго вне себя. — А вы-то сами, служитель Бога, по какому праву приходите вы рассказывать мне эту страшную историю? Разве она теперь известна всем? Разве честь моего имени отдана на всеобщее посмеяние?

— Ярассказал вам ее, сеньор, — холодно возразил священник, — потому что все может быть исправлено, а дочь ваша — еще чистый, невинный, святой ребенок! Вы можете бежать и таким образом оградить ее от преследований короля.

— Бежать? Мне?! — вскричал лесник в порыве гнева. — Видно, вы не знаете меня, сеньор падре, я рожден для борьбы! Клянусь Богом! Я, напротив, неуклонно стану грудью против бури.

— Берегитесь, мой друг, проиграете!

— Сеньор падре, — сказал ньо Сантьяго с леденящим холодом, — вы искренне мне преданы, раз не побоялись поставить вашу жизнь на кон, рассказав мне эту чудовищную историю. От всей души благодарю вас, потому что вы не колеблясь указали мне бездну. Мало людей на вашем месте были бы способны на такой подвиг дружбы… Вашу руку! Я люблю вас — о! — люблю глубоко, вы доказали, что вы мне истинный друг. Выслушайте же меня. Завтра рано утром сюда прискачет этот гнусный король, этот венценосный соблазнитель, который подлой изменой платит мне за мою великодушную самоотверженность. Дайте мне честное слово быть здесь завтра ровно в полдень. Обещаете?

— Что вы намерены делать?

— Это мое дел о… Но успокойтесь — месть моя, если я буду мстить, будет благородная и достойная!

— Обещаю, но с условием.

— Нет, друг мой, без всякого условия.

— Пусть будет так, если это необходимо, я полагаюсь на вашу честь.

— Благодарю!.. Теперь ни слова более. Вернемся, нас ждут. Смотрите только, не выдайте как-нибудь того, что произошло между нами. Глаза любви зорки!

— Будьте спокойны, друг мой. Для большей верности я уеду тотчас после завтрака.

— Вы хорошо сделаете, это правда, но завтра не забудьте…

— Ровно в полдень я буду здесь; я дал честное слово! Они встали, вышли из лесу и не торопясь вернулись к домику. Дорогой лесник настрелял рябчиков. Итак, он ходил на охоту, ровно ничего более.