- Вы против здоровья?

- Вовсе нет. Безусловно, тело - вещь приятная во многих отношениях, однако второстепенность его очевидна. - Деминтас отхлебнул из бокала и отчаянно поморщился. Он словно специально отравлял себя, дабы стимулировать высвобождение от яда потоком откровенных и потому особо жалящих слов. Очевидна, если в шеренге приоритетов мы поставим смерть на свое законное первое место.

- Первое? По-моему, это чересчур, - подал голос Горлик. Я понимаю, чудовищная загадка, величие темного покрова и все такое, но коли уж мы явлены этому свету, зачем думать о смерти? Надо, наверное, как-то жить.

- Давайте! - легко согласился Деминтас. - Только сразу возникает вопрос: для чего жить? Для какого такого мифического результата?

- Как это для какого?

- Вы ни разу не задумывались о смысле жизни?

- Отчего же? Разумеется, задумывался! Все-таки я писатель, в некотором роде был попросту обязан...

Глаза Деминтаса полыхнули парой орудийных выстрелов. На мгновение он напомнил Егору кобру с раздувшимся капюшоном.

- Так для чего же мы живем, голубчик?

- Ну... Вероятно, для восприятия красоты, для того, чтобы помогать ближним, делать их чище, мудрее.

- Кто же спорит! - Деминтас скривился. - Но для чего все это?

- Что для чего?

- Я спрашиваю, для чего помогать и зачем восхищаться? В чем ваш конкретный смысл?

- Ммм... Честно говоря, так вот сразу я не готов. Горлик бросил взгляд на Егора, и последний, помешкав, протянул коллеге руку помощи.

- Вы хотите сказать, что все наши лучшие деяния - только ступеньки перед пъедесталом? Своего рода - разминка перед главным?

- Точно! - Деминтас кивнул. - И этот пъедестал, господа, - наше главное событие жизни. Ее терновый венец и чарующий финиш! Уйти более лучшим, чем ты пришел, или, как уверял братец Шиллер: когда явился ты на Божий свет, ты плакал, но другие ликовали; живи же так, чтоб уходя из мира, другие плакали, а ты спокоен был.

- Сафо говорил иначе: "Если бы смерть была благом - боги не были бы бессмертны."

- Сафо был варваром, хотя и умным. Тот же Плутарх утверждал другое. Дескать, медицина заставляет нас умирать продолжительнее и мучительнее. Красиво, да? И это уже про меня, понимаете? В мой огород камушек! - Деминтас яростно ткнул себя в грудь. - Я-то помню, как нас учили лечить. По трупам шагали! Ставим, к примеру, укольчик бедному орангутангу и выжигаем из гипоталамуса осморецепторы. Занятная процедура, правда? Сто очкастых рыл собирается вокруг и смотрит. Потому что действительно есть, на что полюбоваться. Знаете, как ведет себя после такой операции собрат-обезьянин? А ведет он себя преинтереснейше! Он не ощущает ни голода, ни жажды, не пьет и не ест, хотя, разумеется, нуждается в этом. А мы кропаем в блокнотики и говорим: ага, понятно! Дескать, вот он, падла, научный анализ! Знания через чужую боль и кровь.

- Что ты, к примеру, хочешь этим сказать?

- Ничего, - Деминтас покачал головой. - Только то, что медицина и впрямь заставляет нас умирать продолжительнее и мучительнее. Сказано, что называется, не в бровь, а в глаз!

- Любите цитаты?

- Как раз нет. Но если не слушают тебя, отчего не привести в пример какого-нибудь Софокла с Гераклитом. Торсионные призраки тем и сильны, что их уже нет. И, увы, мало кого интересует, что зачастую для изречения тех или иных истин вполне достает собственного ума.

- Вы действительно так полагаете?

Деминтас остро взглянул в глаза Егору и неожиданно рассмеялся.

- Пожалуй, я рад, что вы такой, какой вы есть.

- Хотите сказать, что я не дурак?

- Выражаясь проще - да. Видите ли, общение с дураками расслабляет. Возникает ложное ощущение собственной значимости, а я этого не люблю. Поэтому рад любому умному собеседнику. В настоящее время - вам.

- Еще бы! У Егора три литературных премии, - горячо заговорил Горлик. - Пятнадцать книг и серия журнальных публикаций.

- Пятнадцать книг? Это, верно, килограммов десять? Что ж, впечатляет... - продолжая улыбаться, Деминтас протянул руку к непочатой бутылке, сковырнув пробку, аккуратно разлил вино.

- Ну-с, мсье Егор. За ваши публикации и книги, которые никто и никогда уже не прочтет. Кстати, за ваши, Горлик, тоже!

Егор согласно кивнул, Горлик тоненько хихикнул. Спевка, судя по всему, состоялась. За куплетом наступала очередь припева.

***

Дважды налетали разрозненные стаи мышей, но от них отмахивались, как от докучливой мошкары. Только ворчуну сержанту маленькие коготки располосовали ухо и оцарапали щеку, в остальном обошлось без потерь. Фонари все-таки пришлось включить. В целях безопасности. До позиций пуритов было далековато, а вот волны бушевали совсем рядышком. Полковник справедливо рассудил, что добровольцев переться в полной темноте по притопленным сферам можно и не найти. Правда, обнаружился другой коварный минус: в свете фонарей в прозрачной глубине под ногами тотчас замелькали мощные черные тела. То ли мелькали они там постоянно, то ли хищников привлекло сияние ламп. Так или иначе, но людишки попятились.

- Мать честная! Сколько их там!

- Да уж... Не хотел бы я подскользнуться.

- Типун тебе на язык!..

- Разговорчики! - полковник первым шагнул вперед. - Тут и ползти всего ничего, а эти дуры, если не трепыхаться, не кинутся. В общем проверить обвязку - и за мной!

Не очень-то он верил в то, что говорил, но, кажется, подействовало. Вниз старались не смотреть, цеплялись за скользкие поручни, животами приникали к металлу, усеянному пупырьем заклепок. Павел Матвеевич, оглядываясь, видел, что пошли все. Значит, действительно отобрали кого следовало. Мимолетно подумалось, что не мешало бы захватить с собой несговорчивого майора. Чтобы растряс жирок, пацифист задрипанный, да вкусил почем фунт лиха! Полковник смутно подозревал, что из-за таких вот в сущности неплохих людей и затевались на земле самые страшные смуты. Ржавые доброхоты, болтуны и пентюхи, понятия не имеющие о реалиях! Конечно же, человечество - не стадо, и, конечно же, имеет ценность каждая отдельно взятая жизнь, все правильно и понятно до оскомины, да только предназначены сии правила вовсе не для тех, кто стоит у кормила. Если президент перестает быть тираном и впадает в Достоевщину, если забывает о технике дрессуры и выпускает из рук кнут, то гнать и гнать надобно такого в три шеи. Потому что наломает дров похлеще любого дуче и фюрера. Сначала ринется в конверсию, потом вляпается в войну, затем передерется с собственным разобиженным народом и вовсе опустит руки. Дескать, хотел, как лучше, ребята! Правда, хотел!.. Павел Матвеевич фыркнул. Мысленным диалогом он сознательно ярил себя, синтезировал мужество, которое убывало по мере того, как росла высота. Сферы заметно раскачивало, дождь хлестал по глазам, холодеющие пальцы все чаще соскальзывали с поручней. И это только начало! Дальше пойдет хуже. Стальная дуга достигнет пика и станет клониться к воде, а метров семь-восемь придется и вовсе плыть. Пустяки, конечно, но кто-нибудь обязательно дрогнет. Ну никак без этого не обойдется! Значит, что? Значит, придется стрелять. Для того и навинчен глушитель. При удачном стечении обстоятельств - по акулам, при неудачном...

Полковник повернул голову, рассматривая ползущую за ним вереницу людей, еще раз от души обругал Рушникова. Ведь не дурак, кажется! Изучал, верно, историю, периоды смут и революций, а поди ж ты! Так и не понял, курдюк жалостливый, что ни одному из доброхотов так и не удалось превратить землю в централизованный Эдем. В кладбище, в гигантскую свалку - это пожалуйста, но никогда в нечто приближенное к райским кущам! И ведь всегда в избытке находились разномастные пророки. Вещали, кликушествовали до потери пульса. Так ли уж сложно было прислушаться? Кажется, отец Авель предсказал некогда взятие Москвы, ее последующее сожжение. Что же с ним сделали после этого? Медовыми пряниками накормили, деньгами одарили? Фига-с два! Взяли и заточили в тюрьму. Уже потом, когда все сбылось, старца расковали и отпустили. Но опять же с непременным условием - молчать в тряпочку и не трепать языком попусту. А он и не трепал, пытался помочь, как мог. И конечно, сохранились кое-какие письмена, кое-какие протоколы. На досуге венценосцы их рассеянно листали. Выводы вряд ли делали правильные, но любопытство проявляли...